В декабре 2014 года Владимир Путин выступил с очередным ежегодным посланием к Федеральному собранию. На этот раз его речь оказалась знаковой: впервые в ней появились отчетливые нотки этнического национализма, «воссоединившийся с Россией» Крым был назван «духовным истоком русской нации», имеющим «цивилизационное и сакральное значение». Именно эта часть послания широко обсуждалась в российских и мировых СМИ.
Но этими громкими заявлениями Путин не ограничился. В частности, ближе к концу послания он стал рассуждать о социальной политике. «Что касается системы здравоохранения, то в течение следующего года здесь необходимо завершить переход к страховым принципам… — заявил Путин. — Мы должны исключить дискриминацию негосударственного сектора в социальной сфере, убрать для него все барьеры… Конкуренция — это решающий фактор повышения качества услуг социальной сферы».
Таким образом, речь Путина, начавшись с помпезной национал-популистской фразеологии, закончилась гладкими фразами на языке конкуренции и эффективности. Путин выступил не только как консервативный, националистический лидер, но и в другом своем амплуа, которое обсуждается куда реже: в роли неолиберала.
Историческая траектория неолиберальных идей
За несколько послевоенных десятилетий неолиберализм из маргинальной идеологии превратился в могущественную силу, меняющую правила игры в глобальной экономике.
Неолиберальные реформы включают сокращение барьеров для движения товаров и капитала; монетаристскую экономическую политику, ориентированную на борьбу с инфляцией; переход от прямого участия государства в экономике к дистанционному (arm’s length) регулированию; и наконец, приватизацию не только государственных компаний, но и некоторых функций государства, прежде всего в социальной сфере.
Неолиберализм имеет свою историю и географию
Неолиберализм имеет свою историю и географию. Начавшись с экспериментов на уровне отдельных городов (Нью-Йорк) и стран (Чили, Великобритания, США), неолиберализм переместился на уровень международных финансовых институтов, которые и стали агентами его глобальной экспансии.
Специфической формой неолиберализации стран третьего мира и бывшего социалистического лагеря стала серия радикальных реформ, известных под общим названием «шоковой терапии» (Наоми Кляйн утверждает, что неолиберализму в принципе присущи «шоковые» методы, предотвращающие возможность сопротивления).
Россия занимает в этой истории особое место: ее собственные реформы начала 1990-х годов были самым масштабным в мире случаем применения «шоковой терапии».
Однако «шоковая терапия» под давлением международных финансовых институтов — далеко не единственный сценарий неолиберализации стран за пределами капиталистического ядра. Неолиберальные реформы могут проводиться по инициативе местных властей и сосуществовать с альтернативными политическими и идеологическими проектами: консервативными, традиционалистскими, националистическими. Примером такого сосуществования и является путинская Россия.
Между национализмом и неолиберализмом
Две части путинского послания к Федеральному собранию отражают две стороны российской реальности последних лет. Одна из них все время на слуху: внешнеполитические авантюры, подъем национализма и традиционалистской идеологии, поиск внешних и внутренних врагов. Но есть и другая сторона, возможно, оказывающая даже большее влияние на повседневную жизнь граждан.
В России уже 15 лет действует плоский подоходный налог в размере всего 13%. Еще в 2002 году была введена накопительная пенсионная система. Минимальная зарплата на данный момент составляет 6204 рубля (около 85 долл.), что на 30% меньше официального же прожиточного минимума. Юридическая процедура проведения забастовки максимально затруднена: в кризисном 2009 году Росстатом была официально зафиксирована всего одна забастовка. Реальное количество рабочих протестов, включавших приостановку работы, было гораздо выше, но из-за запретительного характера законодательства о забастовках все они носили нелегальный или полулегальный характер.
Как и обещал Путин в своем послании, активно вводится страховая медицина, при этом сокращается финансирование и доступность бесплатной медицинской помощи. Эксперты и члены правительства открыто заявляют, что всеобщее бесплатное здравоохранение в России невозможно, и реальность подтверждает их слова: доля частной медицины стремительно растет, государственной — падает.
В некоторых государственных школах есть платные предметы. В зарплатах учителей и врачей 30% и больше составляет «стимулирующая часть», причем предполагается, что за эти выплаты работники должны конкурировать друг с другом. Музеи и другие учреждения культуры постоянно принуждаются к переводу на самоокупаемость, что означает сокращение или даже полное прекращение государственного финансирования. Наконец, регулярно проводятся попытки «оптимизации» (т.е. сокращения) всей сети бюджетных учреждений.
