Материалы ИноСМИ содержат оценки исключительно зарубежных СМИ и не отражают позицию редакции ИноСМИ
Как и многие автократы до него, российский президент находится над политической схваткой, даже когда он ею командует. Он — скала, на которой возведен режим, он — незаменимый человек. Если поддержка — даже любовь — которую оказывает ему большинство россиян, пошатнется, для нынешней структуры власти все будет потеряно. Тогда мы окажемся на неизвестной территории.
Когда Россию настигнет коллапс? Нефть, достигшая ценового дна, западные санкции, инфляция, демографический кризис… Когда ждать вторую русскую революцию? В следующем году, к столетнему юбилею первой? 1917–2017?
Тогда, сто лет назад, солдаты, рабочие и крестьяне — численность которых была не столь уж внушительной, но вполне достаточной — восстали против богатых аристократов, обосновавшихся в золоченых дворцах Санкт-Петербурга. Постсоветский правящий класс во главе с президентом Владимиром Путиным ныне переместился в золоченые дворцы московского Кремля и пытается возместить былое отсутствие достатка усиленным взаимным обогащением. Заманчивая мишень для испытывающих недовольство? Возможно, подумаете вы.
Между тем, никаких признаков революции, даже серьезных демонстраций, не наблюдается. И человек, сидящий в центре кремлевской паутины, по-прежнему имеет заоблачные рейтинги популярности, в опросах общественного мнения радостно подпрыгивающие до 80 и 90 %. И так уже на протяжении последних двух лет, с тех пор Россия в марте 2014 года присоединила принадлежавший Украине крымский регион.
В рассказе Владимира Набокова «Образчик разговора» (1945) один из героев — русский эмигрант и бывший полковник белой гвардии, заклятый враг коммунистов, укравших у него страну, разражается восхищенной речью, превознося Иосифа Сталина. «Великий русский народ проснулся, и моя страна — опять великая держава… Сегодня в каждом слове, долетающем из России, я чувствую мощь, чувствую величие нашей матушки России!»
Видный либеральный обозреватель Андрей Колесников пишет, что нынешнее руководство России склонно к «сакрализации несвободы» — поскольку «новый общественный договор требует, чтобы русский народ отказался от своей свободы в обмен на Крым и чувство национальной гордости». Этот всплеск гордости подкрепляют соответствующие воззрения: активное восхищение Сталиным и значительно поубавившееся восхищение США и Европейским Союзом. В своем преклонении перед проявлениями грубой силы большая часть россиян оказывается единой с бывшим белогвардейским полковником.
Эта карта — внушение горделивой мысли о том, что «Россия опять великая держава» — самая крупная, может быть, даже единственная в колоде Кремля, и ею будут играть снова и снова. В недавней статье Роберт Каплан (Robert Kaplan) отмечает, что путинская «внешняя политика должна стать более творческой и расчетливой… чем больше хаоса он сеет за границей, тем более ценной представляется самодержавная стабильность, которую он обеспечивает у себя на родине». Действительно ли российский президент ненавидит Запад или только делает вид, неизвестно, но от этого ныне зависит его выживание.
Правда, все успехи Путина сталкиваются с одной проблемой. Захват Крыма компенсировал трудные экономические времена, ставшие очевидными еще до введения санкций. Тема путинского общественного договора, требующего повиноваться государству и позволить его лидерам заниматься самообогащением в обмен на неуклонно растущее потребление, осталась в прошлом. Как выразился Колесников, «государственная идеология не предлагает никакой доминирующей концепции будущего; ее фундамент — былая слава России. В этом смысле она может иметь явно ограниченный срок существования». Каплан соглашается: «Путин не сможет уберечь свой режим от последствий экономического коллапса».
В начале этой недели один из блестящих российских экономистов пытался подвести прочную основу прогнозам в отношении того, что возрождение русского национализма/империализма носит неустойчивый характер и должно измениться или быть изменено (Каплан считает, что «нельзя исключать возможность переворота, подобного тому, который в 1964 году сместил (советского лидера) Никиту Хрущева»). Михаил Дмитриев, ныне профессор Университета штата Флорида, занимал должность министра экономики во время первого президентского срока Путина. Он входил в группу ярких молодых либералов времен путинской весны, веривших в возможность реформ — и оставленных позади, как только курс стал клониться к автократии.
