Мы рассказываем о жизни по обе стороны фронта. Начнем с востока и будем продвигаться на запад.
Въезжаю на войну через бензозаправку. В киоске показываю паспорт. Вооруженные люди обыскивают машину.
По ту сторону АЗС начинается новая самопровозглашенная республика Европы — страна, где мужчины, называющие себя элитным воинским подразделением, разбивают стеклянные бутылки о собственные лбы, дети носят оружейные ящики под звуки русской народной музыки, а тетка кричит, что любит Путина.
«Звоните Басурину».
Шофер, высокий и худой, одет во все черное. На нем черные кожаные перчатки для вождения с отрезанными пальцами и дырочками на костяшках.
Он сидит очень прямо и пристально смотрит перед собой, вдавливая в пол педаль газа до тех пор, пока стрелка спидометра не достигает предела. По его сжатым губам видно, что эта бдительность — не от страха. Скорее, он находит в этом особое удовольствие.
Иначе он выбрал бы себе другое занятие.
Мы едем то по правой, то по левой стороне. Не знаю, почему, но чувствую, что спрашивать было бы неуместно. Может, потому, что на дороге встречаются дыры от взрывов снарядов или могут оставаться фрагменты мин.
Единственная встречная машина — военный грузовик.
Сворачиваем южнее — к Донецку, едем вдоль линии фронта.
Справа простирается лес, в нем — позиции украинской армии.
Слева — позиции самопровозглашенной Донецкой республики.
«Вчера и позавчера здесь были обстрелы, поэтому сегодня никто не едет этой дорогой», — сообщает «шоферские перчатки».
Выражение его лица не меняется. Как будто рассказывает, что вчера и позавчера шел снег.
Чтобы пересечь линию фронта и попасть с запада на восток, мы минуем один блокпост за другим, и я даже не помню, сколько всего их было.
Но помню несколько сцен.
Желто-голубые флаги развиваются на ледяном ветру над укреплениями из цементных блоков и мешков с песком. Украинский солдат держит палец на спусковом крючке. Усталые лица, военные и гражданские.
Пробка длиной в два, три километра. Целые семьи теснятся в «Ладах», которые никогда бы не прошли техосмотр, и их даже вряд ли взяли бы на металлолом.
С помощью зеркал на металлических прутах осматривают днища автомобилей. Удостоверения личности протягиваются в окошко и возвращаются. Обыск сумок.
Бедняки, которым не на чем ехать, дрожат, выстроившись в шеренгу. Люди ездили за лекарствами, пенсиями или в гости к родственникам.
Страх не успеть пройти контроль и остаться под открытым небом на всю ночь.
Злость, размахивающая кулаками или ножом, если кто-то пытается пролезть без очереди.
Отчаяние, которое растет по мере того, как начинает смеркаться.
«Звоните Басурину».
На последнем украинском блокпосте мне в паспорт ставят выездной штамп.
И мы едем дальше — по ничьей земле.
Не видно ни души. Но здесь по-прежнему живут люди, несколько стариков, которые не могут бежать. Они кормятся тем, что растет на их огородах, и ждут смерти, забившись в угол своего дома.
Первый блокпост самопровозглашенной Донецкой республики расположен в здании бывшей бензозаправки. Мне приказывают показать паспорт человеку в старом киоске. Не ставится никакого штампа о въезде, и нет никаких свидетельств, где я была после того, как покинула последний украинский блокпост.
«Звоните Басурину».
«Оружия нет?» — спрашивает человек, обыскивающий мой багаж, и добавляет: «Все, что вам понадобится — бронежилеты и каски».
Непонятно, хорошо это, по его мнению, или плохо, что у нас нет оружия.
По эту сторону фронта дороги лучше. Военные поддерживают их в хорошем состоянии, потому что им необходимо ездить быстро.
«Коррупция», — бормочет «шоферские перчатки», имея в виду, что некоторые улицы в Киеве гораздо хуже, несмотря на налоги, которые правительство получало из этого промышленного региона.
«Так что, на фронте лучше, чем в мирных районах?», — спрашиваю я. Я еще не видела войны.
«Нет! Хотя для шофера — да».