Неолиберализм в путинской России проявляет себя не просто как режим бюджетной экономии, но и как специфический набор техник государственного управления, основанных на рыночной логике. Пусть непоследовательно, в противоречивых и гибридных формах, но эти техники постоянно внедрялись на протяжении последних 15 лет.
Истоки «структурных реформ» начала 2000-х годов
Политико-экономический порядок, сложившийся в России в 1990-е годы, был дурной карикатурой на демократическое, рыночное общество, переход к которому изучали — и ожидали увидеть — западные исследователи.
Такой организации экономики соответствовало слабое, приватизированное бизнес-группами государство; при этом сверхпрезидентской конституцией 1993 года и нечестными выборами 1996 года была заложена основа для авторитарного, персоналистского режима.
Однако тот факт, что страна вовсе не шла по пути демократизации, как то предписывала «транзитологическая» парадигма, не означал, что дурное равновесие, сложившееся в 1990-х годах, будет существовать вечно. Спусковым крючком перемен стал кризис 1998 года.
Кризис убедил олигархов, что сильное государство могло бы помочь им избежать опасных последствий экономических проблем, таких как масштабное перераспределение собственности в стране. С другой стороны, кризис устранил прежние спекулятивные источники дохода и одновременно — благодаря девальвации рубля — сделал более выгодной работу экспортных отраслей, а значит, и инвестиции в них.
Модель накопления стала ближе к рациональному капитализму, основанному на инвестициях. Но сама эта модель опять же требовала восстановления функций государства и проведения новых реформ, которые создали бы благоприятные условия для ведения бизнеса.
Взаимодействие государства и капитала в конце 1990-х — начале 2000-х годов привело к разработке нового пакета неолиберальных реформ, которые и должен был провести недавно избранный, популярный у населения президент Владимир Путин. Давление МВФ и Всемирного банка также было серьезным фактором в этом процессе — на тот момент у России все еще был высокий госдолг.
В число «структурных реформ» первого срока Путина входило принятие нового, более выгодного работодателям Трудового кодекса, введение плоской шкалы подоходного налога, снижение корпоративных налогов и пенсионная реформа (за которую в России агитировал Хосе Пиньера, архитектор приватизации пенсий в пиночетовской Чили). Все эти меры отражали консенсус бизнеса, международных финансовых институтов и рыночно ориентированной экспертной среды.
Но чтобы добиться их проведения, Путину требовалось обуздать парламент. Хоть и ослабленная ельцинской конституцией, Дума, в которой доминировали коммунисты, блокировала многие неолиберальные реформы во второй половине 1990-х годов. Точно так же реформы, выгодные бизнесу, но не населению, столкнулись с сопротивлением Думы в начале 2000-х годов.
Однако режиму удалось преодолеть это сопротивление, сформировав коалицию, которая впоследствии трансформировалась в правящую партию «Единая Россия». Помимо этого, в процессе реформ Путин сумел привлечь новых союзников, таких как официозный профцентр ФНПР, что способствовало еще большему усилению Кремля. Опыт продавливания через парламент нового Трудового кодекса и пенсионной реформы авторы одного из новейших исследований назвали «школой автократии».
Как и в случае с Ельциным, проведение неолиберальных реформ Путиным в начале 2000-х годов было источником авторитарного дрейфа в России.
Эта связь между неолиберализмом и авторитаризмом — отражение более общей закономерности. Путина часто представляют автократом, который душит бизнес. Однако крупный капитал нуждался — и во многом до сих пор нуждается — в фигуре Путина. Интерес бизнеса в начале 2000-х годов состоял не просто в том, чтобы власть гарантировала структуру собственности, сложившуюся в 1990-е годы, но и в том, чтобы Путин придал всему постсоветскому политико-экономическому порядку новую легитимность, связанную с его личной популярностью как «цезаристской» фигуры, способной соединить несоединимое: либералов-западников и консерваторов, ностальгирующих по СССР, — обеспечив таким образом подлинно широкую поддержку населения.
Кроме того, бизнес нуждался в Путине как лидере «государственнического» проекта, который сумел бы провести «авторитарную модернизацию», т.е. новую серию неолиберальных преобразований, сокрушив возможное сопротивление партий, профсоюзов, «красного пояса» регионов.
