Материалы ИноСМИ содержат оценки исключительно зарубежных СМИ и не отражают позицию редакции ИноСМИ
Маскировка седины — плюс еще ботокс, биоактивные «чудодейственные» кремы и фактически постоянное проживание в тренажерных залах — это составляющая той парадигмы «застывшего во времени среднего возраста», которую навязало нам послевоенное поколение, так категорически не желающее стареть. Призыв не стареть работает потому, что играет на наших страхах перед тем, что символизирует седина.
Оставлять седину или нет? Этот вопрос не дает мне покоя — мне, политизированной женщине средних лет, которая не могла дождаться, когда поседеют ее 80-летние родители, и которая сама начала седеть еще молодой и с тех пор красит волосы (хотя и без особого желания).
Конечно, не я люблю заниматься такой ерундой, но и запах аммиака тоже терпеть не могу. Запах лаборатории напоминает мне о том, насколько все это искусственно, и о том, что эта химическая промышленность зарабатывает миллионы фунтов стерлингов на нашем здоровье, подвергая людей — и меня в том числе — опасности.
Маскировка седины — плюс еще ботокс, биоактивные «чудодейственные» кремы и фактически постоянное проживание в тренажерных залах — это составляющая той парадигмы «застывшего во времени среднего возраста», которую навязало нам послевоенное поколение, так категорически не желающее стареть.
Призыв не стареть, брошенный представителями послевоенного поколения, работает потому, что они играют на наших страхах перед тем, что символизирует седина — на страхах, которые, как пишет Патриция Коэн (Patricia Cohen) в своей книге In Our Prime («В наши лучшие годы»), появились в годы подъема массового производства. По ее словам, продажи краски для волос резко возросли в 1930-е годы, когда в рядах стареющих работников началась паранойя в связи с необходимостью повышения эффективности работы — как того требовали методы научной организации труда.
Этот параноидальный психоз по-прежнему царит в наших головах. Седые волосы воспринимаются как первые признаки, сигнализирующие о приближающемся конце. Именно поэтому мы выдергиваем их, лишь только заметив — чтобы никому не показывать, что лучшие годы, расцвет нашей жизни уже позади. В таком случае можно было бы подумать, что появившееся на этой неделе известие об открытии гена IRF4, отвечающего за появление седых волос, будет воспринято с радостью. Однако как бы я не прислушивалась, никакого ликования на улицах я не слышу. Гордые заявления ученых, открывших всего лишь механизм «включения-выключения», определяющий, возьмет ли природа (читай, старение) свое и пойдет ли своим чередом, как оказалось, не оправдывают наших ожиданий. Но почему?
Конечно, мы стали с недоверием относиться к заявлениям всех этих генетиков. И мы не совсем уверены, что при наличии генетических методов решения этой простой проблемы она исчезнет. Как нечто наследственное, наша скрытая паранойя, наш страх стать никому не нужными и остаться не у дел заставляет нас задаваться разными тревожащими вопросами.
Например, если в седеете в тридцать с небольшим, не значит ли это, что с вашими биологическими часами что-то не в порядке? Или если ваш ген седины не работает, и у вас в шестьдесят цвет волос не меняется, не является ли это признаком хорошей генетики и даже долголетия?
Есть еще одно объяснение того, почему открытие гена IRF4 не вызывает особого ажиотажа: седина стремительно входит в моду как новый цвет блонд и становится самым актуальным трендом. Вслед за Тави Гевинсон, Рианной и Карой Делевинь все больше молодых женщин выбирают седину, становясь седыми намеренно. Этот похож на революцию в моде — это шикарный жест, нарочито неестественный и вызывающий. И как доказывает менеджер социальных сетей Мэри Пеффер, это модное направление может быть еще и просто красивым: на ее странице в Instagram выложены фото красавиц, которые выглядят необыкновенно загадочными, неземными и утонченными.
Растущая популярность седины вызывает реакцию среди женщин в возрасте, и они перестают «маскировать» свои седеющие волосы. Как известно, молодежь умеет убедить нас в чем угодно. Но что еще интереснее, увлечение молодых дам седыми прядками свидетельствует о том, что возрастным женщинам, чтобы оставить седину, требуется не их собственный выбор, а разрешение.
