Адам Эберхардт — руководитель варшавского Центра восточных исследований указывает, что Путин старается запугать европейские элиты и общества, внести раскол в западные ряды, а в итоге добиться для себя уступок. Это, как говорит аналитик, стратегия безумца, «madman theory», известная по эпохе Ричарда Никсона.
Defence.24: Смогут ли низкие цены на нефть и западные санкции, направленные против российского нефтяного сектора, заставить Кремль искать сближения с Западом? А, может быть, наоборот, они приведут к консолидации россиян и политической эскалации на линии Москва — Запад, поэтому вновь стала звучать тема холодной войны?
Адам Эберхардт (Adam Eberhardt): Вне зависимости от цен на нефть или жесткости санкций я бы не ожидал ни тотальной конфронтации России с Западом в духе холодной войны, ни стабильной разрядки. Российские власти просто ведут бесконечный выматывающий торг с западными государствами, в одной руке они при этом держат кнут, а другую протягивают в жесте, приглашающем к переговорам. Хотя Москва способна разрушить существующий международный порядок, она слишком слаба, чтобы навязать Западу собственные правила игры. Поэтому мы обречены наблюдать перетягивание каната без малейших шансов на достижение точки равновесия: чем больше западные государства ради спокойствия будут попустительствовать Путину, тем больше он, спровоцированный их слабостью, будет требовать.
Между ценой на нефть и агрессивностью российской политики, на мой взгляд, нет жесткой однозначной корреляции. Экономический кризис может как уменьшать готовность к авантюрным действиям (так как каждый конфликт дорого обходится), так и склонять к ним (зрелища вместо хлеба). В этом плане важнее податливость партнеров на имперский блеф Кремля. Российские власти стараются запугать европейские элиты и общества, посеять на Западе раздор, а в итоге — добиться уступок. Этому способствуют распространяющиеся в европейских СМИ истеричные кремлевские рассказы о надвигающейся холодной войне и якобы непредсказуемом Путине. Это стратегия безумца, «madman theory», которую раньше использовал, например, Ричард Никсон. При этом у современной России — более слабые карты, так что и счет за блеф может оказаться высоким. Консолидация западных государств после начала развязанной против Украины войны, в том числе введение более жестких, чем можно было ожидать, антироссийских санкций была для Путина предупредительным сигналом, что все пошло не так, как он задумывал. Поэтому в российской политике в отношении Украины мы наблюдаем тактическую оттепель.
— Счет за блеф может оказаться высоким, но, с другой стороны, если Путину удастся сбить своих противников с пути, он на этом выиграет. Рассказы об антитеррористическом сотрудничестве с Западом — это тоже блеф?
— Это постоянный элемент российского дипломатического предложения. Антитеррористическая риторика была призвана успокоить угрызения совести Запада, когда Кремль расправлялся с чеченским сепаратизмом; она выступала платформой для сближения как с США после терактов 11 сентября, так и с Китаем в рамках шанхайского сотрудничества на территории Средней Азии.
Терроризм — это слово-ключ и удобный предлог, чтобы ограничить деятельность гражданского общества. Самый новый пример: запрещение деятельности органа самоуправления крымских татар, Меджлиса, в оккупированном Крыму. Антитеррористические лозунги в последние месяцы служили прикрытием для российской военной операции в Сирии, которая была направлена отнюдь не против террористов, а против умеренной антиасадовской оппозиции.
Демонстративное расхождение между заявлениями Путина и действиями его армии все чаще заставляют Запад думать, что Россия — это источник проблем, а не решений. И это не только позиция элит, ее разделяют и обычные люди. Последнее исследование общественного мнения в Германии, проведенное фондом Бертельсманна и Институтом общественных дел, показало, что только 24% немцев одобряют российские действия в Сирии, а противоположного мнения придерживаются 66%.
— Хорошо, но кроме политиков и общества, есть еще бизнес. Может ли стать эффективным блефом продвижение «либерала», а одновременно члена российского истеблишмента Алексея Кудрина? Это попытка повторить сценарий экономической модернизации, «реформ» эпохи Дмитрия Медведева?
— Каждый автократический режим нуждается и в консервативном крыле, и в выразителях более либеральных взглядов. Это позволяет формировать имидж лидера-миротворца, усиливает впечатление, будто в элите царит плюрализм. Я, разумеется, не говорю, что в кремлевских кругах не существует конфликтов между различными группировками, но они касаются не сути режима, а, скорее, тактики действий и, конечно, естественной конкуренции за финансовые ресурсы и власть.
Это ни в коей мере не означает, что блистающий в Давосе «либерал» Кудрин менее лоялен к Путину, чем, например, консерватор Рогозин.
