Материалы ИноСМИ содержат оценки исключительно зарубежных СМИ и не отражают позицию редакции ИноСМИ
Представление Обамы — это представление трагического реалиста о грехе, трусости и испорченности. У него гоббсовское представление о том, как страх формирует поведение человека. И тем не менее он последовательно, упорно и с явной искренностью исповедует оптимизм, говоря о том, что мир склоняется в сторону справедливости. В определенном смысле он гоббсовский оптимист.
В четверг утром Джеффри Голдберг (Jeffrey Goldberg) из Atlantic опубликовал очерк на 20 тысяч слов о трудностях президента Обамы в вопросах внешней политики, о его успехах и замыслах. Не прошло и часа (а часа недостаточно даже для того, чтобы прочесть сам очерк), как дискуссия в вашингтонском внешнеполитическом сообществе уже в который раз свелась к важным, но более узким дебатам: прав или неправ был президент, когда отказался от военной интервенции в Сирии?
Да, это полезные и оправданные дебаты, но на эту тему говорили уже сотни раз в различных колонках мнений и комментариях. Но ведь автор статьи в Atlantic исследует (наверное, глубже и проницательнее всего того, что было опубликовано прежде) более общий вопрос, касающийся Сирии, но также и гораздо более широкого круга глобальных проблем, которые пришлось решать Обаме за семь лет пребывания у власти. Кроме того, он пишет о тех уроках, которые преемник Обамы должен извлечь из его эпохи: как Обама смотрит на мир и на роль Америки в этом мире.
Где-то в середине своего пространного эссе Голдберг дает чрезвычайно важный ответ на этот вопрос, который, как мне кажется, во многом объясняет мировоззрение Обамы и его подходы:
У него представление трагического реалиста о грехе, трусости и испорченности. У него гоббсовское представление о том, как страх формирует поведение человека. И тем не менее, он последовательно, упорно и с явной искренностью исповедует оптимизм, говоря о том, что мир склоняется в сторону справедливости. В определенном смысле он гоббсовский оптимист.
На мой взгляд, слова «гоббсовский оптимист» — самая лучшая формулировка мировоззрения Обамы, хотя поначалу так не кажется. Эта характеристика в том виде, в каком ее представляет Голдберг, совпадает с моими собственными впечатлениями о мировоззрении Обамы, которые сложились у меня после немногочисленных дискуссий с президентом и членами его администрации.
Но это Vox, а не Atlantic (хотя мне, как бывшему сотруднику последнего, нравится хорошая философская ссылка на 17-й век), и я бы немного перефразировал данную формулировку, представив ее в следующем виде:
1. Оптимист Обама верит, что долговременные исторические тенденции изначально и самым естественным образом благоприятствуют американским интересам и ценностям, а поэтому его роль заключается в том, чтобы способствовать этим тенденциям и управлять ими.
2. Умеренный прагматик Обама считает, что некоторые силы, особенно в ближайшей перспективе, неподвластны Америке, и что очень важно признать этот факт во избежание затратного перенапряжения сил, которое способно подорвать более позитивные долговременные тенденции.
3. Обама-брюзга полагает, что внешнеполитический истэблишмент в Вашингтоне неверно понимает тенденции и подталкивает Америку в обратном направлении к невыполнимым задачам и обреченным на провал миссиям, пытаясь решить неразрешимые проблемы ближайшей перспективы. Президент считает, что именно из-за такой разницы во мнениях его чаще всего критикуют.
Если позволить себе заняться старомодным сбором и обобщением фактов в манере сегодняшних блогов (я с радостью наблюдаю, как этим занимаются мои коллеги из New York Times), то можно собрать несколько цитат из статьи в Atlantic, которые, на мой взгляд, проиллюстрируют, что я имею в виду.
1) Оптимист Обама: Истории линия склоняется в пользу США
Голдберг во время одного интервью, которое он брал у Обамы, в разговоре про ИГИЛ на самом деле спросил его о «гоббсовской концепции, согласно которой люди собираются в коллективы, дабы избежать главного страха, страха смерти». Слава Богу, разговор не зашел о философских принципах, но он все равно заставил Обаму повторить ту мысль, которую президент высказывал довольно часто — что, несмотря на все мировые проблемы, он неизменно остается оптимистом:
«Знаете, я не верю в то, что люди изначально порочны и злонамеренны, — сказал он. — Я считаю, что в человечестве хорошего больше, чем плохого. А если посмотреть на траекторию истории, то я оптимист».
«Я думаю, что в целом человечество стало менее жестоким, более терпимым, здоровым, что оно лучше питается, проявляет больше сочувствия и увереннее преодолевает разногласия».