Раньше позволить себе быть седой означало махнуть на себя рукой, перестать следить за собой или — говоря напыщенным феминистским языком — не потакать патриархальным взглядам, превращающим женскую красоту в товар. Но мода на седину среди молодых лишила феминистские аргументы политической остроты. Этот тренд, объединивший увлечение сединой с модой и всякими остроумными ухищрениями, реабилитировал эстетику взросления и возрастных изменений. Скоро седина будет казаться попросту великолепной и роскошной — точно так же, как грязные овощи неправильной формы выглядят гораздо аппетитнее на фоне своих ярких и блестящих собратьев из супермаркета.
Другими словами, наш выбор — будь то в политике или в моде — меняет наше видение. По-моему, он позволяет создать мир с постоянно меняющимися идеями и смыслами, на фоне которого генетическая предопределенность выглядит блекло.
Этот параноидальный психоз по-прежнему царит в наших головах. Седые волосы воспринимаются как первые признаки, сигнализирующие о приближающемся конце. Именно поэтому мы выдергиваем их, лишь только заметив — чтобы никому не показывать, что лучшие годы, расцвет нашей жизни уже позади. В таком случае можно было бы подумать, что появившееся на этой неделе известие об открытии гена IRF4, отвечающего за появление седых волос, будет воспринято с радостью. Однако как бы я не прислушивалась, никакого ликования на улицах я не слышу. Гордые заявления ученых, открывших всего лишь механизм «включения-выключения», определяющий, возьмет ли природа (читай, старение) свое и пойдет ли своим чередом, как оказалось, не оправдывают наших ожиданий. Но почему?
Конечно, мы стали с недоверием относиться к заявлениям всех этих генетиков. И мы не совсем уверены, что при наличии генетических методов решения этой простой проблемы она исчезнет. Как нечто наследственное, наша скрытая паранойя, наш страх стать никому не нужными и остаться не у дел заставляет нас задаваться разными тревожащими вопросами.
Например, если в седеете в тридцать с небольшим, не значит ли это, что с вашими биологическими часами что-то не в порядке? Или если ваш ген седины не работает, и у вас в шестьдесят цвет волос не меняется, не является ли это признаком хорошей генетики и даже долголетия?
Есть еще одно объяснение того, почему открытие гена IRF4 не вызывает особого ажиотажа: седина стремительно входит в моду как новый цвет блонд и становится самым актуальным трендом. Вслед за Тави Гевинсон, Рианной и Карой Делевинь все больше молодых женщин выбирают седину, становясь седыми намеренно. Этот похож на революцию в моде — это шикарный жест, нарочито неестественный и вызывающий. И как доказывает менеджер социальных сетей Мэри Пеффер, это модное направление может быть еще и просто красивым: на ее странице в Instagram выложены фото красавиц, которые выглядят необыкновенно загадочными, неземными и утонченными.
Растущая популярность седины вызывает реакцию среди женщин в возрасте, и они перестают «маскировать» свои седеющие волосы. Как известно, молодежь умеет убедить нас в чем угодно. Но что еще интереснее, увлечение молодых дам седыми прядками свидетельствует о том, что возрастным женщинам, чтобы оставить седину, требуется не их собственный выбор, а разрешение.
Раньше позволить себе быть седой означало махнуть на себя рукой, перестать следить за собой или — говоря напыщенным феминистским языком — не потакать патриархальным взглядам, превращающим женскую красоту в товар. Но мода на седину среди молодых лишила феминистские аргументы политической остроты. Этот тренд, объединивший увлечение сединой с модой и всякими остроумными ухищрениями, реабилитировал эстетику взросления и возрастных изменений. Скоро седина будет казаться попросту великолепной и роскошной — точно так же, как грязные овощи неправильной формы выглядят гораздо аппетитнее на фоне своих ярких и блестящих собратьев из супермаркета.
Другими словами, наш выбор — будь то в политике или в моде — меняет наше видение. По-моему, он позволяет создать мир с постоянно меняющимися идеями и смыслами, на фоне которого генетическая предопределенность выглядит блекло.
