Первой надписью, которую я увидела после приземления на одном из зданий аэропорта, было «Ленинград — город-герой».
Я прилетела сюда впервые в жизни. А вот коллега-фотограф Йирка Скупиен, который меня сопровождал, был уже опытным путешественником: ему даже удалось пешком перейти замерзший Байкал и не заблудиться. Так что мы без проблем проделали путь из аэропорта Пулково. На автобусе и на метро.
Метро Санкт-Петербурга очень глубокое: город стоит на болоте. Билет стоит всего 35 рублей, и если не выходит за турникеты, то изучать подземелье можно хоть целый день. Некоторые станции выглядят как большие, хорошо освещенные бункеры с множеством железных ворот по обеим сторонам. Они открываются только после приезда поезда — вы входите прямо в вагон. Веток четыре, и они отличаются цветом, а повсюду на стенах висят наглядные карты, на которых названия написаны не только кириллицей, но и латиницей — для иностранцев.
Сложнее с номерами домов, потому что в Санкт-Петербурге полно дворов, двориков и внутренних блоков. Но госпожа Екатерина, сотрудница турагентства, у которого мы заказали квартиру, ждала нас на тротуаре и по чемоданам признала уже издалека: «Йиржи и Ленка? Вы привезли нам прекрасную летнюю погоду! Но сирень тут еще не цветет…»
Старый угловой кирпичный дом с отреставрированной помпезной лепниной в коридоре, широкой лестницей, которую когда-то покрывал ковер, но мы поехали на недавно встроенном миниатюрном лифте. На третьем этаже нас ожидала огромная комната с изразцовым камином, стенами, покрытыми историческими обоями, которые напоминали времена Екатерины Великой, современная ванная, кухня и, разумеется, телевизор. «Это ужасная квартира!» — решила я сказать по-русски. Екатерина с удивлением приподняла брови. «Ужасная по-русски значит плохая», — поправил меня байкальский путешественник. «Прекрасная!» — исправилась я.
Потом поприветствовать нас пришла госпожа дежурная, которая взяла деньги за неделю аренды, дала нам логин и пароль для Wi-Fi и отправилась в офис записать данные из наших паспортов, чтобы зарегистрировать нас в полиции. Визы у нас были исключительно туристическими, но Екатерина знала, что Йиржи интересует больше всего, и показала ему на карте Пушкинскую площадь. «Посередине памятник. Там мы встретимся 9 мая в девять вечера. Наденьте удобную обувь!» — она посмотрела, уходя, на мои лодочки. — «Все поняла!» — заверила я ее.
«Я ненавижу это лазанье по крышам! — возмущалась позже, поедая борщ в ресторане, Ольга, боя подруга-богемистка. — Потому что я живу под крышей и во время каждого салюта слышу этот топот. Это опасно!» — «Это будет безопасная крыша, раз все устраивает сотрудник агентства, — успокаивала я ее и нетерпеливо поглядывала на ее сумку. — У тебя с собой та книга?» Богемист и издательница в одном лице удивленно заморгала: «Я как-то не подумала, извини. Пару дней до издания ты, наверное, выдержишь». Я повернулась к окну, чтобы не показывать своего большого разочарования. Но мысли Ольги по-прежнему были о крышах, и она даже подняла скатерть: «В этих изящных туфельках ты туда, надеюсь, не полезешь?!» — «Она и босиком может пойти — тепло», — непринужденно предложил путешественник. — «Спокойно, ребята, у меня в чемодане кроссовки», — рассмеялась я пренебрежительно. — «Они пригодятся тебе в День Победы и для шествия, — кивнула Ольга со знанием дела. — Мы пройдем около восьми километров».
Но она не сказала, что нас будет полмиллиона. На самом деле намного больше, потому что живые несут в шествии фотографии своих погибших родителей или бабушек и дедушек. Каждый раз, когда я оглядываюсь на людей, идущих по Невскому проспекту, я вижу движущийся лет черно-белых лиц, прикрепленных на планки. У моего навсегда молодого дедушки планки нет — я держу его увеличенную фотографию в поднятых руках, а в нижнем углу я прикрепила чешский флажок. Дедушка был учителем и участвовал в сопротивлении. Гестаповцы пытали его до смерти во время допроса. Могилы у него нет. Но сейчас он идет с нами в шествии «Бессмертного полка» в Санкт-Петербурге.