Проблемы возникали тогда, заявил Обама, когда прогресс шел «крайне неравномерно»:
«На протяжении всего XX и XXI веков было ясно, что наш прогресс в общественном устройстве, в обуздании наших низменных позывов и в устранении страхов может очень быстро повернуть вспять. Общественное устройство начинает рушиться тогда, когда люди испытывают мощный стресс. Тогда по умолчанию они занимают позицию «они — мы», позицию враждебного отношения к незнакомому и неизвестному».
Это говорит о том, как Обама смотрит на вызовы и на возможности. Он считает необходимым содействовать глобальному продвижению к миру и благополучию, и в то же время признает, насколько это опасно, когда прогресс замедляется или поворачивает вспять. Но последнее Обама считает исключением, а не нормой.
Такова тема полемики Обамы во второй президентский срок. В августе 2014 года, когда в Сирии, Ираке и на Украине ухудшалась ситуация, он выступил с речью на мероприятии по сбору средств в штате Нью-Йорк, и его речь была до краев наполнена оптимизмом.
Он объявил, что безопасность в США прочнее, чем когда бы то ни было; он пренебрежительно отмахнулся от угрозы российской агрессии, принизил значение хаоса на Ближнем Востоке, сказав, что в этом нет ничего нового, и заявил, что глобальное лидерство США по-прежнему неоспоримо и прочно. «Наши ценности, наше лидерство, наша военная мощь, но также и наше дипломатическое влияние, сила нашей культуры таковы, что мы сумеем пройти эти трудные времена, как уже делали в прошлом, — сказал он. — И я обещаю вам, что ситуация сегодня менее опасна, чем 20, 25, 30 лет назад». Спустя два года Обама говорит более сдержанно, но внутренний оптимизм у него сохранился.
Оптимизм проявляется в его характеристике врагов, о которых он говорит, что они предпринимают обреченные на провал и саморазрушительные попытки бросить вызов американскому превосходству. О путинской России Обама сказал Голдбергу так: «Они перенапрягли свои силы. Они истекают кровью. Их экономика сокращается три года подряд, причем сокращается существенно».
Оптимизм проявляется в его разговорах о терроризме, когда он старается убедить американцев, что терроризм не представляет угрозы существованию Америки, как может показаться на первый взгляд:
Обама часто напоминает своей администрации, что от терроризма в Америке погибает гораздо меньше людей, чем от оружия, аварий на дорогах и падений в ванной. Несколько лет назад он восхищался стойкостью израильтян перед лицом постоянной террористической угрозы, и было понятно, что ему хочется, чтобы и в американском обществе такая стойкость пришла на смену панике. Тем не менее, советники Обамы постоянно ведут арьергардные бои, чтобы Обама не приуменьшал угрозу терроризма, опасаясь, что его посчитают невосприимчивым к страхам американского народа.
А еще оптимизм проявляется в его точке зрения на глобальную роль Америки, которую он считает в основном положительной:
«Несмотря на все наши изъяны, Соединенные Штаты в мире явно являются силой добра, — сказал он. — Если сравнить нас с прежними сверхдержавами, то мы увидим, что Америка в меньшей степени исходит из своих эгоистических интересов, и больше заинтересована в создании норм, которые идут на пользу всем. Если возможно творить добро с приемлемыми издержками и спасать людские жизни, мы будем это делать».
А еще Обама считает такую роль необходимой:
«За время моего президентства не было ни одного саммита с моим участием, где бы мы не задавали повестку дня, где бы мы не отвечали за главные результаты, — сказал он. — Это действительно так, говорим ли мы о ядерной безопасности, о спасении мировой финансовой системы или о климате».
По этому поводу автор статьи в Atlantic подробно останавливается на недавнем визите Обамы в Юго-Восточную Азию, которую президент явно считает очень важной для всего мира и естественным образом склоняющейся к американским интересам и ценностям. Обама, пишет Голдберг, «зациклился на том, чтобы повернуть внимание Америки в сторону Азии. Для Обамы Азия представляет будущее». И взгляды президента на азиатский континент весьма оптимистичны:
Я отметил, что 200 или около того южно-восточных азиатов, находившихся сегодня в зале, включая граждан стран, где правят коммунисты, похоже, любят Америку. «Это так, — сказал Обама. — Сейчас во Вьетнаме Америка по опросам набирает 80%».
Главное во всем этом следующее. По мнению Обамы, арка истории действительно склоняется в сторону американских ценностей и интересов, и в определенной мере это не просто содействует превосходству США, но и требует такого превосходства. Но в этом есть одна загвоздка, полагает президент.