В ходе своего выступления — ежегодной русской лекции в главном лондонском исследовательском центре по внешней политике Chatham House — Дмитриев являл собой образец осторожного экономиста. Экономику России нельзя назвать абсолютной катастрофой. Центральный банк сумел сдержать спад, как мог это сделать любой другой на его месте. Безработица демонстрирует низкие показатели, на уровне около 6% — намного ниже, чем во многих западноевропейских государствах. При недостатке импорта был достигнут некоторый успех в замене его на продукцию внутреннего производства. Зависимость от цен на нефть, ставшая очевидной после их падения, стимулировала новый интерес к диверсификации экономики в других областях.
И все-таки страна по-прежнему в состоянии рецессии: по оценкам, в этом году сокращение экономики составит 1,5%. В лучшем случае возврат к очень низким темпам роста произойдет в дальнейшем: 0,9%в 2017 году, 1,2% в 2018 году. Если повезет, страна вернется к докризисному уровню ВВП только спустя десятилетие. Занятость остается на высоком уровне, потому что увольнению сотрудников работодатели предпочитают сокращения заработной платы. Между тем, серьезно страдает потребление.
Неудивительно, что популярность политического класса упала. Уровень поддержки премьер-министра Дмитрия Медведева, равно как и губернаторов большинства регионов, существенно понизился.
Чего не скажешь о Владимире Путине. Как и многие автократы до него, российский президент находится над политической схваткой, даже когда он ею командует. Он — скала, на которой возведен режим, он — незаменимый человек. Если поддержка — даже любовь — которую оказывает ему большинство россиян, пошатнется, для нынешней структуры власти все будет потеряно.
Тогда мы — весь остальной мир — окажемся на неизвестной территории: перед Россией, более не объединенной вокруг одного лидера, без очевидного преемника и с небольшой группой пока не завоевавших доверия либералов.
Надежда, как ни странно, зиждется на протестах. Дмитриев отметил, что в России манифестации, как правило, на несколько лет отстают от экономической турбулентности: волна протестов 2011 года прокатилась через три года после резкого экономического спада — тогда как в большинстве стран мира это явление имело место в 2008 году. Протестное движение может выбрать в качестве лидеров либо более сильные, более агрессивные националистические группы, либо тех, кто видит в кончине путинизма возможность перевести великую страну в режим новых отношений с Европой, которая сама нуждается в возрождения.
Идея «европейской судьбы» была подтекстом попыток Михаила Горбачева открыть Советский Союз в конце 1980-х годов. Частично она удержалась при правительстве президента России Бориса Ельцина в 1990-е годы. С ней заигрывал, а потом решительно от нее избавился в 2000-е годы Владимир Путин.
Если Путин потерпит неудачу, у нее есть шанс на возрождение. Тем, кто к ней стремится, потребуются мужество, сила и поддержка. Если потерпят неудачу они, мы продвинемся еще дальше вглубь опасной территории.
В рассказе Владимира Набокова «Образчик разговора» (1945) один из героев — русский эмигрант и бывший полковник белой гвардии, заклятый враг коммунистов, укравших у него страну, разражается восхищенной речью, превознося Иосифа Сталина. «Великий русский народ проснулся, и моя страна — опять великая держава… Сегодня в каждом слове, долетающем из России, я чувствую мощь, чувствую величие нашей матушки России!»
Видный либеральный обозреватель Андрей Колесников пишет, что нынешнее руководство России склонно к «сакрализации несвободы» — поскольку «новый общественный договор требует, чтобы русский народ отказался от своей свободы в обмен на Крым и чувство национальной гордости». Этот всплеск гордости подкрепляют соответствующие воззрения: активное восхищение Сталиным и значительно поубавившееся восхищение США и Европейским Союзом. В своем преклонении перед проявлениями грубой силы большая часть россиян оказывается единой с бывшим белогвардейским полковником.
Эта карта — внушение горделивой мысли о том, что «Россия опять великая держава» — самая крупная, может быть, даже единственная в колоде Кремля, и ею будут играть снова и снова. В недавней статье Роберт Каплан (Robert Kaplan) отмечает, что путинская «внешняя политика должна стать более творческой и расчетливой… чем больше хаоса он сеет за границей, тем более ценной представляется самодержавная стабильность, которую он обеспечивает у себя на родине». Действительно ли российский президент ненавидит Запад или только делает вид, неизвестно, но от этого ныне зависит его выживание.