Наоборот, представляется, что Кудрин лично больше связан с Путиным, ближе к нему, и поэтому ему доверили более сложную задачу. Он должен играть роль плацебо: изображать либерализацию для российского среднего класса и западного мира. Кудрин будет поддерживать усилия по отмене санкций, стараться привлечь инвестиции в больную российскую экономику, а также улучшить имидж Путина перед предстоящими через два года президентскими выборами. Я не удивлюсь, если Кудрин сменит на посту премьер-министра Медведева, псевдореформаторский блеск которого угас.
— О риторике модернизации, к которой прибегает Россия, я спрашивал с иронией. А теперь я бы хотел спросить совершенно серьезно: есть ли у российских элит концепция, как развивать страну на фоне кризиса современной модели развития?
— Это не вопрос извлечения из шляпы фокусника того или иного политика, который напишет программу реформ. Речь не об идеях, а о намерениях. Правящая элита разных эшелонов не заинтересована в смене существующей модели, которая опирается на перераспределение доходов энергетического сектора и связанную с ним коррупционную ренту. Проблему усугубляет глубокая централизация государства, произвол властей всех уровней: происходящие из спецслужб элиты одержимы желанием контролировать политические, общественные и экономические процессы. Оба фактора в комплексе мешают развитию и закрепляют имидж России как большой бензоколонки, на которой чеки вдобавок выдают под столом.
Таким образом российский кризис носит системный характер, а отсутствие конъюнктуры на нефтяном рынке лишь подстегивает негативные тренды. Условие для экономической модернизации в России, если сформулировать в одной фразе, это создание фундамента правового государства. Но на это, боясь утратить власть и деньги, правящая элита не пойдет. Я ожидаю имитации реформ, ситуационных действий, направленных на дисциплинирование бюрократии, а в итоге — многолетнего дрейфа России в зависимости от цены на нефть между стагнацией и рецессией.
— Если мы говорим о нефти, рецессии, стагнации, я чувствую, что нам следует вернуться к теме санкций. Какими будут долгосрочные эффекты западных ограничительных мер против российской нефтяной отрасли? Его развитие на годы приостановится?
— Нет полного согласия и по вопросу неоднозначного проекта «Северный поток-2»…
— Здесь ограничения как в плоскости бизнеса (Газпром под санкции не попал), так и политики большого влияния не оказали. Я думаю, что шансы на создание этого газопровода очень велики. Подождем окончательной сметы, но если будет принята похожая схема финансирования, как при строительстве «Северного потока-1», то 70% расходов покроют при помощи кредитов, а 30% — за счет вкладов участников консорциума. Газпрому с его долей в 50% придется найти всего 1,5 миллиарда евро собственных средств. Остальное покроют западные компании: немецкие E.ON и BASF, французская ENGIE, британо-голландская Shell, австрийская OMV, возможно, еще присоединяться итальянцы. Так что основная проблема — не деньги, а вопросы правового плана.
— Вы говорите о третьем энергетическом пакете ЕС, на который ссылается большинство польских политиков?
— Принципиальный вопрос: где начинается внутренний рынок ЕС? Можно ли вывести трансбалтийский газопровод, который на своем последнем участке проходит по немецким территориальным водам, из-под действия европейского энергетического законодательства, а в особенности Третьего пакета? Глава немецкого МИД Франк-Вальтер Штайнмайер говорит, что Германия хочет де-факто играть роль посредника в переговорах между консорциумом и Европейской комиссией. Это на самом деле сильная поддержка, в основе которой лежат интересы немецких компаний, а одновременно желание Германии играть ведущую роль на европейском газовом рынке. Но даже если немецкая сторона руководствуется чисто экономическими соображениями, эта инвестиция будет иметь также политические последствия. Это сигнал, который коренным образом противоречит логике санкций, введенных против России после аннексии Крыма и развязывания войны в Донбассе. Реализация проекта также укрепит позицию Газпрома на европейском рынке газа в ущерб части его участников.
— Газпром — это одна из мощнейших российских «дивизий», но я хотел бы поговорить еще о классических вопросах, связанных с военной сферой. Как вы оцениваете шаги НАТО по укреплению обороноспособности в контексте исходящих от России угроз? Я имею в виду наращивание военного присутствия на восточном фланге Альянса и заявления об увеличении расходов на оборону.
— За последние два года после концентрации внимания на экспедиционных миссиях НАТО осознало, что коллективную оборону Альянса следует укрепить. Также до сознания западных элит постепенно доходит мысль о необходимости усилить военное присутствие на восточном фланге. Это хорошо. Со следующего года в регионе постоянно, хотя на ротационной основе, будет находиться американская бригада. Я надеюсь, что европейские члены НАТО также пришлют многонациональные бригады, и заметное участие в этом примет Германия. Наметился несомненно положительный тренд, хотя выработка компромисса продвигается сложно.