2) Обама как умеренный прагматик. Многое неподконтрольно Америке.
Неважно, как на это смотреть — как на сдержанность или как на пораженчество, как на мудрый урок, извлеченный из катастрофического вторжения США в Ирак, или как на чрезмерную реакцию на него – Обама полагает, что у Америки есть четкие ограничения. Он также считает, что если Америка будет игнорировать данные ограничения, она рискует ослабить те долгосрочные тенденции, которые склоняются в ее пользу.
Вот что пишет Голдберг:
В ходе наших разговоров я начал видеть в Обаме президента, который со все большим фатализмом смотрит на ограниченные возможности Америки направлять мировые события, хотя к концу президентства у него накопилось немало исторических достижений во внешней политике. […]
Он добился этого, несмотря на усиливающееся ощущение, что очень часто против лучших американских намерений выступают и плетут заговоры очень крупные силы — приливная волна племенных чувств, которым уже давно пора стать атавизмом в нашем мире; упорные и стойкие мелкие людишки, руководящие крупными странами во вред их интересам; устойчивый страх, управляющий человеческими эмоциями.
«Я хочу, чтобы президенты понимали, что мы не можем все исправить, — сказал Обама Голдбергу— Почти каждая великая мировая держава перенапрягает свои силы, замахиваясь на невозможное. Мне кажется не очень умной мысль о том, что всякий раз, когда где-то возникает проблема, мы должны посылать туда армию для наведения порядка. Мы просто не можем этого делать».
«Усиление «Исламского государства» еще больше убедило Обаму в том, что на Ближнем Востоке нельзя навести порядок — ни при нем, ни при грядущем поколении», — пишет Голдберг.
Эту мысль я уже неоднократно слышал от чиновников из администрации: США могут и обязаны предпринимать действия против ИГИЛ, но должны при этом помнить, что данная группировка возникла из ближневосточных проблем, на решение которых уйдут долгие годы, и что в одиночку Америке их не решить. Такое можно услышать даже от тех, кто хочет от Обамы более решительных действий в Сирии: они признают, что некоторые проблемы не поддаются разрешению.
Это легко признать, ведя речь об ИГИЛ — ведь США потратили триллионы долларов и потеряли тысячи жизней американских солдат, пытаясь решить проблемы в Ираке и Афганистане. Трудно с невозмутимым видом утверждать, что американцы своими действиями могут решить эти проблемы, особенно в ближайшей перспективе. И мы, конечно, уяснили, что попытки навести порядок на Ближнем Востоке не только часто терпят неудачу, но и усугубляют ситуацию.
Но вера Обамы в ограниченность возможностей США не сводится к Ираку и Сирии, а распространяется на весь мир, а также на те проблемы, где устоявшиеся стереотипы сдерживаются в меньшей степени. Например, если говорить о российском вторжении на Украину, то Обама полагает, что долгосрочные тенденции говорят о неспособности России вмешиваться в дела Европы. И тем не менее, он видит факторы, дающие России неоспоримое влияние на европейском континенте:
Теория Обамы проста. Украина принадлежит к числу основополагающих интересов России, но не Америки. А поэтому Россия всегда будет обладать там превосходством, имея возможность для эскалации напряженности. «Дело в том, что Украина, не являющаяся членом НАТО, будет уязвима для российского доминирования, что бы мы ни делали», — сказал он.
3) Обама-брюзга: сопротивление мощному давлению из-за нежелания чрезмерно реагировать
Что касается Украины, Сирии и Ирака, сдержанность и умеренность Обамы проявляется в его вере в то, что Америке лучше признать свои ограниченные возможности и вести себя соответствующим образом. Он также полагает, что как президент обязан противостоять оказываемому на него давлению, не поддаваясь соблазну чрезмерно реагировать на события, перенапрягать силы, и таким образом, подрывать те долговременные тенденции, которые сопутствуют американским интересам.
Такое давление, идущее со стороны союзников Америки и внешнеполитического истэблишмента в Вашингтоне, явно тревожит Обаму. И похоже, что он считает для себя важной внешнеполитической миссией сопротивление этому напору.
Складывается впечатление, что на его взгляд, мировоззрение внешнеполитического истэблишмента прямо противоположно его собственному: что оно сфокусировано в основном на ближнесрочных вызовах, что в этом мировоззрении присутствует глубокий страх и пессимизм в отношении глобального превосходства Америки, а поэтому истэблишмент выступает за проведение политики чрезмерного реагирования, которая в конечном итоге саморазрушительна.
