Материалы ИноСМИ содержат оценки исключительно зарубежных СМИ и не отражают позицию редакции ИноСМИ
Это и есть то состояние души, которое словами выражается неохотно, а если выражается, то — издалека. Застрявшие на полпути от Линьграда к Петербургу, ищущие человеческого тепла от батареи пока не научились говорить сами, зато любят поучать других. Им не без Петровского, им без Сталина все еще сиротливо. Редкая птица долетит до середины Днепра.
Великий французский афоризматик Ларошфуко вот уж сколько десятилетий не устает задавать мне один и тот же вопрос: «Почему мы во всех подробностях помним то, что с нами случилось, но неспособны запомнить, сколько раз мы рассказывали об этом одному и тому же лицу?».
Вот и я не помню, рассказывал ли уже старый анекдот о двух евреях — один был гражданином Белорусской ССР, а другой — Украинской ССР.
— Слушайте, — говорит украинский еврей, — почему у ваших городов такие длинные названия?
— Какие же?— спрашивает обиженный белорусский еврей.
— Ну, слушайте, эти ваши Ми-и-и-инск, Пи-и-инск…
— Ну да. А что, у вас, что ли, короче?
— Конечно! Днпрпетрвск! — проглатывая гласные, выпаливает собеседник.
Зачем же в мае 2016 года такое короткое название решили еще сократить?
И почему такое, прямо скажем, иррациональное озлобление вызвало это переименование Днiпропетровська в Днипро (по-русски Днепр) в соседней России. Шутки, появившиеся в эти дни, поражают ничем не замутненным слабоумием. От выражения «Херсон и Запорожье напряглись в ожидании» не смогли удержаться тысячи нормальных людей, потрясенных этим небывалым в истории нашей части света событием — переименованием целого города.
Да виданное ли это дело? Изменить устоявшееся, так хорошо зарекомендовавшее себя название? К которому привыкли миллионы людей? Да это ж вандализм! Волюнтаризм! Это же, вспомним уж дедушку Ленина, эмпириокритицизм какой-то!
Пока психологи думают, что же двигало людьми, иногда облеченными высокими официальными должностями, на обнажение старого верного звериного оскала, дам объяснение филологическое. Построенное на анализе произведений высокой поэзии, доступной миллионам носителей языка. Сегодня самыми яркими произведениями поэтического искусства делится с народом группа «Ленинград». Особенно два недавних произведения в исполнении этого замечательного коллектива запали в душу миллионам россиян. В них сочетается высокий лиризм и открытость постижения нового мира. Произведения, которые позволят нам понять, отчего так возбудились россияне скромным актом декоммунизации в Украине, оставившим для потомков от Днепропетровска прекрасное имя Днипро (по-русски Днепр).
Начнем, однако, с самого названия группы — «Ленинград». Должен признаться, и сам город многие россияне пока еще не научились называть ново-старым именем. К слову, и старое его название произносят по-русски не слишком членораздельно — примерно «Линьград». Но, конечно, уважая питерцев, сейчас спохватываются и говорят иногда «Петербург», некоторые пользуются даже именем «Петроград». Ну, а в просторечии-то говорят «Питер», конечно. Что же в имени группы «Линьград» поэтического, могут спросить некоторые. Разве это не просто стеб такой, не ерничество?
Может быть, это намек на неизжитое историческое прошлое? Эйфория переименований, которые бодро шагнули в начале ельцинской эпохи, потихоньку сдулась. Санкт-Петербург застрял в Ленинградской области, Екатеринбург, часто называемый Ебургом, — в Свердловской. В 1999 году — в самом начале нынешней эпохи, подходящей, по-видимому, к концу, в альбоме «Мат без электричества» была песня «Батарея», она начиналась так:
Я обнимаю батарею,
Хочу тепла, хочу тепла,
Хочу, чтоб эта батарея,
Меня как баба обняла.