Издали, за нашими спинами, слышен гул, как будто надвигается буря. Гул усиливается, и потом к крику «Ура!» присоединяется и толпа вокруг нас, направляя эту волну дальше вперед. У меня мурашки бегут по коже. Эти впечатления совсем не похожи на когда-то организуемые у нас первомайские демонстрации, с которых мы норовили сбежать и выбрасывали креповые цветы в мусорки.
Вдоль широкой проезжей части Невского проспекта натянуты веревки, но на каждом перекрестке через них перелезают толпы народу с прилегающих улиц с фотографиями своих родственников, и полицейские им не мешают. И новоприбывшие сразу кричат: «Ура!» и «Победа!» и «Ленинград!» Некоторые группы на ходу поют частушки под гармонь. Старенькая супружеская пара ветеранов, нагруженная медалями, с руками, полными цветов, наблюдает за шествием с тротуара, и каждый ряд, который проходит мимо, кланяется им. У кафе, где Пушкин завтракал перед роковым поединком, на вынесенном столе стоит молодой оперный певец в смокинге. Его геройскую арию баритоном, усиленную микрофоном, слышит, наверное, даже оператор, сидящий в открытой двери кружащего вертолета, откуда снимается «Бессмертный полк» с высоты.
Через два часа бесконечная толпа выходит на Дворцовую площадь. День Победы продолжается: по выставленным орудиям и танкам прыгают дети, а из репродукторов звучит музыка. Йирка все время фотографирует — лица людей и военную технику. Кроме исторических танков, например Т34, который освобождал и Чехословакию, здесь есть и современные типы. Последний из представленных танков — Т90 «Владимир». «Это самый новый?» — спрашиваю я у Виктора. — «Нет. Самый новый тип, от которого америкосы могут обо**ся, это Т14 «Армата», — объясняет мне ядерный физик. — «Армату» ты здесь сегодня не сфотографируешь, друг!» — смеется он. И тогда мы фотографируемся хотя бы вместе, с портретами своих героев на фоне Зимнего дворца и Эрмитажа. «Жаль, что я не увижу «Аврору»», — сожалею я. — «Так приезжай снова через год, — предлагает Ольга. — Сейчас она в доке на ремонте». — «На ремонте? Или Путин ее перевооружает?» — провоцирует Йирка. Но Ольга — богемист, так что ей известен чешский тип юмора.
В девятом часу вечера, дешево, но отлично поужинав в простой столовой самообслуживания, мы идем от метро к Пушкинской площади. Вокруг памятника поэту на лавочках сидит молодежь с оранжево-черными георгиевскими лентами в петлицах и поздравляет всех проходящих с Днем Победы. Мы ищем Екатерину. Вместо нее пришел высокий веселый Вадим, ее муж, музыкальный режиссер. Он сразу узнал нас по фотоаппарату: «Йиржи и Ленка! Поторопимся. Салют начинается в десять, а нам идти далеко». Он идет быстрым шагом и на ходу рассказывает нам об архитектуре улиц, именах архитекторов. «Ты понимаешь меня, Ленка? Екатерина говорила, что ты не очень говоришь по-русски». — «Это неправда, — обижаюсь я. — Я все понимаю, но стесняюсь говорить!» Фотограф, как настоящий кавалер, за меня заступается и объясняет все замечательной метафорой: «Ей этот бассейн знаком, но много лет в него не ходила, так что теперь она проверяет, не разучилась ли плавать». — Вадим смеется: «Вот напьемся, и будешь плавать баттерфляем!»
Квартира на последнем этаже высокого облупившегося дома выглядит как богемная берлога. В кухне нас встречает мать Вадима, его четырнадцатилетняя дочь и Екатерина. Они усаживают нас за стол. «Слушайте меня внимательно! — поднимает указательный палец Вадим. — Это дело опасное — все будете делать по моим указаниям. Крыша ждет ремонта. Уже 20 лет. Вы должны стоять поодаль друг от друга, а не все на одном месте. Я начальник, а вы должны выполнять указания. Ты меня хорошо понимаешь, Ленка?» Я молча киваю, потому что голос пропал. (В детстве я упала со скалы. С тех пор у меня головокружение. Но в городе-герое такие мелочи не оправдание).