Правда, все успехи Путина сталкиваются с одной проблемой. Захват Крыма компенсировал трудные экономические времена, ставшие очевидными еще до введения санкций. Тема путинского общественного договора, требующего повиноваться государству и позволить его лидерам заниматься самообогащением в обмен на неуклонно растущее потребление, осталась в прошлом. Как выразился Колесников, «государственная идеология не предлагает никакой доминирующей концепции будущего; ее фундамент — былая слава России. В этом смысле она может иметь явно ограниченный срок существования». Каплан соглашается: «Путин не сможет уберечь свой режим от последствий экономического коллапса».
В начале этой недели один из блестящих российских экономистов пытался подвести прочную основу прогнозам в отношении того, что возрождение русского национализма/империализма носит неустойчивый характер и должно измениться или быть изменено (Каплан считает, что «нельзя исключать возможность переворота, подобного тому, который в 1964 году сместил (советского лидера) Никиту Хрущева»). Михаил Дмитриев, ныне профессор Университета штата Флорида, занимал должность министра экономики во время первого президентского срока Путина. Он входил в группу ярких молодых либералов времен путинской весны, веривших в возможность реформ — и оставленных позади, как только курс стал клониться к автократии.
В ходе своего выступления — ежегодной русской лекции в главном лондонском исследовательском центре по внешней политике Chatham House — Дмитриев являл собой образец осторожного экономиста. Экономику России нельзя назвать абсолютной катастрофой. Центральный банк сумел сдержать спад, как мог это сделать любой другой на его месте. Безработица демонстрирует низкие показатели, на уровне около 6% — намного ниже, чем во многих западноевропейских государствах. При недостатке импорта был достигнут некоторый успех в замене его на продукцию внутреннего производства. Зависимость от цен на нефть, ставшая очевидной после их падения, стимулировала новый интерес к диверсификации экономики в других областях.
И все-таки страна по-прежнему в состоянии рецессии: по оценкам, в этом году сокращение экономики составит 1,5%. В лучшем случае возврат к очень низким темпам роста произойдет в дальнейшем: 0,9%в 2017 году, 1,2% в 2018 году. Если повезет, страна вернется к докризисному уровню ВВП только спустя десятилетие. Занятость остается на высоком уровне, потому что увольнению сотрудников работодатели предпочитают сокращения заработной платы. Между тем, серьезно страдает потребление.
Неудивительно, что популярность политического класса упала. Уровень поддержки премьер-министра Дмитрия Медведева, равно как и губернаторов большинства регионов, существенно понизился.
Чего не скажешь о Владимире Путине. Как и многие автократы до него, российский президент находится над политической схваткой, даже когда он ею командует. Он — скала, на которой возведен режим, он — незаменимый человек. Если поддержка — даже любовь — которую оказывает ему большинство россиян, пошатнется, для нынешней структуры власти все будет потеряно.
Тогда мы — весь остальной мир — окажемся на неизвестной территории: перед Россией, более не объединенной вокруг одного лидера, без очевидного преемника и с небольшой группой пока не завоевавших доверия либералов.
Надежда, как ни странно, зиждется на протестах. Дмитриев отметил, что в России манифестации, как правило, на несколько лет отстают от экономической турбулентности: волна протестов 2011 года прокатилась через три года после резкого экономического спада — тогда как в большинстве стран мира это явление имело место в 2008 году. Протестное движение может выбрать в качестве лидеров либо более сильные, более агрессивные националистические группы, либо тех, кто видит в кончине путинизма возможность перевести великую страну в режим новых отношений с Европой, которая сама нуждается в возрождения.
Идея «европейской судьбы» была подтекстом попыток Михаила Горбачева открыть Советский Союз в конце 1980-х годов. Частично она удержалась при правительстве президента России Бориса Ельцина в 1990-е годы. С ней заигрывал, а потом решительно от нее избавился в 2000-е годы Владимир Путин.
Если Путин потерпит неудачу, у нее есть шанс на возрождение. Тем, кто к ней стремится, потребуются мужество, сила и поддержка. Если потерпят неудачу они, мы продвинемся еще дальше вглубь опасной территории.