С этой мечтой вся страна входила в эпоху, которую вот уже второе десятилетие и окормляет группа «Ленинград». Одни скажут, что Сергей Шнуров и его команда выражают ее дух и по-своему жалеют сограждан, другие, наоборот, что эти музыканты и поэты жалят эпоху и жарят пожирателей и прожигателей страны, как, наверное, делали бы черти в Аду. В лирической песне «Москва» как раз представлен образ, как бы замещающий переименование города — неосторожно перенесенной столицы бывшей империи и главного города СССР:
Вчера приснился сон прекрасный —
Москва сгорела целиком.
Пожар на площади на Красной,
И тлеет бывший Избирком.
Никто не выжил — все сгорели,
Все Pussy, Путин и Собчак,
И у стены кремлевской ели
Горели… но так.
Сгорел Медведев и Навальный,
И будущий и бывший мэр;
Лужков приехал как специально,
Но не успел принять он мер.
Горели люди на Болотной,
ОМОН сгорел и все менты,
А с неба дождик шел кислотный,
Еще для большей красоты.
Останкино сгорело быстро,
А утонуть бы не смогло,
Горели замки, что на Истре,
Горели медленно, назло.
И Храм Спасителя, и бани,
Хачи сгорели, москвичи,
А дома ждали россияне,
Когда остынут кирпичи.
Песня, понятное дело, остро-шуточная, но для филолога она обладает огромной исторической ценностью, поскольку здесь названы и главные деятели, протагонисты, и фронт-мены, и ключевые события, и важнейшие мотивы минувшего пятнадцатилетия с хвостиком.
Здесь и лидеры страны и города, и возмутители спокойствия, и протестующий средний класс, и его подавители, и местные жители, и приезжие, и подлодка «Курск», и горящая Останкинская телебашня, и Красная площадь, и особняки на Рублевке.
Мелодичный припев, точно нежное воспоминание, объясняет происходящее еще и как некое воздаяние, которое должно примирить слушателя-зрителя со случившимся:
Москва, по ком звонят твои колокола?
Москва, почем твои златые купола?
Москва, по ком звонят твои колокола?
Москва, почем твои златые купола?!
Ночной кошмар с ультимативной движухой — это расплата за дневную беззаботность и безответственность. За что-то такое, что люди взялись в свое время сделать, но погнались за золотишком и — не справились с задачей.
Интересно, что поет это все, как говорили в советское время, творческий коллектив, вернувшийся в Линьград из поездки в Петербург. Музыканты огляделись и попробовали разобраться в переименовании собственного города. Император назвал его именем патрона — апостола Петра, и эта официальная этимология освящала акт возвращения к корням, к первым сваям «города на Неве». Но музыкантов группы эта этимология не устроила. Питер — от слова «пить». Здесь нет той нежной мелодичности, которую мы находим в песне о Москве, но припев и здесь должен раскрыть глаза соотечественникам на происходящее: Какой апостол? Какой амператор?! Питер — от слова «пить»! В диалоге трагического хора явственно слышны голоса русских поэтов прошлого, двадцатого века. Отсюда и мрачный географический припев:
В Ростове шикарные плюхи,
Размером с большую печать,
В Москве…но нюхать,
В Челябинске лучше торчать.
А в Питере — пить!
В Питере — пить!
В Питере тире — пить!
В Питере — пить!
В Питере — пить!
В Питере тире — пить!
А само произведение, легшее в основу популярного ныне клипа, заставляет вспомнить Сергея Есенина.
Много городов у нас в России,
Нету пальцев столько на ногах,
С каждым годом всё они красивей,
Утопают в солнце и в снегах.
Я поездил в общем-то немало,
Есть что вспомнить, есть чего забыть,
Добирался даже до Ямала,
И видел то, чего не может быть.
И при всём при внешнем по…ме,
Сердцем я люблю страну свою,
Эта песня, в целом, о туризме,
И для туристов я её пою.
Ироничная Муза нашей географической поэзии все еще готовится к чему-то важному. Она пока не полюбила эту местность. То ли ждет, «пока остынут кирпичи», то ли боится выйти из похмелья. В таком настроении чужие успехи кажутся вызывающими, оскорбительными, хочется сразу взяться за чужой Херсон и за чужое Запорожье.
Это настроение человека в состоянии меланхолии более полувека назад прекрасно выразил другой русский поэт — Николай Рубцов в стихотворении «На кладбище»:
Неужели
одна суета
Был мятеж героических сил
И забвением рухнут лета
На сиротские звезды могил?
