Материалы ИноСМИ содержат оценки исключительно зарубежных СМИ и не отражают позицию редакции ИноСМИ
Опубликованная британским сатирическим журналом Vive Charlie карикатура на няню Гюльчехру Бобокулову, обвиняемую в жестоком убийстве своей подопечной в Москве, вызвала крайне резкий отклик в российских политических кулуарах. Русская служба Би-би-си попыталась выяснить, с чем связана готовность некоторой части российского общества воспринимать карикатуры как оскорбление.
Опубликованная британским сатирическим журналом Vive Charlie карикатура на няню Гюльчехру Бобокулову, обвиняемую в жестоком убийстве своей подопечной в Москве, вызвала крайне резкий отклик в российских политических кулуарах — как и работы французского издания Charlie Hebdo ранее.
Среди оскорбившихся — депутат Госдумы от «Единой России» Ольга Баталина, петербургский депутат Виталий Милонов, получивший скандальную известность благодаря своей борьбе с геями, и ряды разномастных консерваторов.
«Это целенаправленное раскачивание нравственных основ общества, стремление укоренить в сознании людей, что моральное уродство — это нормальная форма самовыражения», — пишет возмущенная Баталина в «Фейсбуке».
«Если это хулиганство, грубо говоря, одного или группы нечистоплотных и сумасшедших карикатуристов, то вопрос, имеют ли они отношения к официальной позиции Британии по этому вопросу, но мы её можем запросить, и вот исходя из этой реакции можем уже делать виды», — поделился желанием направть соответствующий запрос в МИД Британии думский единоросс Роберт Шлегель в эфире «Русской службы новостей».
Интересно, что этих же людей объединяет и нелюбовь к работам французского издания Charlie Hebdo, публиковавшего карикатуры на утопшего сирийского мальчика-беженца, крушение российского авиалайнера с туристами в Египте и карикатуры на пророка Мухаммеда.
При этом на массовые митинги против оскорбления пророка в Чечне выходили сотни тысяч человек, а, согласно опросам, 30% россиян не одобряли творческую деятельность редакции Charlie Hebdo, чью редакцию частично расстреляли джихадисты в январе прошлого года.
Есть ли у сатиры этические рамки?
Как говорил издатель Charlie Hebdo Лоран Суриссо, известный под псевдонимом Рисс, его коллеги рисовали пророка Мухаммеда ради принципа, по которому рисовать можно что угодно и когда угодно.
Британская Vive Charlie возникла в прошлом году как посвящение погибшим сотрудникам французского журнала: карикатуры в ней рисуют двое художников, скрывающихся под псевдонимами «Джихадист Джо» и «Шумный кафир» (кафирами в исламе называют всех приверженцев другой веры или атеистов). Все номера издания выкладываются в онлайн-доступе, а колонки для издания пишут общественные деятели, выступающие против радикального ислама, и разнообразные комики.
Редакция особо подчеркивает, что стоит на страже свободы слова во всех проявлениях.
«Мало того, что обиженные психи с автоматами убивают людей, но и соцсети вроде "Твиттера" и "Фейсбука" активно цензурируют и отправляют пользователей в бан за свободу самовыражения», — отмечено в кредо Vive Charlie.
Карикатуристы различных изданий объясняли смысл своих работ именно так: карикатура не всегда должна быть сатирой именно над тем, что на ней изображено.
Еще в военное время советское трио карикатуристов под псевдонимом Кукрыниксы рисовало погибших детей с окровавленной одеждой.
На взрывы в московском метро в 2010 году несколько изданий отозвалось карикатурами, среди них — и южнокорейская Korea Times, индонезийская Jakarta Post и бельгийский журнал Knack.
Русская служба Би-би-си попыталась выяснить, с чем связана готовность некоторой части российского общества воспринимать карикатуры как оскорбление.
Елена Петровская, старший научный сотрудник Института философии РАН, лауреат Премии Андрея Белого:
Не все карикатуры вызывают нейтральные чувства. Конечно, карикатуры — это род высказывания, но тут слово «карикатуры» — неправильно употребляемое; это скорее как в английском cartoon — картинка, такое высказывание на злобу дня.
