КХЛ — это черная дыра

Он посвятил хоккею всю свою жизнь. Он постоянно следит за тенденциями и является специалистом по вратарскому ремеслу. В экстралиге он играл за Опаву, 11 лет провел в Германии. После завершения карьеры открыл свою вратарскую школу. Четыре сезона он проработал в КХЛ. Два года помогал пражскому «Льву», а еще два — пробыл в Череповце. Теперь именитый тренер вратарей Ростислав Гаас вернулся в родную Силезию, где возглавил в качестве шеф-тренера опавский клуб. Какое впечатление на него произвела Россия? Что он думает о чешской вратарской школе, и насколько важна для вратаря психология?

Hokej.cz: Вы вернулись в Опаву, из которой 20 лет назад перешли в экстралигу. Как вы вспоминаете о том времени?

Ростаслав Гаас: Я и не вспоминаю. Я начал интересоваться психологией и философией и понял, что нет смысла ворошить прошлое — там все мертво. Даже если и было что-то хорошее, оно давно прошло. И я с этим уже ничего не поделаю. С моей точки зрения, это потеря времени. Статьи и все, что меня связывало с прошлым, я выбросил. Я стараюсь научить детей жить здесь и сейчас. Проблема нашего образования в том, что мы не учим их быть здесь и сейчас.

— Как вам в голову пришла идея стать тренером вратарей?

— Интуитивно. В Германии у меня был подписанный контракт, и я уехал за рубеж. Уже в Германии я сомневался, должен ли что-то подписывать. Мне было уже 40 лет, и они мною, по-видимому, были довольны. Я никогда не халтурил на тренировках, поэтому и стоял на воротах большую часть сезона. В Аугсбурге я бы вторым голкипером. Большую часть матчей играл Деннис Энрдас, который тогда был в национальной сборной, но мне было неважно. Я радовался за него. Мне нравился его вратарский стиль. Я им восхищался и делал себе пометки. Уже тогда я де-факто готовился к тренерской работе.

— То есть вы постепенно начали смиряться с завершением карьеры…

— От меня требовали быть готовым к 12-15 играм. А мне было ужасно трудно представить себе, что в месяц я буду защищать ворота на двух-четырех матчах. Я не поспевал за темпом и психологически страдал от того, что я не так полезен для команды, как бы того хотел.

В тот период я буквально не мог себе представить, что мне пришлось бы научиться новому стилю. Я участвовал в разных сборах, но все это было совершенно не то, чему я учился. Парни в 20-25 лет умели невероятные вещи. Они были быстрыми и физически крепкими. Несмотря на то, что, как мне кажется, тогда я был в лучшей физической форме, чем они, техника невероятно меня ограничивала. Я сказал себе: «Нет, это не моя цель». То, чему я научился, я хочу передавать кому-то другому. Кроме того, мои дети начали играть в хоккей, и я ощущал, что и играть, и тренировать, неправильно.

— Что было потом?

— Я вернулся в Опаву и хотел тренировать тут, но не получилось. Я отправился в Витковице, где около трех месяцев проработал с Кубой Штепанеком. Мне нравилось, но там я не чувствовал себя в своей тарелке и ушел. Я не хочу говорить подробности. Просто мы разошлись. Я начал тренировать в частном порядке, и для меня это стало настоящей школой. Ко мне приезжали вратари со всей республики. Они платили за лед и за себя. Так что дни, которые со мной проводили вратари, были достаточно дорогими. Меня восхищало, что они были способны проехать 250 километров, пробыть целый день на льду, по-настоящему вкалывать, а потом еще отправиться назад.

Это было трудно, и я понял, что не имею права работать спустя рукава ни на одной тренировке, потому что иначе они уже больше не приедут. К каждой тренировке я готовился так, чтобы вложить максимум. Может, того же я посоветовал бы некоторым тренерам, которые тренируют в клубах, имеют оклад и знают, что его получат. На них не оказывается особенного давления. Но если бы им пришлось так зарабатывать на жизнь, то, схалтурив на одной тренировке, они потеряли бы всех и поняли, что не прокормят семьи, не смогут оплатить лед и прочее. Вот это был бы новый опыт. Я прошел через все это и знаю, что это не так-то просто.

— Как проходили переговоры с пражским «Львом»?

— Я начал ездить и тренировать. Мне позвонил Милан Гниличка, поэтому я ездил в Болеслав. По сути, это была каторга. Я вставал в два часа ночи и ехал на поезде в Болеслав. В девять приезжал, а в десять был на льду. Проработав там два-три дня, я ехал обратно. Потом я ездил в Польшу, где тренировал Ийрка Режнар, и в Зволен к Адаму Тренчану. За год и четыре месяца я наездил около 60 тысяч километров. Это было ужасно. Я ездил уже не на машине, а на поезде. Я вообще не появлялся дома, а только все время ездил и тренировал.