Когда мы оказываемся в Донецке, и я заселяюсь в отель, начинаю сомневаться, что мы действительно на войне. Администратор просит меня поставить подпись и с улыбкой сообщает, что платить можно только рублями, а не картой и не украинской валютой.
Настенные часы показывают московское время — на час больше, чем в остальной части Украины. В ресторане сидят ослепительные блондинки в платьях-футлярах, со струящимися волосами, маникюром и в туфлях на шпильках, с ними — мужчины в джинсах и кожаных куртках. Едят устриц, курят подсвеченные зеленым кальяны, пьют водку и потом поют в караоке.
Официант с аккуратной белой льняной салфеткой, перекинутой через руку, выкатывает серебристую тележку с десертом и фламбирует его.
Интерьер выполнен в коже и в красных тонах, с массивной мебелью и диско-шаром под потолком.
Спа занимает в отеле три этажа, есть и спортзал с персональными тренерами, комната для йоги, зал единоборств, большой бассейн для тренировок и бассейн поменьше, в котором идут занятия по плаванию с детьми. Мамы придерживают младенцев за маленькие ножки и счастливо смеются.
Никогда я не чувствовала большего сюрреализма, чем поднимаясь на лифте с каской в одной руке и бронежилетом в другой.
Ночью меня будят глухие звуки взрывов. Встаю и отдергиваю шторы.
Крепко хватаюсь за подоконник, как будто хочу убедиться, что он существует. Спрашиваю себя, что же увижу, когда рассветет.
Вижу низенького человека, одетого в идеально сидящую военную форму, фуражку и блестящие туфли с каблуками, стучащими по асфальту. Маршируя по площади у железнодорожного вокзала, он размахивает руками и ногами.
Генерал.
За ним — шесть знаменосцев в черных шинелях и сотня мужчин призывного возраста.
Встают строем, знаменосцы слева поднимают красно-сине-черный флаг с двуглавым орлом. На заднем плане видны голые деревья и скучные многоквартирные дома.
Музыка грохочет из громкоговорителей у сцены, на которой полутораметровый генерал стоит в обрамлении транспарантов с надписью «Новороссия» (Новая Россия). Новороссия — это не «новая Россия» в прямом смысле слова, а историческое название региона на востоке Украины. Бодрые военные ритмы переходят в главную музыкальную тему компьютерной игры Mortal Kombat.
Люди в зеленом, бегом покинувшие площадь, возвращаются в джипах и с оружием. Стреляют холостыми, бросают предметы, которые издают громкие хлопки и пускают дым, отражают ножевые атаки, борются друг с другом, демонстрируют технику ближнего боя.
В конце они бьют стеклянные бутылки о собственные лбы и голыми руками разбивают куски черепицы над горящим огнем.
У одного не выходит разбить бутылку ни в первый, ни во второй раз. В третий раз он разбивает бутылку и рассекает себе висок. Кровь заливает половину лица, и за ним приезжает скорая помощь.
Это было показательное выступление войск, которые они хотят представить как новый «спецназ» — силы специального назначения, состоящие из восточных украинцев самой молодой самопровозглашенной республики Европы.
По периметру площади выстроились местные жители.
Чувствую себя, как в театре, где я — единственный зритель, а все остальные — актеры.
«Звоните Басурину».
Вот что я должна сделать, чтобы попасть за кулисы. Встретиться с бойцами на фронте. Увидеть, какие они, эти бойцы, какой они национальности, добровольцы ли или солдаты регулярных войск, местные или русские.
Эдуард Басурин — «замминистра обороны» самопровозглашенной республики, и мне требуется его личное разрешение. Не письменное, потому что бумага от него у меня уже есть. Но это всего лишь бумага.
Каждый день Басурин отвечает: «Позвоните завтра».
Когда началась война, на восточной стороне фронта царил Дикий Запад, и журналисты могли хоть каждый день ездить то на боевые позиции, то в морг. Но теперь существуют самопровозглашенное правительство и система учреждений. Все под их контролем.
В последние месяцы многим западным журналистам вообще не разрешили въезжать на восток Украины.