Cитуация, когда буржуазия ради своих собственных классовых интересов отказывается от политической власти и передает ее авторитарному лидеру, описана Марксом в его работе «Восемнадцатое брюмера Луи Бонапарта». В этом смысле путинский режим может быть обозначен как «бонапартистский». Однако такой режим, разумеется, является потенциально опасным и для самой буржуазии. Как писал Маркс, «защищающий [буржуазию] меч должен вместе с тем, как дамоклов меч, повиснуть над ее собственной головой».
2003-2008: противоречия неолиберализации
Дело ЮКОСа ознаменовало окончательный переход инициативы от крупного бизнеса к государству. Связанные с этим трансформации режима сказались на ходе неолиберальных реформ. Приближенные к Путину силовики заняли лидирующие позиции в стремительно расширяющемся госсекторе, что дало некоторым наблюдателям основание говорить о «госкапитализме по-русски».
Международные финансовые институты с тревогой и осуждением фиксировали рост государственного участия в российской экономике. Контролируемые государством «Роснефть» и «Газпром» доминировали в углеводородном секторе, а за ВПК и инновационное развитие отвечали новые госкорпорации, для которых были созданы специальные, крайне благоприятные условия работы.
Однако из-за неэффективности и фантастической коррупции, вполне сравнимой с хищническими практиками 1990-х годов, госсектор так и не стал драйвером роста. При этом расширение госсектора, которое на первый взгляд противоречило неолиберальным рецептам, на более глубоком уровне вполне укладывалось в неолиберальную логику.
В результате расширения госсобственности при Путине произошло не столько огосударствление экономики, сколько превращение государства в своего рода корпорацию с соответствующими установками и моделями управления. Russia, inc. вполне вписывалась в глобальный неолиберальный порядок, пусть и пытаясь диктовать свои условия интеграции в него.
Russia, inc. вполне вписывалась в глобальный неолиберальный порядок, пусть и пытаясь диктовать свои условия интеграции в него.
К тому же изменение экономической политики не означало прекращения неолиберальных реформ в других сферах. Так, в 2005 году правительство провело монетизацию льгот — замену натуральных льгот денежными выплатами, — вызвавшую ожесточенные протесты населения. К этому же периоду относятся попытки властей перевести организации социальной сферы — школы, больницы, музеи — в квазичастную форму собственности.
В то же время Путин, сумевший извлечь максимальную бюджетную выгоду из высоких цен на нефть, стал гораздо больше, чем раньше, говорить о «социальных обязательствах государства». В 2006 году были запущены национальные проекты «Здоровье», «Образование», «Жилье», «Развитие АПК», предполагавшие довольно серьезные траты. В 2007 году был введен материнский капитал — мера, призванная стимулировать рождаемость.
Однако в целом радикального поворота в реформировании социальной сферы не произошло. Бюджетная политика оставалась консервативной, социальные траты росли пропорционально росту бюджета, но отнюдь не быстрее других трат, а общий вектор социальных реформ по-прежнему был неолиберальным.
Следует также сказать, что именно в 2004-2008 году Путин стал делать все больше агрессивных, реваншистских заявлений на международной арене (самое знаменитое из них — «мюнхенская речь» 2007 года), тогда как внутренняя пропаганда режима стала более консервативной и националистической. В частности, в 2005 году не только была проведена монетизация льгот, но и с помпой отмечено 60-летие победы в Великой отечественной войне. Постепенно формировались очертания режима, совмещающего неолиберализм и национализм.
2009-2016: кризис и националистическая мобилизация
Новый режим накопления с доминированием государства казался устойчивым. В 2003-2008 году российская экономика росла в среднем на 7,1% в год, к тому же в 2007 году был зафиксирован рекордный уровень прямых иностранных инвестиций.
Однако в кризисном 2009 году ВВП рухнул на 7,8% — один из худших показателей в мире. Специалист по постсоветской политической экономии Нил Робинсон точно предсказал, что в России «международный кризис 2008 года может оказаться предшественником кризиса ее собственной экономической модели». После 2009 года экономический рост резко замедлился: в 2010-2014 году он составил в среднем всего 2,9%, хотя именно в этот период среднегодовые цены на нефть достигли пиковых значений.
В посткризисных условиях правительство попыталось запустить новую волну неолиберализации, при этом в духе доктрины шока кризис воспринимался как событие, открывающее «окно возможностей» для очередного раунда неолиберальных реформ. Уже в 2009 году власти заговорили о планах приватизации крупных госкомпаний. На следующий год эти планы обрели конкретную форму государственной программы объемом 30 млрд долл. — сравнимой, таким образом, с «залоговыми аукционами» 1995 года.