Сталин что-то по пьянке сказал —
И раздался винтовочный залп!
Сталин что-то с похмелья сказал —
Гимны пел митингующий зал!
Сталин умер. Его уже нет.
Что же делать — себе говорю,-
Чтоб над родиной жидкий рассвет
Стал похож на большую зарю?
Я пойду по угрюмой тропе,
Чтоб запомнить рыданье пурги
И рожденные в долгой борьбе
Сиротливые звезды могил.
Я пойду поклониться полям…
Может, лучше не думать про все,
А уйти, из берданки паля,
На охоту
в окрестности сел…
Это и есть то состояние души, которое словами выражается неохотно, а если выражается, то — издалека. Застрявшие на полпути от Линьграда к Петербургу, ищущие человеческого тепла от батареи пока не научились говорить сами, зато любят поучать других. Им не без Петровского, им без Сталина все еще сиротливо. Редкая птица долетит до середины Днепра.
Пока психологи думают, что же двигало людьми, иногда облеченными высокими официальными должностями, на обнажение старого верного звериного оскала, дам объяснение филологическое. Построенное на анализе произведений высокой поэзии, доступной миллионам носителей языка. Сегодня самыми яркими произведениями поэтического искусства делится с народом группа «Ленинград». Особенно два недавних произведения в исполнении этого замечательного коллектива запали в душу миллионам россиян. В них сочетается высокий лиризм и открытость постижения нового мира. Произведения, которые позволят нам понять, отчего так возбудились россияне скромным актом декоммунизации в Украине, оставившим для потомков от Днепропетровска прекрасное имя Днипро (по-русски Днепр).
Начнем, однако, с самого названия группы — «Ленинград». Должен признаться, и сам город многие россияне пока еще не научились называть ново-старым именем. К слову, и старое его название произносят по-русски не слишком членораздельно — примерно «Линьград». Но, конечно, уважая питерцев, сейчас спохватываются и говорят иногда «Петербург», некоторые пользуются даже именем «Петроград». Ну, а в просторечии-то говорят «Питер», конечно. Что же в имени группы «Линьград» поэтического, могут спросить некоторые. Разве это не просто стеб такой, не ерничество?
Может быть, это намек на неизжитое историческое прошлое? Эйфория переименований, которые бодро шагнули в начале ельцинской эпохи, потихоньку сдулась. Санкт-Петербург застрял в Ленинградской области, Екатеринбург, часто называемый Ебургом, — в Свердловской. В 1999 году — в самом начале нынешней эпохи, подходящей, по-видимому, к концу, в альбоме «Мат без электричества» была песня «Батарея», она начиналась так:
Я обнимаю батарею,
Хочу тепла, хочу тепла,
Хочу, чтоб эта батарея,
Меня как баба обняла.
С этой мечтой вся страна входила в эпоху, которую вот уже второе десятилетие и окормляет группа «Ленинград». Одни скажут, что Сергей Шнуров и его команда выражают ее дух и по-своему жалеют сограждан, другие, наоборот, что эти музыканты и поэты жалят эпоху и жарят пожирателей и прожигателей страны, как, наверное, делали бы черти в Аду. В лирической песне «Москва» как раз представлен образ, как бы замещающий переименование города — неосторожно перенесенной столицы бывшей империи и главного города СССР:
Вчера приснился сон прекрасный —
Москва сгорела целиком.
Пожар на площади на Красной,
И тлеет бывший Избирком.
Никто не выжил — все сгорели,
Все Pussy, Путин и Собчак,
И у стены кремлевской ели
Горели… но так.
Сгорел Медведев и Навальный,
И будущий и бывший мэр;
Лужков приехал как специально,
Но не успел принять он мер.
Горели люди на Болотной,
ОМОН сгорел и все менты,
А с неба дождик шел кислотный,
Еще для большей красоты.
Останкино сгорело быстро,
А утонуть бы не смогло,
Горели замки, что на Истре,
Горели медленно, назло.
И Храм Спасителя, и бани,
Хачи сгорели, москвичи,
А дома ждали россияне,
Когда остынут кирпичи.