Работа мне нравилась: по сути, это для меня это была даже не работа, а развлечение. Конечно, иногда мне не хотелось ехать, в голове роились вопросы, зачем я туда еду. Но когда я выходил на лед, меня это поглощало, и я даже не знал, сколько тренирую — два или три часа. Милан Гниличка разговаривал с Радеком Тотхем, который был в «Спарте» и получил приглашение из «Льва», но не знал, стоит ли туда переходить. Ситуация как-то запуталась, и мне позвонили и предложили попробовать. Я был рад предложению, и первый сезон стал для меня проверкой.

— Каким он был?

— Там был канадец, так что мне пришлось подучить английский. Когда в 30 лет я поехал в Германию, я не владел ни одним языком вообще. В школе разве что немного выучил русский и немецкий, но вы же знаете, что за уроки в школе. В Германии я выучил немецкий, а потом вдруг понял, что и его недостаточно. Так что я сел за английский — и вот я уже во «Льве» и работаю с канадцем.

На тренировках с ним мне приходилось говорить по-английски, так что я усовершенствовал язык. На следующий год приехали финны Веханен и Энегрен, и сезон был выдающимся. Даже если бы я хотел его стереть из памяти, я бы не смог. Эмоционально он было очень сильным. Вся команда была невероятной. В то время там сыгралась такая группа людей, которую словами не описать. Если кому-то рассказывать, то трудно даже передать. Все это мои эмоциональные впечатления. Кстати, поэтому и говорят, что эмоции, как любовь, всегда больше слов. Никто ее не может описать, и тут то же самое.

— Чему вы научились, работая во «Льве»?

— Веханен был настоящим профессионалом. У него я научился стоическому спокойствию, концентрации. У нег был потрясающий самоконтроль. Поразительно было наблюдать за тем, как после неудачных маневров на тренировке или матче он исправлялся.

Там был и еще один финн Яаакола, который сегодня играет в сборной. Он постоянно над собой работал. Такие парни, как Бирнер и Клепиш, потрясающе готовились. Когда пришел Здено Хара, у меня даже не было ощущения, что он кого-то из себя строит. Когда я заговорил с ним о тренировке, НХЛ и прочем, он предложил мне приехать в Бостон и посмотреть на его тренировки. Я желаю любому тренеру пережить такое и иметь возможность работать с такими профессионалами, ведь это не каждому дается.

— Многих удивило внезапное закрытие клуба. Как вы к этому отнеслись?

— Просто так случилось. Конечно, некоторые были разочарованы, потому что мы готовились. Я поддерживал связь с тренером Вацлавом Сикорой. Мы договорились через неделю встретиться, и у него уже были запланированы тренировки. Должен был приехать финский тренер Юкка Раутакорпи, но тогда еще ничего не было подписано. Они вместе проводили сборы. И ни с того ни с сего случился перелом — и конец.

Я оказался без работы и с помощью друга отправился на сборы в Германию. Супруга несколько нервничала, но я сказал ей: «Не переживай, когда я приеду, что-нибудь появится». В пятницу я приехал в Германию, а в субботу мне позвонил агент Владя Вуйтек и предложил попробовать себя в Череповце. Мол, там проблемы с тренером вратарей. Я поехал и думал, что пробуду там три месяца, но в итоге остался до конца сезона, а потом и на следующий год. Хотя я говорил, что больше туда не поеду.

Россия? Снотворное и десятки часов в самолете

— Ваша семья жила в России вместе с вами?

— Семья была там со мной около трех месяцев, но там другой мир, и для детей тоже. Они не могли там нормально играть. Они могли тренироваться, но я не хотел их ограничивать. Мне пообещали, что дети будут играть, но обещания не выполнили. По прошествии трех месяцев второго сезона родственники уехали домой, а я сказал себе, что КХЛ хоть и суперлига, но я не хочу все время летать. Каждый день летать по 12 тысяч километров и постоянно быть в круговороте отель — стадион — тренировка — видео. С другой стороны, у меня было время читать, учиться и самообразовываться. Но наши дети взрослеют, и я понимаю, что я не с ними. Могло получиться так, что я пробыл бы четыре-пять лет в России, дети уехали бы из дома, и их детство закончилось.

— Насколько трудны были переезды в КХЛ?