Естественно, в нем присутствует определенный тон, и его часто можно воспринять как иронию, что, кстати говоря, и задевает, поскольку карикатуры воспринимаются в основном иронически. Хотя часто это не столько ирония, сколько род возмущения и неприятия.
Должна сказать, что некоторые карикатуры бывают сделаны в дурном вкусе. У меня, например, одна из карикатур Charlie Hebdo — не по недавним событиям — вызвала некоторое недоумение.
Но я бы не стала относиться к этому жанру с таким драматизмом, потому что сейчас очень много такого рода визуальной продукции, которую можно условно назвать комиксом. Это и рисованные романы, которые повествуют об очень тяжелых событиях — о холокосте, или о пребывании в лагере [речь о графическом романе Арта Шпигельмана «Маус», который в прошлом году изымали из книжных магазинов Москвы]. Ничего особенного в таком типе высказывания самом по себе нет.
Я думаю, что наши люди реагируют так потому, что у нас нет привычки к такого рода изображениям и высказываниям. Однако каждый раз нужно смотреть конкретно, как это сделано, потому что в самом изображении может быть бестактность, или отсутствие чуткости к истории, которая там рассказывается. Но это уже отдельный разговор.
Сергей Ёлкин, карикатурист:
В Европе своя традиция сложившаяся и культура, а у нас она отличается. Всё что не нравится, будет восприниматься как насмешка и что-то неправильное.
Есть такая нетерпимость к любой информации, которая неудобна и не нравится.
В Чечне свой менталитет и культура, они так это воспринимают. Сейчас глобализация — сталкиваются культурные векторы, западные с восточными, и получаются такие вот завихрения.
Виталий Куренной, заведующий отделением культурологии Высшей школы экономики:
Я бы не сказал, что это какая-то аномальная реакция. В какой-то момент у нас карикатуры превратились в генератор медиасобытий. Собственно, то что мы сейчас об этом говорим, является комментарием события исключительно медийного.
Повестка дня у нас в каком-то сегменте немножко ложная — это не в порядке критики, а в порядке факта. Происходит какое-то медийное событие, выходит карикатурный журнал, а дальше наши медиа начинают закручивать вокруг этого историю, что вызывает дополнительный резонанс.
Не думаю, что есть особая чувствительность российской публики к карикатурам, но совершенно точно есть особая чувствительность наших медиа: то есть, это события, которые возбуждают сами себя. Это, в свою очередь, определенным образом фокусирует общественное мнение и становится темой для разговора.
В значительной степени это вопрос склада национальной культуры. В Соединенных Штатах историками культуры серьезно обсуждался вопрос допустимости изображения холокоста в комиксе [как в вышеупомянутом графическом романе Шпигельмана]. Есть в этом смысле культуры, где пристойные нормы более широкие. У нас она менее широкая, но отнюдь не девственно-невинная.
Эта реакция — все же эффект медиа, а не какой-то нашей специфической девственности восприятия карикатурной культуры.
Интересно, что этих же людей объединяет и нелюбовь к работам французского издания Charlie Hebdo, публиковавшего карикатуры на утопшего сирийского мальчика-беженца, крушение российского авиалайнера с туристами в Египте и карикатуры на пророка Мухаммеда.
При этом на массовые митинги против оскорбления пророка в Чечне выходили сотни тысяч человек, а, согласно опросам, 30% россиян не одобряли творческую деятельность редакции Charlie Hebdo, чью редакцию частично расстреляли джихадисты в январе прошлого года.
Есть ли у сатиры этические рамки?
Как говорил издатель Charlie Hebdo Лоран Суриссо, известный под псевдонимом Рисс, его коллеги рисовали пророка Мухаммеда ради принципа, по которому рисовать можно что угодно и когда угодно.
Британская Vive Charlie возникла в прошлом году как посвящение погибшим сотрудникам французского журнала: карикатуры в ней рисуют двое художников, скрывающихся под псевдонимами «Джихадист Джо» и «Шумный кафир» (кафирами в исламе называют всех приверженцев другой веры или атеистов). Все номера издания выкладываются в онлайн-доступе, а колонки для издания пишут общественные деятели, выступающие против радикального ислама, и разнообразные комики.