По обе стороны фронта царит подозрительность по отношению и к западным, и к восточным СМИ. Считается, что любые репортажи о войне — пропаганда.
А два года назад не было ни фронта, ни блокпостов, ни войны.
Была просто Украина.
Новые границы установили в апреле 2014 года. В восточной части страны возникли две самопровозглашенные республики — Донецк и Луганск.
Сторонники отделения протестовали против нового правительства в Киеве. Они считали, что повлекшие за собой насилие протесты зимой на площади Независимости были не мирной революцией, а государственным переворотом, в ходе которого свергли президента Януковича и его правительство, чья политика отвечала деловым интересам восточных областей страны. Протестующие на востоке желали защитить старый порядок и рассматривали Майдан как угрозу стабильности и опасность для множества людей с русской идентичностью. Речь идет не об этносе, а скорее о политической позиции. Многие из этих людей живут на востоке.
Запад чаще всего считает, что протесты на востоке — результат российской пропаганды.
Протестующие утверждали, что восточная Украина должна объединиться с Россией. Непонятно, почему, но на это не последовало никакой реакции. Тогда в ход пошло понятие «Новая Россия» — Новороссия, регион, присоединенный к России в XVIII-XIX веках. Он простирается на юг к морю вплоть до Одессы и Крыма. Аналитики говорили, что перерисовывая карту таким образом можно было связать Россию с уже оккупированным Крымом.
Киевское правительство решило подавить сопротивление, провозгласив «антитеррористическую операцию».
На восточный фронт отправили войска.
Началась война.
До сих пор ломаются копья о том, что стало главной причиной — перелившееся через край напряжение между разными национальными группами, злобный повар Владимир Путин, отбросивший крышку этой скороварки, ЕС вместе с американским президентом Бараком Обамой и новым правительством в Киеве или украинские олигархи…
Прежде Украина разрывалась между союзом на Западе и союзом на Востоке. Когда ЕС и Россия одновременно выступили с предложением заключить договор, разгорелись внутренние конфликты.
На Майдане был свергнут пророссийский президент Виктор Янукович и создано новое прозападное правительство. Россия ответила оккупацией Крыма, где в городе Севастополе находится ее военно-морская база. Путин прокомментировал: «Мы не хотели видеть корабли НАТО в Севастополе, городе русской славы. А после событий на Майдане риск был велик. Поэтому мы вернули Крым».
Россия не хотела, чтобы Украина вошла в ЕС или НАТО, а волнения в Европе заставляли вспомнить Первую мировую войну — с той лишь разницей, что сегодня существует ядерное оружие. И информационная война в интернете.
Все выглядит как Первая мировая. Уговариваю «шоферские перчатки» отвезти меня на линию фронта без разрешения.
Грязно, холодно, серо. Рискую получить снаряд в голову. Бойцы — местные из Донецка — говорят, что сражаются против фашизма. У них фотография Сталина.
Все жилые дома у линии фронта уничтожены артиллерией. Многие жители уехали. В стране около 4,5 миллионов внутренних беженцев. Кто-то живет в бомбоубежищах. Другие пытаются жить в домах, в которых едва ли сохранились полы и крыши. Вода и электричество подаются с перебоями, отопление сломано, окна разбиты.
Люди плачут в своих уничтоженных бомбами квартирах. В какой момент жизнь превратилась в ад? Кто даст еды, кто заново отстроит дома?
«Звоните Басурину».
Лидии 73 года, она ходит с палочкой. Пришла в здание местной администрации, чтобы узнать, нет ли гуманитарной помощи. Ей говорили, что ожидается поставка из Чехии.
Нет, ничего нет.
Палкой она указывает в сторону центральных улиц.
«Здесь только молодые могут жить. Для нас, стариков, ничего нет».
Работают только местные магазины и кафе. Продовольствие поставляется из России. Все западные компании, такие, как Zara и McDonald’s, разбомбили, двери высажены, помещения пусты. Им нельзя работать на оккупированной земле.
На номерах некоторых машин вместо административного указателя UA (Украина) значится DPR (Донецкая республика). Правда, такие номера не признают ни на российской, ни на украинской границе.
Банки не работают, снять деньги в банкомате тоже нельзя.