Это наглядно проявляется в том, как Обама объяснил принятое в 2013 году решение отречься от своих прежних угроз начать военные удары по Сирии, дабы наказать Башара аль-Асада за применение химического оружия. Это длинный отрывок, но его стоит прочесть полностью:
«Я очень горжусь этим моментом, — сказал он мне. — Общепринятое мнение и механизм нашего аппарата государственной безопасности зашли слишком далеко. Возникло представление, что на кон поставлен мой авторитет и репутация Америки. И я знаю, что нажав в тот момент кнопку паузы, я понес политические издержки. То, что я сумел сделать шаг назад, не поддавшись давлению и искушению, что я тщательно продумал, в чем заключаются интересы Америки не только в отношении Сирии, но и в отношении нашей демократии — это было очень трудное решение. Но я уверен, что в конечном счете это было правильное решение».
Это был тот момент, когда президент, по его мнению, окончательно отошел от того, что он презрительно называет «вашингтонской схемой игры».
«В чем мои действия вызывают нарекания? В вопросе применения военной силы, — сказал он. — В этом источник полемики. В Вашингтоне есть схема действий, которой якобы должны следовать президенты. Это сценарий, разработанный внешнеполитическим истэблишментом. В этом сценарии есть предписания и рецепты по действиям в ответ на разные события, и обычно эти действия носят военный характер. Там, где возникают прямые угрозы Америке, такая схема действий работает. Но этот сценарий может также стать западней и привести к плохим решениям. С такой международной проблемой как Сирия тебя судят очень строго, если ты не следуешь этому сценарию, причем, даже если у тебя есть веские основания не верить в его действенность».
В целом, Обама считает, что внешнеполитический истэблишмент пытается увести его от решения долгосрочных и более важных задач, таких как «разворот» Америки в сторону Азии, и принудить к решению непосредственных кризисных проблем типа терроризма:
Президент также недоволен тем, что терроризм топит его более масштабную повестку действий, особенно, что касается изменения баланса глобальных приоритетов Америки. Уже несколько лет «разворот в сторону Азии» является для него важнейшим приоритетом. Он считает, что в Азии лежит экономическое будущее Америки, и что брошенный Китаем вызов требует постоянного внимания.
У Обамы также есть «споковская», как выражается Голдберг, уверенность в том, что выдержка и долгосрочное мышление должны превозмогать панику и склонность видеть только ближайшую перспективу. Президент считает, что в этом он ведет постоянную борьбу с вашингтонским истэблишментом, который больше всего занят последним.
Мировоззрение Обамы: склонять, но не разворачивать вспять арку истории
Внешнюю политику Обамы не без оснований и довольно часто характеризуют теми действиями, которые он отказывается предпринимать. Например, это интервенция в Сирии. Однако Голдберг отмечает, что «Обама не боится рисков», приводя в качестве примера ядерное соглашение с Ираном: «Он поставил на карту глобальную безопасность и свое собственное наследие, предположив, что один из главных спонсоров государственного терроризма будет выполнять условия сделки о свертывании его ядерной программы».
Можно также указать на весьма успешную попытку Обамы наладить отношения с Кубой, Вьетнамом и Мьянмой, а также на его менее успешные усилия по сближению с Сирией и Россией. Такого рода действия не ставят под угрозу американские войска, и тем не менее, они все равно чреваты рисками.
И хотя об Обаме существует правильное мнение насчет того, что он с большей готовностью идет на дипломатические, нежели на военные действия, и на коллективные, а не односторонние усилия, Голдберг отмечает, что американский президент стал «одним из самых успешных охотников за террористами среди всех лидеров», и что он единолично направил военных в Пакистан на захват Усамы бен Ладена.
Обама проявляет наибольшую готовность действовать тогда, когда эти действия могут склонить арку истории (его любимое выражение) еще больше в том направлении, на которое она указывает. Он полагает, что глубинные исторические тенденции указывают на неизменность центральной роли Америки в мире, из-за чего враждебно настроенные нации будут отказываться от своих антагонистических взглядов, предпочитая сотрудничать с США. А еще он верит в то, что история не благоволит непопулярным диктатурам и региональным державам, которые перенапрягают свои силы. По его мнению, имеет смысл поддерживать эти тенденции и способствовать их усилению.
Но, пожалуй, верно и прямо противоположное: Обама начинает колебаться и отказывается действовать, когда считает, что такие действия потребуют развернуть вспять эти мощные исторические силы. Этим объясняется его неверие в способность Америки разрешить давно уже накапливающиеся проблемы дезинтеграции Ближнего Востока, а также остановить многовековое влияние России на Украину.