— В России есть большая проблема — разница во времени. Мы вылетали в восемь часов из Праги и летели два часа в Новосибирск, где уже было темно, потому что там было на шесть часов больше. Когда мы летели на восток, мы постоянно жили ночью. Я не хотел переводить время и придерживался пражского. Например, мы прилетали в Хабаровск и в два утра по нашему времени шли на лед. За те три-четыре дня, которые мы там проводили, дневной свет я видел, может, час, а на человека это ужасно влияет.

Такое ощущение, что проснулся два часа назад, а уже опять ночь. Тело готовится ко сну, и для игроков это невероятно трудно. Я по-настоящему ими восхищаюсь. Некоторые из них, например, по полгода принимают снотворное, что расшатывает всю нервную систему. Игрокам невероятно тяжело потом показывать хорошие результаты. Они достойны восхищения. Я бы такое делать не хотел: пичкать себя химией для того, чтобы вообще быть способным как-то функционировать.

— Звучит ужасно…

— С Венцей Сикорой у нас был такой ритм, что в восемь часов утра мы вставали и шли на стадион. Там мы начинали снимать видео и готовиться к тренировке. Потом тренировка и видео для следующей игры. Мы заканчивали примерно в пять вечера, и уже снова было темно. Мы и уходили, и приходили в темноте. Сегодня в современных залах нет окон, так что мы вообще не видели дневного света. Ты совершенно тупеешь и работаешь так четыре-пять месяцев… Солнце мы видели тогда, когда поднимались на самолете над облаками. На какие-то минуты оно перед нами показывалось, а потом опять ничего.

Люди этого даже не понимают. Говорят, КХЛ супер, но это соревнование, возможно, имеет намного больше темных, чем положительных сторон. Правда, если не считать основным плюсом деньги. Но если делать что-то только для денег, счастья не будет.

Советские методы делают из игроков калек

— На хоккеистов пугающе действует слово «база». В Череповце она тоже была?

— К счастью, нет, но подобные советские методы там сохранились. Там есть хоккейная школа для детей, которых около 970, и никого не интересует, здоровы ли они и не портят ли себе тренировками здоровье. Их много, так что этим никто не занимается. А потом в 16 лет они превращаются в калек. Дмитрий Юшкевич, который раньше играл в НХЛ, а в Череповце сначала был ассистентом Венцы Сикоры, а потом стал главным тренером, лет на пять младше меня, а уже почти не может ходить. Он не может и раза присесть, потому что у него насквозь больные ноги. И такие проблемы у большинства бывших игроков: они совершенно измождены.

Традиционная российская тренировка такая: утро начинается с четырнадцатикилометрового кросса, на котором вас уничтожат, а после — лед, где вас добьют. Чем более изможденным ты выглядишь, тем тренеры увереннее в том, что хорошо провели тренировку. Конечно, не все, но, учитывая виденное мною, своего ребенка я бы туда не отдал, сколько бы мне ни предложили.

— Но бессмысленные тренировки после сезона вам, я предполагаю, приходилось проводить, не так ли?

— Это настоящее безумие. И для меня это было проблемой, поэтому я и оказался там, где нахожусь сейчас. Хотя российский хоккей по-прежнему силен, он с трудом конкурирует с Канадой. В России тренируют только для того, чтобы тренировать, а не для того, чтобы был толк. В этом смысле мне очень нравился тренер Ялонен. Он говорил: «Идем на лед и будем тренировать 50 минут. Сделаем такое-то и такое-то упражнение для того-то. Мы будем тренироваться, чтобы подготовиться к такой-то ситуации и такой-то игре. Мы не будем тренировать только для того, чтобы выдохнуться». По менталитету финны совершенно другие.

Россияне умеют развлекаться. Они дружелюбные. Никогда ни с одним русским у меня не было проблем, но вот менталитет… Там были парни из Швеции, которые просто с ума от этого сходили. Выступая перед нами, тренер говорил: «Отступать некуда, позади Москва!»

Меня спросили: «Что он говорит?» Я ответил: «Радуйся, что не понимаешь. Я даже переводить не стану». В такие моменты мне казалось, что я на партсобрании. После матча, который мы проиграли, нас вызывали на ковер и вынимали мозг. Я не мог такого принять, насмехался, и директор знал, что я его не уважаю. Мне он казался шутом. Все это не имело ничего общего с руководством спортивной командой.

— Как вы объясняете то, что тренировки проходят и после сезона?

— В разговоре Венца Сикора рассказал мне о семинаре шведского тренера Пэра Мортса. Тот говорил: «Мы оказываем игрокам на своем уровне в КХЛ и сборной услугу. Мы помогаем им продать то, чего они достигли на тренировках». Если в России столько игроков, то нам  нужно их не изматывать, а выбирать лучших и давать им играть. Но реальность такова, что там гоняют абсолютно всех.