Без пяти десять Вадим отодвигает большое кресло от стены. За ним я вижу низкую дверь. Вадим ее опирает, включает фонарик и, будучи командиром, первым выходит на чердак. Так два этажа и облезлая кирпичная лестница с непрочными перилами, покрытыми пылью. По шатким доскам мы подходим к узкому окну, которое ведет на крышу. А улице уже сумерки. Я смутно вижу, что на краю крыши низенькое заграждение, которому лет сто. И крыша неровная! Я представляла себе террасу на крыше, не думая, что буду лезть вверх к трубам по скользкому жестяному настилу. Я сразу же порезала ладонь. «Поторопись! — кричит Вадим. — Уже начинается!» Надо было мне остаться с его матерью на кухне!
У Йирки лезть хорошо получается, хотя на шее у него — фотоаппарат, а на спине – тяжелый рюкзак с объективами. Я вижу, что он ложится на противоположной части крыши и настраивает резкость на Петропавловскую крепость, откуда будут стрелять салютом. Шажок за шажком я поднимаюсь по грохочущей жести, не смотря вниз. «Не бойся!» — кричит Вадим. Я опираюсь спиной о трубу — как раз вовремя: на горизонте, примерно в пяти километрах, в воздухе появляется первая оранжевая звездочка. Дом сотрясается до основания. «Уррра!» — слышно с соседней крыши. Периферическим зрением я замечаю, что и там стоит толпа народу. Вадим радостно здоровается с соседями, а Екатерина кричит мне, что тоже немного боится, но что впечатления того стоят. Ее дочка раскинула руки, как будто хочет обнять город. Салют грохочет, как канонада, и продолжается около 20 минут. Зрелище великолепное, но моментально происходящее я не могу оценить — я все время думаю об «ужасном» пути назад, уже в темноте, к маленькому окошку на чердак.
Наконец-то я сижу опять в кухне. Мама Вадима налепляет мне пластырь на пораненную руку, а Екатерина заваривает чай. «Какой вам?» — «Русский — буду же я в Ленинграде пить Эрл Грей!» — смеюсь я. Мне уже лучше. «В России чай не растет», — замечает мама. – «Как это? Всю молодость я его пила!» — «Это был грузинский», — подчеркивает Йирка. — «Вот русский чай», — открывает Вадим водку. Мы закусываем ее хлебом с салом. Через открытое окно до нас постоянно доносятся крики и пение с улиц и из дворов. «Эта ночь будет долгой», — понимаю мне.
Стаканом позже говорить по-русски для меня уже не проблема, поэтому я отваживаюсь «заплыть на глубину». Мой рассказ о Пражской весне шокирует даже образованного Вадима. Он задает возмущенные уточняющие вопросы, а больше всего его поражает история Франтишека Криегла. «Если бы все были такими смелыми, как этот Франтишек, то договоров в Кремле никто бы не подписал!» — хмурится он. — «Не забывай, что Брежнев действовал с позиций силы», — возражает Йирка. — «Когда у тебя в стране оккупационная армия, трудно не подписать…» Екатерина утирает глаза, а ее свекровь торопливо уходит. Вскоре она возвращается с фотографией своего отца, которую днем она несла в «Бессмертном полку». «Он был летчиком, освобождал Братиславу». Она держит портрет как извинение.
Йитка меняет объектив, чтобы сфотографировать ее с отцом, а я меняю тему. Но эру Ельцина Вадим презрительно сметает со стола как объедки для собак. Так мы подходим к современной политике Путина. Внешнюю политику Вадим одобряет: она кажется ему благоразумной и не лишающей людей гордости. Но внутренние проблемы Путин якобы решает плохо. Важные посты он по-прежнему отдает коррупционерам, что нелогично, и людей это раздражает. Про себя я думаю, что, быть может, это такая тактика государя, чтобы умаслить некоторых вредителей из пятой колонны. В общем, разделяй и властвуй. Между тем мама с негодованием критикует упадок российского образования, но это как-то не к месту.