Сближение этих противоположных точек зрения можно увидеть, например, в представлениях Обамы о Путине и о его мотивах, о чем он рассказал Голдбергу:
«Он неизменно заинтересован в том, чтобы на Россию смотрели как на равную нам, а также в сотрудничестве с нами, так как он не совсем глуп. Он понимает, что положение России в мире в целом значительно ослабло. А то, что он вторгается в Крым или пытается поддержать Асада, не делает его внезапно влиятельным игроком. Его не видно на всех этих встречах, где формируется повестка дня и планы действий. Надо сказать, что не было ни одного саммита Группы 20, где бы русские определяли повестку и задавали тон по каким бы то ни было важным вопросам».
Это говорит как об оптимизме Обамы (в интересах Путина в конечном итоге подчиниться тому миропорядку, который возглавляют США), а также о его сдержанности (или, если хотите, о пораженчестве) во взглядах на способность США убедить Путина осознать данный факт.
Но что крайне важно, Обама считает, что для сдвига арки истории в нужном направлении мы также должны избегать искушения (можно также сказать, высокомерного соблазна) поверить в то, что Соединенные Штаты в состоянии полностью развернуть эту арку, потому что это неотвратимо приведет к провалу и может подорвать те исторические силы, которые действуют в нашу пользу.
Верно такое мировоззрение или ошибочно — это важный вопрос. Но тому, кто сменит Обаму в Овальном кабинете, с самого начала необходимо понять, что в мировоззрении, в амбициях и в запретах не должно быть чрезмерного упрощения.
2. Умеренный прагматик Обама считает, что некоторые силы, особенно в ближайшей перспективе, неподвластны Америке, и что очень важно признать этот факт во избежание затратного перенапряжения сил, которое способно подорвать более позитивные долговременные тенденции.
3. Обама-брюзга полагает, что внешнеполитический истэблишмент в Вашингтоне неверно понимает тенденции и подталкивает Америку в обратном направлении к невыполнимым задачам и обреченным на провал миссиям, пытаясь решить неразрешимые проблемы ближайшей перспективы. Президент считает, что именно из-за такой разницы во мнениях его чаще всего критикуют.
Если позволить себе заняться старомодным сбором и обобщением фактов в манере сегодняшних блогов (я с радостью наблюдаю, как этим занимаются мои коллеги из New York Times), то можно собрать несколько цитат из статьи в Atlantic, которые, на мой взгляд, проиллюстрируют, что я имею в виду.
1) Оптимист Обама: Истории линия склоняется в пользу США
Голдберг во время одного интервью, которое он брал у Обамы, в разговоре про ИГИЛ на самом деле спросил его о «гоббсовской концепции, согласно которой люди собираются в коллективы, дабы избежать главного страха, страха смерти». Слава Богу, разговор не зашел о философских принципах, но он все равно заставил Обаму повторить ту мысль, которую президент высказывал довольно часто — что, несмотря на все мировые проблемы, он неизменно остается оптимистом:
«Знаете, я не верю в то, что люди изначально порочны и злонамеренны, — сказал он. — Я считаю, что в человечестве хорошего больше, чем плохого. А если посмотреть на траекторию истории, то я оптимист».
«Я думаю, что в целом человечество стало менее жестоким, более терпимым, здоровым, что оно лучше питается, проявляет больше сочувствия и увереннее преодолевает разногласия».
Проблемы возникали тогда, заявил Обама, когда прогресс шел «крайне неравномерно»:
«На протяжении всего XX и XXI веков было ясно, что наш прогресс в общественном устройстве, в обуздании наших низменных позывов и в устранении страхов может очень быстро повернуть вспять. Общественное устройство начинает рушиться тогда, когда люди испытывают мощный стресс. Тогда по умолчанию они занимают позицию «они — мы», позицию враждебного отношения к незнакомому и неизвестному».
Это говорит о том, как Обама смотрит на вызовы и на возможности. Он считает необходимым содействовать глобальному продвижению к миру и благополучию, и в то же время признает, насколько это опасно, когда прогресс замедляется или поворачивает вспять. Но последнее Обама считает исключением, а не нормой.
Такова тема полемики Обамы во второй президентский срок. В августе 2014 года, когда в Сирии, Ираке и на Украине ухудшалась ситуация, он выступил с речью на мероприятии по сбору средств в штате Нью-Йорк, и его речь была до краев наполнена оптимизмом.