С другой стороны, активизировались социальные реформы, в частности, в 2010 году был принят т.н. Федеральный закон-83 (ФЗ-83) об изменении схемы финансирования бюджетных учреждений. В статье 2010 года, один из авторов которой, Михаил Дмитриев, был разработчиком «структурных реформ» первого путинского срока, говорилось о «масштабной оптимизации бюджетной сети», которая прямо связывалась с кризисом и при которой «высвобождение занятых улучшит предложение на рынке труда», что «критически важно для продолжения экономического роста в условиях быстрого снижения численности трудоспособного населения».
Другими словами, благодаря «оптимизации», т.е. закрытию школ, больниц, вузов, музеев и массовым сокращениям их сотрудников вырастет безработица, что, в свою очередь, приведет к снижению стоимости рабочей силы. В этом Дмитриев и его соавтор Алексей Юртаев видели залог возобновления экономического роста в России.
На деле эффект неолиберального шока оказался отложен. С одной стороны, сверхвысокие цены на нефть смягчили последствия системного кризиса путинской экономики, с другой, мощная коалиция менеджеров госкомпаний фактически сорвала программу приватизации — по-видимому, из опасения потерять контроль над структурами, которые приближенные к Путину «госолигархи» привыкли считать своими. И все же экономический кризис неумолимо перерастал в политический.
Путинский рейтинг, достигнув пика в 2008 году, в последующие годы плавно снижался. На этом фоне внезапное заявление Путина о том, что в 2012 году он снова будет баллотироваться в президенты, вызвало заметное возмущение. Общественная атмосфера изменилась. В 2011-2012 годах по стране прокатилась волна протестов против электоральных фальсификаций, открывшая новую эпоху оппозиционной политики. В ответ на это режим активизировал консервативную, традиционалистскую и националистическую пропаганду.
Однако прямого результата это не принесло и путинский рейтинг продолжал падать. Перелом наступил лишь в 2014 году с аннексией Крыма. Эффект «сплочения вокруг флага» вернул поддержку власти на высокий предкризисный уровень, но экономика, не выдержав геополитических авантюр, отправилась в крутое пике.
В последние годы правительство фактически проводит политику строгой экономии, принимающую самые разные формы. Показательна история со заменитым указом Путина о резком повышении зарплат бюджетников, подписанным 7 мая 2012 года — сразу после того, как состоялась президентская инаугурация. За этим внешне «популистским» указом, как оказалось, скрывалась все та же неолиберальная стратегия.
Так, федеральный центр выделил регионам лишь малую часть денег, необходимых для выполнения требований по зарплатам (а общая доля федеральной помощи в региональных бюджетах за последние годы снизилась). В результате в погоне за цифрами бюджетные учреждения стали увольнять одних работников и повышать нагрузку другим, а также экономить всеми возможными способами: к примеру, сокращая дополнительный персонал, такой как школьные психологи и социальные работники.
Регионы влезли в долги, часть из них фактически оказалась в состоянии дефолта. К тому же указ требовал увязать повышение зарплат с «достижением конкретных показателей качества и количества оказываемых услуг», что вылилось в распространение различных «стимулирующих» схем оплаты труда и сокращение постоянной, фиксированной части в зарплатах бюджетников.
В последние годы правительство фактически проводит политику строгой экономии, принимающую самые разные формы
«Майский указ» Путина спровоцировал жесткие реформы в отдельных регионах. Самой известной из них стала «оптимизация» московского здравоохранения в 2014 году. Заявив, что зарплату поднимать нужно, а денег все меньше из-за перехода на «одноканальное» финансирование (исключительно из фонда медицинского страхования), московские власти решили закрыть нескольких десятков больниц и уволить 8 тыс. врачей. Мощные протесты медиков и жителей города лишь смягчили, но не полностью остановили «оптимизацию». В результате смертность в Москве в январе-феврале 2015 года выросла на 8,5% по сравнению аналогичным прошлогодним показателем. Такого рода «оптимизация» проводится не только в Москве, но и по всей России: по данным Счетной палаты, только в 2014 году было сокращено 90 тыс. медиков.
При этом, как выяснилось, «одноканальное» финансирование и страховая медицина обязательны не для всех. Специальным решением правительство ввело отдельную строку расходов на медицинские нужды высших чиновников. Как и прежде, эта группа населения будет лечиться в закрытых ведомственных больницах Управления делами президента – разумеется, за счет бюджета. «Переход к страховым принципам», о котором говорил Путин в своем послании, их не затронул.