Мы уходим около двух ночи. Метро уже не работает, поэтому мы шагаем несколько километров пешком. Бары еще открыты, магазины с едой и напитками тоже, но в них с 11 вечера запрещена продажа алкоголя. Однако люди, которых мы видим в свете окон, запаслись заранее, так что праздник продолжается, хотя утром уже будет обычный рабочий день.
Поздний завтрак мы поедаем под новостной канал Россия 24: там показывают кадры вчерашнего празднования. Речь Путина на Красной площади необычно короткая: в заключение он говорит, что герои Великой Отечественной войны гордились бы своими внуками, направленными воевать в Сирию. «А ты знаешь, что в детстве Путин жил тут недалеко?» — говорит Йирка, изучающий путеводитель по городу. И мы отправляемся искать эту улицу. По пути мы проходим другую, где на угловом доме висит памятная доска. Там жила Надежда Крупская. Ленин часто посещал ее квартиру, основал там партию социальных демократов и какую-то газету. Я представляю себе, как Наденька встречала его в халате.
Улица путинского детства называется Басков. На доме под номером 12 пока нет мемориальной доски. Из пассажа, ведущего в цепочку дворов, где будущий государь на практике осваивал свою стратегию (если драка неизбежна, то нападать надо первым), выходит молодая женщина с чемоданом в руке. О том, кто тут когда-то жил, она не знает, так как сама из Сочи и приехала в гости, отпраздновать День Победы. Но новость ее поражает, и она тут же фотографирует дом мобильным, чтобы показать его в Сочи семье и друзьям.
Перед полуднем мы отправляемся в Кронштадт. В островную крепость нас везет дешевая маршрутка (микроавтобус) по недавно построенной дамбе. Мы проезжаем мимо небольших укрепленных островков в заливе: они выглядят покинутыми, но что внутри бункеров, мы, конечно, не видим. Крепость Кронштадт с морской базой основал Петр Великий. Он сам сделал чертеж и спроектировал первый сухой док. Здесь он по-прежнему сохранен как национальный технический памятник, но в используемые доки с кораблями Балтийской флотилии вход запрещен. Но те, которые стоят на приколе на причале, могут фотографировать и иностранцы. «Авроры» среди них нет.
Док, в котором ее ремонтируют, якобы при хорошей видимости заметен только с моря. И хотя видимость хорошая, для такой дорогой прогулки у нас нет денег. Поэтому предложение приходится с сожалением отвергнуть.
В Морской собор вход свободный, но волосы я должна закрыть платком. Я вижу женщин, целующих позолоченные иконы, у некоторых в руках больные дети. Другие привозят их на колясках: собор обладает чудесным исцеляющим действием. На подставках горят сотни тонких свечей, погруженных в песок.
В войну тут находился Генеральный штаб, который организовал оборону крепости. Однако самую большую славу Кронштадт заслужил легендарным восстанием моряков, солдат и портовых рабочих в марте 1921 года.
Из недавно рассекреченных документов следует, что сопротивление правящему аппарату коммунистической партии родилось спонтанно «снизу» и без поддержки эмигрантов (белогвардейцев), что советская власть многие десятилетия отрицала. Символично, что среди повстанцев и членов Временного революционного комитета были даже те артиллеристы, которые в ноябре 1917 года начали штурм Зимнего дворца. По прошествии неполных четырех лет они превратились в главных критиков режима, который их разочаровал. Требования о реформах, изложенные кронштадтским революционным комитетом, выглядят как предвестник прямой демократии. Однако в истории полно примеров подавления авангардных идей. Против тех, которые родились в Кронштадте, была направлена Красная армия. Замерзший залив сделал возможным удар по льду, но артиллерия и пулеметы крепости отразили первый штурм. Кроме того, сотни солдат из петроградских гарнизонов перешли на сторону защитников крепости, своим друзьям по оружию, поэтому для второй атаки экстренно свозились батальоны со всей страны – даже татарские и латышские части, которые, в отличие от русских, не колеблясь, стреляли по повстанцам.