Он объявил, что безопасность в США прочнее, чем когда бы то ни было; он пренебрежительно отмахнулся от угрозы российской агрессии, принизил значение хаоса на Ближнем Востоке, сказав, что в этом нет ничего нового, и заявил, что глобальное лидерство США по-прежнему неоспоримо и прочно. «Наши ценности, наше лидерство, наша военная мощь, но также и наше дипломатическое влияние, сила нашей культуры таковы, что мы сумеем пройти эти трудные времена, как уже делали в прошлом, — сказал он. — И я обещаю вам, что ситуация сегодня менее опасна, чем 20, 25, 30 лет назад». Спустя два года Обама говорит более сдержанно, но внутренний оптимизм у него сохранился.
Оптимизм проявляется в его характеристике врагов, о которых он говорит, что они предпринимают обреченные на провал и саморазрушительные попытки бросить вызов американскому превосходству. О путинской России Обама сказал Голдбергу так: «Они перенапрягли свои силы. Они истекают кровью. Их экономика сокращается три года подряд, причем сокращается существенно».
Оптимизм проявляется в его разговорах о терроризме, когда он старается убедить американцев, что терроризм не представляет угрозы существованию Америки, как может показаться на первый взгляд:
Обама часто напоминает своей администрации, что от терроризма в Америке погибает гораздо меньше людей, чем от оружия, аварий на дорогах и падений в ванной. Несколько лет назад он восхищался стойкостью израильтян перед лицом постоянной террористической угрозы, и было понятно, что ему хочется, чтобы и в американском обществе такая стойкость пришла на смену панике. Тем не менее, советники Обамы постоянно ведут арьергардные бои, чтобы Обама не приуменьшал угрозу терроризма, опасаясь, что его посчитают невосприимчивым к страхам американского народа.
А еще оптимизм проявляется в его точке зрения на глобальную роль Америки, которую он считает в основном положительной:
«Несмотря на все наши изъяны, Соединенные Штаты в мире явно являются силой добра, — сказал он. — Если сравнить нас с прежними сверхдержавами, то мы увидим, что Америка в меньшей степени исходит из своих эгоистических интересов, и больше заинтересована в создании норм, которые идут на пользу всем. Если возможно творить добро с приемлемыми издержками и спасать людские жизни, мы будем это делать».
А еще Обама считает такую роль необходимой:
«За время моего президентства не было ни одного саммита с моим участием, где бы мы не задавали повестку дня, где бы мы не отвечали за главные результаты, — сказал он. — Это действительно так, говорим ли мы о ядерной безопасности, о спасении мировой финансовой системы или о климате».
По этому поводу автор статьи в Atlantic подробно останавливается на недавнем визите Обамы в Юго-Восточную Азию, которую президент явно считает очень важной для всего мира и естественным образом склоняющейся к американским интересам и ценностям. Обама, пишет Голдберг, «зациклился на том, чтобы повернуть внимание Америки в сторону Азии. Для Обамы Азия представляет будущее». И взгляды президента на азиатский континент весьма оптимистичны:
Я отметил, что 200 или около того южно-восточных азиатов, находившихся сегодня в зале, включая граждан стран, где правят коммунисты, похоже, любят Америку. «Это так, — сказал Обама. — Сейчас во Вьетнаме Америка по опросам набирает 80%».
Главное во всем этом следующее. По мнению Обамы, арка истории действительно склоняется в сторону американских ценностей и интересов, и в определенной мере это не просто содействует превосходству США, но и требует такого превосходства. Но в этом есть одна загвоздка, полагает президент.
2) Обама как умеренный прагматик. Многое неподконтрольно Америке.
Неважно, как на это смотреть — как на сдержанность или как на пораженчество, как на мудрый урок, извлеченный из катастрофического вторжения США в Ирак, или как на чрезмерную реакцию на него – Обама полагает, что у Америки есть четкие ограничения. Он также считает, что если Америка будет игнорировать данные ограничения, она рискует ослабить те долгосрочные тенденции, которые склоняются в ее пользу.
Вот что пишет Голдберг:
В ходе наших разговоров я начал видеть в Обаме президента, который со все большим фатализмом смотрит на ограниченные возможности Америки направлять мировые события, хотя к концу президентства у него накопилось немало исторических достижений во внешней политике. […]
Он добился этого, несмотря на усиливающееся ощущение, что очень часто против лучших американских намерений выступают и плетут заговоры очень крупные силы — приливная волна племенных чувств, которым уже давно пора стать атавизмом в нашем мире; упорные и стойкие мелкие людишки, руководящие крупными странами во вред их интересам; устойчивый страх, управляющий человеческими эмоциями.
«Я хочу, чтобы президенты понимали, что мы не можем все исправить, — сказал Обама Голдбергу— Почти каждая великая мировая держава перенапрягает свои силы, замахиваясь на невозможное. Мне кажется не очень умной мысль о том, что всякий раз, когда где-то возникает проблема, мы должны посылать туда армию для наведения порядка. Мы просто не можем этого делать».