Песня, понятное дело, остро-шуточная, но для филолога она обладает огромной исторической ценностью, поскольку здесь названы и главные деятели, протагонисты, и фронт-мены, и ключевые события, и важнейшие мотивы минувшего пятнадцатилетия с хвостиком.
Здесь и лидеры страны и города, и возмутители спокойствия, и протестующий средний класс, и его подавители, и местные жители, и приезжие, и подлодка «Курск», и горящая Останкинская телебашня, и Красная площадь, и особняки на Рублевке.
Мелодичный припев, точно нежное воспоминание, объясняет происходящее еще и как некое воздаяние, которое должно примирить слушателя-зрителя со случившимся:
Москва, по ком звонят твои колокола?
Москва, почем твои златые купола?
Москва, по ком звонят твои колокола?
Москва, почем твои златые купола?!
Ночной кошмар с ультимативной движухой — это расплата за дневную беззаботность и безответственность. За что-то такое, что люди взялись в свое время сделать, но погнались за золотишком и — не справились с задачей.
Интересно, что поет это все, как говорили в советское время, творческий коллектив, вернувшийся в Линьград из поездки в Петербург. Музыканты огляделись и попробовали разобраться в переименовании собственного города. Император назвал его именем патрона — апостола Петра, и эта официальная этимология освящала акт возвращения к корням, к первым сваям «города на Неве». Но музыкантов группы эта этимология не устроила. Питер — от слова «пить». Здесь нет той нежной мелодичности, которую мы находим в песне о Москве, но припев и здесь должен раскрыть глаза соотечественникам на происходящее: Какой апостол? Какой амператор?! Питер — от слова «пить»! В диалоге трагического хора явственно слышны голоса русских поэтов прошлого, двадцатого века. Отсюда и мрачный географический припев:
В Ростове шикарные плюхи,
Размером с большую печать,
В Москве…но нюхать,
В Челябинске лучше торчать.
А в Питере — пить!
В Питере — пить!
В Питере тире — пить!
В Питере — пить!
В Питере — пить!
В Питере тире — пить!
А само произведение, легшее в основу популярного ныне клипа, заставляет вспомнить Сергея Есенина.
Много городов у нас в России,
Нету пальцев столько на ногах,
С каждым годом всё они красивей,
Утопают в солнце и в снегах.
Я поездил в общем-то немало,
Есть что вспомнить, есть чего забыть,
Добирался даже до Ямала,
И видел то, чего не может быть.
И при всём при внешнем по…ме,
Сердцем я люблю страну свою,
Эта песня, в целом, о туризме,
И для туристов я её пою.
Ироничная Муза нашей географической поэзии все еще готовится к чему-то важному. Она пока не полюбила эту местность. То ли ждет, «пока остынут кирпичи», то ли боится выйти из похмелья. В таком настроении чужие успехи кажутся вызывающими, оскорбительными, хочется сразу взяться за чужой Херсон и за чужое Запорожье.
Это настроение человека в состоянии меланхолии более полувека назад прекрасно выразил другой русский поэт — Николай Рубцов в стихотворении «На кладбище»:
Неужели
одна суета
Был мятеж героических сил
И забвением рухнут лета
На сиротские звезды могил?
Сталин что-то по пьянке сказал —
И раздался винтовочный залп!
Сталин что-то с похмелья сказал —
Гимны пел митингующий зал!
Сталин умер. Его уже нет.
Что же делать — себе говорю,-
Чтоб над родиной жидкий рассвет
Стал похож на большую зарю?
Я пойду по угрюмой тропе,
Чтоб запомнить рыданье пурги
И рожденные в долгой борьбе
Сиротливые звезды могил.
Я пойду поклониться полям…
Может, лучше не думать про все,
А уйти, из берданки паля,
На охоту
в окрестности сел…
Это и есть то состояние души, которое словами выражается неохотно, а если выражается, то — издалека. Застрявшие на полпути от Линьграда к Петербургу, ищущие человеческого тепла от батареи пока не научились говорить сами, зато любят поучать других. Им не без Петровского, им без Сталина все еще сиротливо. Редкая птица долетит до середины Днепра.