Чтобы получить пенсию, Лидии приходится ехать через все блокпосты на западную сторону фронта. Восемь часов туда, восемь обратно.
Страх не успеть пройти проверки и остаться ночевать на улице.
Злость, размахивающая кулаками и ножом, если кто-то лезет без очереди.
Отчаяние, по мере того как приближаются сумерки.
Женщина говорит мне:
«У вас опасная работа».
«А у вас опасная жизнь, вы живете на передовой!», — не выдерживаю я.
«Да, опасная. Нас бомбили, мы жили в подвале, наши дома уничтожены».
Опираясь на палку, она спускается по лестнице.
«Но это мой дом».
Во внутреннем дворике стоит круглая тетя со светлыми волосами, вокруг нее — вездеходы, бронетранспортеры и столы с оружием.
«Спасибо Богу за Путина!» — кричит тетка.
Из кармана потрепанного пальто она вынимает паспорт и целует его.
«Mother Russia!»
Вместо обложки паспорт завернут в листок бумаги с напечатанным на нем флагом Донецкой республики. Она отгибает бумагу и показывает, что под красно-сине-черным флагом находится украинский герб — пикирующий сокол, похожий на трезубец.
Она быстро возвращает бумагу на место.
«Был украинский, стал донецкий. Путин нас спас. Я люблю Путина!» — кричит она в восторге.
Дети забираются на военную технику. Две девочки держатся друг за друга, стоя на крыше вездехода, одна вскидывает руку в победном жесте. Вторая одета в голубую курточку.
Тетка кивает на девочку в голубом и тихо говорит:
«Ей восемь, она сирота. Маму убили, она была снайпером. А папы никогда и не было».
Девочка слезает с вездехода и идет к столу с оружием. Солдат показывает ей «Штайр» с оптическим прицелом — дорогую австрийскую снайперскую винтовку, какие используют элитные российские войска. Другие дети трогают пистолеты и минометы.
Все они потеряли родителей на войне.
Сегодня российский праздник в честь учреждения Красной армии в 1918 году. Прежде его праздновали по всей Украине, теперь — только в самопровозглашенных республиках.
К западу от линии фронта снесли все памятники Ленину, а праздник отменили.
В пресс-релизе городской администрации говорилось, что будет большое торжество и парад, но, в действительности, единственное мероприятие — здесь, во внутреннем дворе, под присмотром мужчин в касках и с автоматами.
Смотрю на пухлую тетку.
«За что вы любите Путина?»
Она всплескивает руками и возводит глаза к небу, демонстрируя, что это крайне глупый вопрос.
«Украина — террористы и фашисты. Что бы мы делали без Путина?»
«Почему украинцы — террористы и фашисты?» — спрашиваю, подойдя ближе.
«Я видела, как украинские солдаты убивали людей, простых людей в районе, где я живу. Видела из окна квартиры, вышла, попыталась их остановить, и они взяли меня в плен. Украинская армия месяц держала меня в лесу».
Тетя засовывает руки в карманы и съеживается.
«Как это было?»
«Это было ужасно. Ужасно».
Она замолкает и прислушивается. Вдалеке слышны звуки боя.
Чтобы поехать на передовую, мне нужно разрешение.
«Звоните Басурину».
А он отвечает «позвоните завтра».
Вечером в ресторане моего отеля наливают виски в честь праздника.
Заказываю маринованный лосось, зачарованно наблюдаю за разодетыми женщинами и мужчинами в кожаных куртках, глотаю виски, ухожу и ложусь спать, прежде чем они опять начнут пьяное караоке.
Они едят роскошный ужин в отеле. А более трех миллионов жителей прифронтовой полосы ждут гуманитарной помощи.
Как сообщает ООН, многие испытывают чувства потерянности, изоляции, страха. Людей арестовывают, допрашивают, пытают. На восточной стороне отсутствие правовой безопасности вызывает особенную тревогу, но ООН подчеркивает, что и украинская служба безопасности виновна в аналогичных преступлениях.
Бойцы обеих сторон рассказывают о злоупотреблениях по отношению к пленным: о них тушат окурки, с них срезают кожу ножом, им отрезают уши, их кастрируют.