«Усиление «Исламского государства» еще больше убедило Обаму в том, что на Ближнем Востоке нельзя навести порядок — ни при нем, ни при грядущем поколении», — пишет Голдберг.
Эту мысль я уже неоднократно слышал от чиновников из администрации: США могут и обязаны предпринимать действия против ИГИЛ, но должны при этом помнить, что данная группировка возникла из ближневосточных проблем, на решение которых уйдут долгие годы, и что в одиночку Америке их не решить. Такое можно услышать даже от тех, кто хочет от Обамы более решительных действий в Сирии: они признают, что некоторые проблемы не поддаются разрешению.
Это легко признать, ведя речь об ИГИЛ — ведь США потратили триллионы долларов и потеряли тысячи жизней американских солдат, пытаясь решить проблемы в Ираке и Афганистане. Трудно с невозмутимым видом утверждать, что американцы своими действиями могут решить эти проблемы, особенно в ближайшей перспективе. И мы, конечно, уяснили, что попытки навести порядок на Ближнем Востоке не только часто терпят неудачу, но и усугубляют ситуацию.
Но вера Обамы в ограниченность возможностей США не сводится к Ираку и Сирии, а распространяется на весь мир, а также на те проблемы, где устоявшиеся стереотипы сдерживаются в меньшей степени. Например, если говорить о российском вторжении на Украину, то Обама полагает, что долгосрочные тенденции говорят о неспособности России вмешиваться в дела Европы. И тем не менее, он видит факторы, дающие России неоспоримое влияние на европейском континенте:
Теория Обамы проста. Украина принадлежит к числу основополагающих интересов России, но не Америки. А поэтому Россия всегда будет обладать там превосходством, имея возможность для эскалации напряженности. «Дело в том, что Украина, не являющаяся членом НАТО, будет уязвима для российского доминирования, что бы мы ни делали», — сказал он.
3) Обама-брюзга: сопротивление мощному давлению из-за нежелания чрезмерно реагировать
Что касается Украины, Сирии и Ирака, сдержанность и умеренность Обамы проявляется в его вере в то, что Америке лучше признать свои ограниченные возможности и вести себя соответствующим образом. Он также полагает, что как президент обязан противостоять оказываемому на него давлению, не поддаваясь соблазну чрезмерно реагировать на события, перенапрягать силы, и таким образом, подрывать те долговременные тенденции, которые сопутствуют американским интересам.
Такое давление, идущее со стороны союзников Америки и внешнеполитического истэблишмента в Вашингтоне, явно тревожит Обаму. И похоже, что он считает для себя важной внешнеполитической миссией сопротивление этому напору.
Складывается впечатление, что на его взгляд, мировоззрение внешнеполитического истэблишмента прямо противоположно его собственному: что оно сфокусировано в основном на ближнесрочных вызовах, что в этом мировоззрении присутствует глубокий страх и пессимизм в отношении глобального превосходства Америки, а поэтому истэблишмент выступает за проведение политики чрезмерного реагирования, которая в конечном итоге саморазрушительна.
Это наглядно проявляется в том, как Обама объяснил принятое в 2013 году решение отречься от своих прежних угроз начать военные удары по Сирии, дабы наказать Башара аль-Асада за применение химического оружия. Это длинный отрывок, но его стоит прочесть полностью:
«Я очень горжусь этим моментом, — сказал он мне. — Общепринятое мнение и механизм нашего аппарата государственной безопасности зашли слишком далеко. Возникло представление, что на кон поставлен мой авторитет и репутация Америки. И я знаю, что нажав в тот момент кнопку паузы, я понес политические издержки. То, что я сумел сделать шаг назад, не поддавшись давлению и искушению, что я тщательно продумал, в чем заключаются интересы Америки не только в отношении Сирии, но и в отношении нашей демократии — это было очень трудное решение. Но я уверен, что в конечном счете это было правильное решение».
Это был тот момент, когда президент, по его мнению, окончательно отошел от того, что он презрительно называет «вашингтонской схемой игры».
«В чем мои действия вызывают нарекания? В вопросе применения военной силы, — сказал он. — В этом источник полемики. В Вашингтоне есть схема действий, которой якобы должны следовать президенты. Это сценарий, разработанный внешнеполитическим истэблишментом. В этом сценарии есть предписания и рецепты по действиям в ответ на разные события, и обычно эти действия носят военный характер. Там, где возникают прямые угрозы Америке, такая схема действий работает. Но этот сценарий может также стать западней и привести к плохим решениям. С такой международной проблемой как Сирия тебя судят очень строго, если ты не следуешь этому сценарию, причем, даже если у тебя есть веские основания не верить в его действенность».