Редакция особо подчеркивает, что стоит на страже свободы слова во всех проявлениях.
«Мало того, что обиженные психи с автоматами убивают людей, но и соцсети вроде "Твиттера" и "Фейсбука" активно цензурируют и отправляют пользователей в бан за свободу самовыражения», — отмечено в кредо Vive Charlie.
Карикатуристы различных изданий объясняли смысл своих работ именно так: карикатура не всегда должна быть сатирой именно над тем, что на ней изображено.
Еще в военное время советское трио карикатуристов под псевдонимом Кукрыниксы рисовало погибших детей с окровавленной одеждой.
На взрывы в московском метро в 2010 году несколько изданий отозвалось карикатурами, среди них — и южнокорейская Korea Times, индонезийская Jakarta Post и бельгийский журнал Knack.
Русская служба Би-би-си попыталась выяснить, с чем связана готовность некоторой части российского общества воспринимать карикатуры как оскорбление.
Елена Петровская, старший научный сотрудник Института философии РАН, лауреат Премии Андрея Белого:
Не все карикатуры вызывают нейтральные чувства. Конечно, карикатуры — это род высказывания, но тут слово «карикатуры» — неправильно употребляемое; это скорее как в английском cartoon — картинка, такое высказывание на злобу дня.
Естественно, в нем присутствует определенный тон, и его часто можно воспринять как иронию, что, кстати говоря, и задевает, поскольку карикатуры воспринимаются в основном иронически. Хотя часто это не столько ирония, сколько род возмущения и неприятия.
Должна сказать, что некоторые карикатуры бывают сделаны в дурном вкусе. У меня, например, одна из карикатур Charlie Hebdo — не по недавним событиям — вызвала некоторое недоумение.
Но я бы не стала относиться к этому жанру с таким драматизмом, потому что сейчас очень много такого рода визуальной продукции, которую можно условно назвать комиксом. Это и рисованные романы, которые повествуют об очень тяжелых событиях — о холокосте, или о пребывании в лагере [речь о графическом романе Арта Шпигельмана «Маус», который в прошлом году изымали из книжных магазинов Москвы]. Ничего особенного в таком типе высказывания самом по себе нет.
Я думаю, что наши люди реагируют так потому, что у нас нет привычки к такого рода изображениям и высказываниям. Однако каждый раз нужно смотреть конкретно, как это сделано, потому что в самом изображении может быть бестактность, или отсутствие чуткости к истории, которая там рассказывается. Но это уже отдельный разговор.
Сергей Ёлкин, карикатурист:
В Европе своя традиция сложившаяся и культура, а у нас она отличается. Всё что не нравится, будет восприниматься как насмешка и что-то неправильное.
Есть такая нетерпимость к любой информации, которая неудобна и не нравится.
В Чечне свой менталитет и культура, они так это воспринимают. Сейчас глобализация — сталкиваются культурные векторы, западные с восточными, и получаются такие вот завихрения.
Виталий Куренной, заведующий отделением культурологии Высшей школы экономики:
Я бы не сказал, что это какая-то аномальная реакция. В какой-то момент у нас карикатуры превратились в генератор медиасобытий. Собственно, то что мы сейчас об этом говорим, является комментарием события исключительно медийного.
Повестка дня у нас в каком-то сегменте немножко ложная — это не в порядке критики, а в порядке факта. Происходит какое-то медийное событие, выходит карикатурный журнал, а дальше наши медиа начинают закручивать вокруг этого историю, что вызывает дополнительный резонанс.
Не думаю, что есть особая чувствительность российской публики к карикатурам, но совершенно точно есть особая чувствительность наших медиа: то есть, это события, которые возбуждают сами себя. Это, в свою очередь, определенным образом фокусирует общественное мнение и становится темой для разговора.
В значительной степени это вопрос склада национальной культуры. В Соединенных Штатах историками культуры серьезно обсуждался вопрос допустимости изображения холокоста в комиксе [как в вышеупомянутом графическом романе Шпигельмана]. Есть в этом смысле культуры, где пристойные нормы более широкие. У нас она менее широкая, но отнюдь не девственно-невинная.
Эта реакция — все же эффект медиа, а не какой-то нашей специфической девственности восприятия карикатурной культуры.