Штурм крепости продолжался 10 дней и ночей, когда город, отрезанный льдом от снабжения, бомбардировался с самолетов и, главное, с суши. Боевые части атакующей пехоты, среди которых было много чекистов, имели белую маскировочную униформу, зимние ботинки и достаточно провианта, но все равно голодные и усталые мятежники несколько дней успешно оборонялись. Только сосредоточенный удар, в котором приняли участие как минимум 50 тысяч солдат, сломил оборону крепости. Бои продолжались на улицах, дом за домом. Нескольким тысячам повстанцев удалось сбежать по льду в Финляндию, другие пали, а две тысячи человек были взяты в плен. Сотни из них застрелили тут же, а из остальных было отобрано 13 человек, которых в спешке для запугивания осудили на смерть и казнили за контрреволюцию. Другие оказались в концлагерях.
Однако Ленин, испуганный восстанием и опасавшийся, что реформаторские идеи будут распространяться, несмотря на все цензурные меры, издал декрет, который защитил крестьян от государственной продразверстки. Тем самым он умиротворил голодающую деревню. В последние же дни перед подавлением Кронштадтского восстания Ленин объявил НЭП. Новая экономическая политика касалась торговли и промышленности. Снова разрешили мелкую торговлю, а государственные предприятия за небольшую плату сдавались, что позволило быстро сформироваться слою предпринимателей. В переходный период государственного капитализма даже иностранным инвесторам предоставлялись выгодные предпринимательские разрешения и права на добычу. По прошествии девяти диких лет экономический кризис был преодолен, и руководство страны набралось сил для реализации программы коллективизации страны.
В 90-е годы дикая приватизация, на этот раз под руководством иностранных «специалистов», началась снова. Ее последствия, не только экономические, но и нравственные, будут наносить ущерб еще много лет. Прозрение людей, что парадоксально, ускоряет западная пропаганда, по-прежнему оплакивающая «гуманиста и реформатора» Ельцина, под шатким руководством которого тысячи людей умерли от голода и холода.
Говорят, что жизнь человека столь же велика, как велики его мечты. Мечту кронштадтских повстанцев о справедливом социальном устройстве и прямой демократии, потопленную 95 лет назад в крови, и сегодня разделяют миллионы мечтателей по всему миру. Однако ненасильственная возможность осуществить эту мечту все время отдаляется.
Кафе, в котором мы сидим и читаем информацию из интернета, пусто. На панели на стене показывают фильм для туристов. По-английски. О восстании там нет ни слова. Мы выключаем компьютер, и Йирка подливает мне домашний смородиновый морс. Он слишком сладкий, поэтому я разбавляю его водкой из дорожной фляги. «Если бы все это я знала вчера, — стучу я по ноутбуку, — мне было бы намного проще объяснить Вадиму эту нашу «контрреволюцию» в 1968 году». — «Он, конечно, сам узнает», — указывает на ноутбук фотограф. Вдруг мы показались друг другу паломниками, которые кому-то что-то возвестили. И нам стало сразу веселее.
Напротив кафе — магазин с сувенирами. На плечиках висят майки с Путиным. Путин на коне с ружьем в руках, Путин с тигром, Путин с медведем… «А нет ли у вас Путина с очками для ныряния и амфорой?» — спрашивает Йирка у продавщицы. Но девушка не понимает чешский юмор и с сожалением отвечает, что таких маек еще не получали. Она старательно подводит нас к стеклянной витрине, где стоят расписанные кружки. Тоже с Путиным. Но на нижней полке мое внимание привлекают копии военных кружек с надписями кириллицей. На одной отчеканено «В минуты, когда у других трясутся колени, русские смеются!»