В целом, Обама считает, что внешнеполитический истэблишмент пытается увести его от решения долгосрочных и более важных задач, таких как «разворот» Америки в сторону Азии, и принудить к решению непосредственных кризисных проблем типа терроризма:
Президент также недоволен тем, что терроризм топит его более масштабную повестку действий, особенно, что касается изменения баланса глобальных приоритетов Америки. Уже несколько лет «разворот в сторону Азии» является для него важнейшим приоритетом. Он считает, что в Азии лежит экономическое будущее Америки, и что брошенный Китаем вызов требует постоянного внимания.
У Обамы также есть «споковская», как выражается Голдберг, уверенность в том, что выдержка и долгосрочное мышление должны превозмогать панику и склонность видеть только ближайшую перспективу. Президент считает, что в этом он ведет постоянную борьбу с вашингтонским истэблишментом, который больше всего занят последним.
Мировоззрение Обамы: склонять, но не разворачивать вспять арку истории
Внешнюю политику Обамы не без оснований и довольно часто характеризуют теми действиями, которые он отказывается предпринимать. Например, это интервенция в Сирии. Однако Голдберг отмечает, что «Обама не боится рисков», приводя в качестве примера ядерное соглашение с Ираном: «Он поставил на карту глобальную безопасность и свое собственное наследие, предположив, что один из главных спонсоров государственного терроризма будет выполнять условия сделки о свертывании его ядерной программы».
Можно также указать на весьма успешную попытку Обамы наладить отношения с Кубой, Вьетнамом и Мьянмой, а также на его менее успешные усилия по сближению с Сирией и Россией. Такого рода действия не ставят под угрозу американские войска, и тем не менее, они все равно чреваты рисками.
И хотя об Обаме существует правильное мнение насчет того, что он с большей готовностью идет на дипломатические, нежели на военные действия, и на коллективные, а не односторонние усилия, Голдберг отмечает, что американский президент стал «одним из самых успешных охотников за террористами среди всех лидеров», и что он единолично направил военных в Пакистан на захват Усамы бен Ладена.
Обама проявляет наибольшую готовность действовать тогда, когда эти действия могут склонить арку истории (его любимое выражение) еще больше в том направлении, на которое она указывает. Он полагает, что глубинные исторические тенденции указывают на неизменность центральной роли Америки в мире, из-за чего враждебно настроенные нации будут отказываться от своих антагонистических взглядов, предпочитая сотрудничать с США. А еще он верит в то, что история не благоволит непопулярным диктатурам и региональным державам, которые перенапрягают свои силы. По его мнению, имеет смысл поддерживать эти тенденции и способствовать их усилению.
Но, пожалуй, верно и прямо противоположное: Обама начинает колебаться и отказывается действовать, когда считает, что такие действия потребуют развернуть вспять эти мощные исторические силы. Этим объясняется его неверие в способность Америки разрешить давно уже накапливающиеся проблемы дезинтеграции Ближнего Востока, а также остановить многовековое влияние России на Украину.
Сближение этих противоположных точек зрения можно увидеть, например, в представлениях Обамы о Путине и о его мотивах, о чем он рассказал Голдбергу:
«Он неизменно заинтересован в том, чтобы на Россию смотрели как на равную нам, а также в сотрудничестве с нами, так как он не совсем глуп. Он понимает, что положение России в мире в целом значительно ослабло. А то, что он вторгается в Крым или пытается поддержать Асада, не делает его внезапно влиятельным игроком. Его не видно на всех этих встречах, где формируется повестка дня и планы действий. Надо сказать, что не было ни одного саммита Группы 20, где бы русские определяли повестку и задавали тон по каким бы то ни было важным вопросам».
Это говорит как об оптимизме Обамы (в интересах Путина в конечном итоге подчиниться тому миропорядку, который возглавляют США), а также о его сдержанности (или, если хотите, о пораженчестве) во взглядах на способность США убедить Путина осознать данный факт.
Но что крайне важно, Обама считает, что для сдвига арки истории в нужном направлении мы также должны избегать искушения (можно также сказать, высокомерного соблазна) поверить в то, что Соединенные Штаты в состоянии полностью развернуть эту арку, потому что это неотвратимо приведет к провалу и может подорвать те исторические силы, которые действуют в нашу пользу.
Верно такое мировоззрение или ошибочно — это важный вопрос. Но тому, кто сменит Обаму в Овальном кабинете, с самого начала необходимо понять, что в мировоззрении, в амбициях и в запретах не должно быть чрезмерного упрощения.