Удивительно, но даже сейчас, в 2016 году, все еще популярен миф о том, что в России «государственники» борются с «либералами», а Путин в этом конфликте выступает в роли арбитра. На деле никакого конфликта нет — скорее, следует говорить о разделении труда. Где-то в одном мире Минфин настаивает на ускорении и углублении «оптимизации» здравоохранения и образования, причем не просто из соображений экономии, а по идеологическим мотивам: согласно плану реформ, который подготовило министерство в апреле 2015 года, в российском бюджетном секторе все еще занята слишком большая доля населения, а «производительность труда» бюджетников (что бы это ни значило) можно увеличить лишь за счет сокращений, уровень которых по-прежнему недостаточен: «всего» 8% за пять лет. А в другом мире расходы на оборону за те же пять лет выросли с 7,5% до 20,1% федерального бюджета (в абсолютных цифрах — на 370%!) — при этом общая доля военно-полицейских расходов в бюджете-2015 составила 40%.
Неолиберализация социальной сферы — не следствие внешнего влияния или «заговора либералов» в правительстве, а последовательный стратегический выбор российских властей. Погружаясь в конфликт с западом (который некоторые западные левые считают конфликтом с «неолиберальным атлантизмом»), путинский режим так же безжалостно расправляется с бюджетным сектором, как и правительства европейских стран, осуществляющие политику строгой экономии. При этом российские власти опираются на те же аргументы о «раздутом» и «неэффективном» бюджетном секторе, что и кредиторы этих стран и международные финансовые институты.
Прошлое и будущее реформ
Недавно поэт, герой либеральной интеллигенции Тимур Кибиров признался: «Мне хотелось верить, что он [Путин] будет русским Пиночетом, прижмет и урежет свободы, зато быстро проведет либеральные экономические реформы. Свободы урезаны, реформ не проведено».
Действительно, Путин не Пиночет: его правление не стало радикальным рыночным экспериментом, защищенным армейскими штыками (хотя тот факт, что часть российской интеллигенции в начале 2000-х годов надеялась именно на такой исход, сам по себе весьма показателен). Путинская политика реформ была непоследовательной и отражала «бонапартистскую» стратегию лавирования.
Однако в отличие от Луи Бонапарта, каким он предстает в работе Маркса, Путин лавировал не столько между классами, сколько между различными секторами и группами элиты. Несколько заметных фигур ельцинской эпохи пострадали в ходе «антиолигархической» кампании начала 2000-х годов, которая, однако, в полном соответствии с обещаниями Путина не послужила началом пересмотра итогов приватизации. Олигархам родом из 1990-х годов пришлось подвинуться, уступив место обойме приближенных к Путину бизнесменов и госчиновников (последние, впрочем, также наверняка заняли бы высокие строчки в рейтинге «Форбс», если бы были известны их реальные состояния).
В последующие годы крупный бизнес нередко страдал от атак укрепившихся силовиков, — когда сам не пытался использовать силовые ведомства для устранения конкурентов. Однако в целом классовый характер путинского правления несомненен. В это трудно поверить, но в 2000 году в России не было ни одного долларового миллиардера. Через шестнадцать лет, несмотря на кризис и обвал рубля, их было уже 77. Неолиберальные реформы были и остаются органичной частью режима, который обеспечил этот впечатляющий итог.
Вопрос о системной альтернативе неолиберализму в России остается открытым. Оппозиционные лидеры в этом смысле не подают никакой надежды. К примеру, Михаил Ходорковский недавно заявил о наличии в путинской команде «профессионалов», которые «могли бы работать в демократическом правительстве». Речь шла о Германе Грефе (архитекторе путинских «структурных реформ» начала 2000-х годов, ныне председателе Сбербанка) и Алексее Кудрине (министре финансов в 2000-2011 годах, придерживающемся крайних монетаристских взглядов).
Другой известный оппозиционер, до недавнего времени лидер партии «Демократический выбор» Владимир Милов заявил, что приватизация «критически необходима как воздух». Наконец, Алексей Навальный подобных заявлений не делал, однако в экономических вопросах традиционно полагается на неолиберальных экспертов, таких как Сергей Гуриев.
Между тем, от того, возникнет ли в России мощное движение, способное предложить повестку, альтернативную неолиберализму, без преувеличения зависит будущее страны.
Медленная деградация образования, здравоохранения, науки, культуры и социальной сферы последних 15 лет не может длиться вечно: нас ждет или обновление, или коллапс.