Спрашиваю «шоферские перчатки», не знает ли он кого-нибудь, кто бы жил на востоке, но сражался за Украину.
Мотает головой.
«Больше нет. Я знал некоторых, но и они передумали».
Или навсегда замолчали. Семьи раскалываются. Отец на одной стороне, сын — на другой. Соседи стреляют друг в друга.
В одной кофейне в городе приготовление чашки капучино занимает очень много времени. Свежемолотый кофе аккуратно помещается в аппарат, потом медленно наливается вспененное молоко, сверху — немного корицы или кардамона. У кассы висит табличка: «У нас нет wi-fi, разговаривайте друг с другом».
Может, войну объяснить проще, чем мы думали.
Может, объяснение в этой кофейне.
«Звоните Басурину».
Влажным морозным днем городская администрация сообщает, что в республике вводится новый праздник — традиционные русские забавы, напоминающие шведский день летнего солнцестояния, но только в конце зимы, чтобы поприветствовать весну.
Женщина в народном костюме входит, радостно напевая, и протирает ящики из-под оружия. На мальчишках дурацкие колпаки. Девочки заплели волосы в косы. Угощают пряниками, тортом и блинами с вареньем.
Прыгает на костылях одноногий ветеран. Двухлетний малыш в сшитой мамой военной форме сидит у нее на коленях. Форма зеленого цвета, на рукаве — русский флаг и слово «Россия».
Многие носят черно-оранжевую Георгиевскую ленточку. Это символ борьбы Советского Союза с нацистской Германией, который также стал знаком тех, кто против Майдана и нового украинского правительства.
Кроме того, ленточки напоминают о нынешних жертвах.
В приморском городе Одессе в мае 2014 года произошло столкновение между сторонниками и противниками Майдана. Ультранационалисты «Правого сектора» собрались на набережной и вместе с футбольными фанатами прошли маршем по улицам Одессы.
Марш столкнулся с пророссийской демонстрацией, вспыхнули беспорядки. Пророссийские активисты забаррикадировались в местном Доме профсоюзов.
Здание загорелось от бензиновых бомб, которыми пользовались обе стороны. 42 пророссийских активиста сгорели заживо или были застрелены при попытке выбраться из здания. Националисты скандировали «гори, колорад, гори».
«Колорад» — это черно-оранжевый колорадский жук. Этим словом приравнивают к насекомым-вредителям всех, кто носит черно-оранжевые ленточки.
Сейчас многие называют одесскую бойню причиной того, что они взялись за оружие и стали сражаться за восток.
В Донецке дети под русскую музыку выносят оружейные ящики. Ящики нужны для конкурса самых быстрых пильщиков.
Потом соревнуются в поднятии тяжестей, перетягивают канат и водят хоровод.
Мужчины напрягают мускулы, ухают, их лица краснеют. Мальчики дерутся мешками, девочки бросают перья.
Почти никто из тех, с кем я беседую, не хочет назад на Украину.
И только один человек говорит другое.
Басурин.
В конце концов, мне удается взять у него интервью. На вопрос, что будет дальше с Донецкой республикой, он отвечает, что восточные регионы так или иначе останутся частью Украины.
Он требует решений на федеральном уровне.
«Признанной Донецкой республики никогда не будет, в этом я уверен. Надо быть реалистом. В будущем мы, вероятно, заключим некий союз с Украиной. Если там поменяется правительство, появится возможность обсуждать этот вопрос. В противном случае все может быть по-другому. Прочие регионы тоже поднимутся, и, может быть, возникнет новая коалиция», — говорит Эдуард Басурин.
Я выхожу из здания администрации, мои часы показывают московское время, а в кошельке лежат русские рубли. Смотрю на фасад, с которого сорвали герб Украины. Я больше не знаю, где правда, а где лишь прикрытие для лжи.
Сажусь в машину и прошу «шоферские перчатки» ехать в туман, на фронт. Он выбрасывает сигарету, которую, пока ждал меня, курил, выпуская дым в приоткрытое окно, выпрямляет спину и, повеселев, давит на газ.
«Звоните Басурину».