В последующие дни мы посещаем Петропавловскую крепость. На привезенном песке под укреплением загорают люди, наслаждающиеся нетипичной летней погодой, а два подростка даже плаваю в реке Неве. Вход в храм св. Петра и Павла платный, но платки не обязательны, хотя это святое место. Тут погребены цари, царицы, великие князья и княгини. Больше всего народа у ниши, где покоятся останки последнего российского царя Николая II, который был убит вместе с женой и всеми детьми в Екатеринбурге в июле 1918 года, за десять дней до того, как город освободили чехословацкие легионеры. В гробнице покоятся и останки горничной императрицы, а также повара. «Но царевича Алексея тут нет!» — шепчет пожилая женщина своей внучке. — «А где он?» — оглядывается по сторонам девочка. — «Большевики его пощадили. И он жил под другим именем. В начале войны он тайно встретился со Сталиным и передал ему золото и бриллианты на производство танков».
«Русские любят легенды», — по-матерински улыбается Ольга, слушая мой рассказ об услышанном. «Понимаешь, зимы тут — для выдумывания легенд, они как раз длинные…» Мы сидим в верхнем зале библиотеки им. Маяковского, за окнами светит солнце, по каналу Фонтанки проплывают прогулочные катера. Богемистка открывает сумку и наконец-то вытаскивает экземпляры книги моего отца «Да здравствует республика!». Это первый русский перевод, запоздавший на 50 лет, потому что отец значился в списке чешских «контрреволюционеров». Я осматриваю красивую обложку и сетую, что Ольга не дала мне книгу в первый же день встречи. «Я хотела потренироваться в чтении хотя бы одной страницы!» — «Я не могла принести ее тебе раньше. Она была отпечатана только вчера», — признается Ольга. — «Господи Боже!» — вырывается у меня от возмущения. — «Ты же знаешь, что мы, русские, чемпионы последней минуты!» — смеется богемистка. И посетители презентации – это преимущественно богемисты из Общества братьев Чапеков. Но некоторые из пришедших по-чешски не говорят, поэтому Ольга мне переводит. Йирка фотографирует.
Во время дискуссии, которая продолжается два с половиной часа, я все время путаюсь и вместо Санкт-Петербурга говорю Ленинград. «Нам неважно, — кричит господин из заднего ряда. — Мы тоже говорим Ленинград». — «Из уважения и любви к тем, кто умер в блокаду», — объясняет мне Ольга.
Но по оппозиционному радио «Эхо Москвы» в День Победы я услышала мнение молодого политолога о том, что миллион жертв было совершенно бессмысленным, что город должен был сдаться…
На постоянно откладываемый осмотр художественных шедевров Эрмитажа в последние дни у нас уже нет сил, но на прогулку по Неве и каналам мы все же отправляемся. «Вы очень хорошо говорите по-русски! — хвалит экскурсовод Йирку. — Откуда вы?» — «Чехия», — пробую я сокращенное название Заоралека. Женщина недоуменно пожимает плечами. Зато Чешскую Республику она знает и даже бывала в Праге. Но в Санкт-Петербург ездит не так много чехов. Так что во время речной прогулки она уделяет нам покровительственное внимание. По просьбе Йирки она показывает нам и Юсуповский дворец, куда заговорщики позвали ненавистного Распутина на ужин и предложили ему вино с кристаллами цианистого калия. Когда яд на великана, у которого, вероятно, был замедленный обмен веществ, не подействовал, они попытались его застрелить. Наконец все еще живого юродивого они обмотали цепями и бросили в реку. Расследование подтвердило, что Распутин умер, захлебнувшись. Кончики его пальцев были ободраны о камни: он хотел выбраться из воды…
В аэропорт Пулково нас отвозит Виктор. У него японская машина с рулем справа. С заднего сиденья езда выглядит довольно дико, поэтому для успокоения я беседую с Ольгой. «Я отправлю тебе отцовскую «Карету в Вену», — планирую я дальнейшее сотрудничество. — Это тоже антивоенная история, по сути баллада. Это тоненькая книжка — ты переведешь ее за три месяца» — даю я свой прогноз. Богемистка меня обнимает: «Значит, ты тоже еще веришь, что литература имеет силу менять мир к лучшему?» Я киваю. «Правдивая литература!» — добавляет из-за руля ядерный физик.
«Смотри, уже расцвела сирень!» — говорит Йирка. Но его фотоаппарат уже в рюкзаке. Тогда в следующий раз.