Однако вредными в политическом плане выглядят заявления западных политиков о том, что присутствие НАТО на восточном фланге должно быть ротационным; страх перед постоянным присутствием; споры о том, безопасно ли называть его постоянным. Ничто не провоцирует Путина больше, чем слабость. Опасения по поводу укрепления восточного фланга увеличивают риск возникновения конфликта.
— Раз речь зашла о конфликте… Какие шаги необходимо предпринять, чтобы обеспечить безопасность странам Балтии? Следует ли принять во внимание возможность поставки вооружений армиям Литвы, Латвии и Эстонии за счет других членов НАТО?
— Нужно помнить, что советская сторона отказалась от планов занять Западный Берлин не потому, что его гарнизоны были так сильны, а потому, что она не хотела серьезного конфликта с США, в том числе с возможным военным ответом. Сдерживание — это не только военная категория, но и, возможно, в первую очередь, психологическая. Фундамент сдерживания — это политическая воля. Поэтому у военных концепций должно быть сильное политическое сопровождение. Нам следует перейти от перестраховки, то есть шагов, нацеленных на успокоение якобы очень чувствительных союзников, к сдерживанию — политике, адресатом которой станет Россия. Путин должен понять, что в странах Балтии периферийный конфликт малой интенсивности невозможен.
Конечно, чтобы политическое послание звучало убедительно, оно должно подкрепляться реальными действиями в сфере обороны. Передача прибалтам пары десятков танков была бы, конечно, шагом оправданным, но только если это не послужит отговоркой для отказа от действий в других сферах. Полезно любое укрепление восточного фланга НАТО, но единичных действий будет мало. Нужно не только усиливать вооруженные силы стран Балтии, но и обеспечить как передовое базирование сил союзников на восточном фланге, так и помощь начиная с системы планирования, развития военной инфраструктуры и логистической базы (хранение военной техники), заканчивая силами реагирования с высокой степенью боеготовности.
— Россия — это не только угроза конвенционального конфликта в Европе, особенно в странах Балтии, о которых мы только что говорили. Активность в Западной Европе радикальных сил, которые получают финансовую поддержку из Москвы, представляет такую же опасность? И какие главные угрозы стоят перед трансатлантической системой безопасности?
— Я думаю, что гипотетические враждебные действия России против стран Балтии не будут нацелены на захват Риги или Таллина. Характерно, что Кремль не решился нести расходы на расширение военного наступления на Украину за пределы Донбасса, где он пользовался большой поддержкой населения. Истинная цель — внести раскол в ряды Запада, обнажить неэффективность союзнических гарантий, разрушить систему безопасности, опирающуюся на НАТО и присутствие США в Европе, превратить Центральную Европу в серую зону безопасности и создать механизм европейского «концерта держав» с ведущей ролью России.
Достижение этих целей военными средствами несется в себе элемент непредсказуемости, а, значит, политического риска как для России, так и лично для Путина. Между тем происходящие сейчас в Европейском союзе процессы могут позволить достичь по меньшей мере части вышеперечисленных целей без единого выстрела. Зачем посылать «зеленых человечков» со всеми следующими из этого негативными последствиями, если можно использовать Марин Ле Пен во Франции, Герта Вилдерса (Geert Wilders) в Голландии, «Альтернативу для Германии» или Австрийскую партию свободы? К этому добавляется феномен Дональда Трампа в США, референдум по вопросу выхода Великобритании из ЕС, очередные этапы кризиса еврозоны, а также волна мигрантов и беженцев, которая подрывает доверие между европейскими государствами и возводит стену неодобрения между истеблишментом и обществом. Россия сильна слабостью Европы.
— Россия сильна слабостью Европы и шире — всего Запада. Поэтому я хотел бы задать вам вопрос, существует ли риск российских провокаций, таких, как полеты над эсминцем «Дональд Кук», в преддверии саммита НАТО? Чего таким образом добивается Россия?
— В контексте позитивных для России тенденций в европейской политике более рациональным подходом казалось бы «наступление любви», нацеленное на то, чтобы дезавуировать страхи государств Центральной Европы, назвав их безосновательными и истеричными. Но Путин, как мы уже говорили, больше верит в эффективность страха. Провокационные маневры на Балтийском море, нарушение воздушного пространства стран Балтии и Скандинавии — это проверка обороноспособности НАТО, и, в первую очередь, элемент психологического давления. Это попытка навязать Западу такой подход: «раз Москва настолько нервно реагирует на американское присутствие в Балтийском море, то более восточные регионы, страны Балтии, не говоря уже об Украине и Грузии, тем более представляют собой сферу российских интересов». Россия играет на страхе перед конфронтацией, она старается углубить существующие в ЕС водоразделы, а тем самым повысить политическую цену решений об укреплении восточного фланга Альянса. Это упрочивает негативный имидж Кремля, но там это считают достоинством, а не недостатком.