Например, парни не могут даже нормально ходить. У них насквозь больные суставы, поэтому болит спина. У нас были такие тренировки, когда таким на спину взваливали 120 килограмм, и, мол, давай — приседай! Такие парни потом еще играют пару лет, и все — конец. Там были два игрока после операции на позвоночнике, и, по сути, они калеки. Такие примеры меня пугают. С детьми в Опаве я хочу поступать иначе, поэтому вместе с тренерами мы начали проводить небольшие тренинги на тему того, как тренировать правильно. Мы начинаем с физиотренинга, чтобы дети по-настоящему подготовились.

— А как дела обстояли с вратарями?

— Все голкиперы, наверное, были довольны, потому что каждый день мы начинали с чего-нибудь в зале, потом шли на вратарскую тренировку, которая длилась минимум 15-30 минут. На ней мы отрабатывали приемы, которых, пожалуй, они никогда не видели. Я не говорю о Кубе Штепанеке, но другие вратари были забыты. Я удивлялся, как российские вратари вообще могут защищать ворота в КХЛ. Но за год они достигли невероятного прогресса и могли защитить ворота. Возможно, из них никогда не получится лучших голкиперов для КХЛ, возможно, они будут вторыми, но такими были все вратари в ВХЛ.

В свободное время — чтение книг и прогулки по лесу

— Говорят, в России игроков возят на старых самолетах, которые пора списывать. Правда ли это?

— Насколько я помню, это не совсем так. Мы летали на самолетах Як-42, которых боялись все. Но пилоты, с которыми я летал, были замечательными. В самолете я либо читал, либо спал, а несколько раз мне случалось проснуться, уже когда мы приземлились. Я даже не чувствовал посадки. Меня удивляло, как пилоты с этим справлялись в порой арктических условиях, когда, например, мы приземлялись в Сибири в метель. Из-за этого в прошлом сезоне нам три или четыре раза вообще отменили рейсы, и нам приходилось возвращаться в отель, потому что на улице был такой ураган, что мы не могли взлететь.

Намного больший страх у меня вызывали водители автобусов. Это были убийцы. Бывало, они ехали под 90 километров в час по заснеженному шоссе напролом… По-моему, у них даже не было ограничителя скорости. Просто невероятно, как некоторые из них ездили. Я говорил себе, что если переживу это, то переживу все. (Смеется.)

— Транспорт в России вообще водят по своим неписаным правилам, не так ли?

— В основном в Москве. Большинство там владеет большими джипами, потому что бензин для них дешевле. Россия есть Россия. Недаром говорится, что если ты не был в России, то и не умничай. Когда из самолета видишь, насколько Россия огромная… Скажем, летишь шесть–семь часов, а под тобой все леса и реки. Это невероятно. Сверху она такая огромная, что я понимаю, почему никто не смог ее покорить. Россияне сами по себе живучи, и они доказали это во время Второй мировой войны, так что уж говорить о природе и зиме… Но все это должен увидеть каждый, кто к такому не привык.

Через Сибирь летишь четыре, пять часов, и везде все одно и то же. Минус 40-50 градусов и снег. В Ханты-Мансийске, где также проводится мировое первенство по биатлону, было минус 60, и, может быть, у нас по телевидению тоже рассказывали, как люди с балконов выливали горячую воду, которая превращалась в сосульку, не достигнув земли.

Водитель, который нас тогда вез, говорил, что до некоторых деревень не доехать на машине и зимой. А летом туда можно добраться только на вертолете, потому что кругом болота. Когда стоят сильные морозы, а люди хотят попасть из одного города в другой, они всегда ждут на краю города друг друга, а потом колонной в четыре-пять машин отправляются в путь, потому что если с кем-то что-то случится, то пиши пропало: замерзнешь еще до того, как дозвонишься и дождешься помощи. Все это вещи, о которых в наших краях даже не подозревают.

— Как вы проводили свободное время в России?

— Когда я был там один, я ходил в лес. Когда со мной была семья, я тренировался с детьми. А вообще я много читал. Сегодня я уже не могу терять время. Через два года мне будет пятьдесят, хотя я не очень задумываюсь о цифрах. Я чувствую себя хорошо, а когда тренируюсь с молодыми парнями, то не думаю, сколько мне лет. Я испытываю потребность в постоянном росте и самосовершенствовании.

Как только я почувствую, что хоккея в Опаве мне мало или я не даю ему того, что хочу, я пойду дальше. Не знаю, как сказать, но перед собой я по-прежнему вижу цели. Меня интересует питание и продукты, и в этой сфере я бы хотел усовершенствоваться. Источники информации, которые есть у нас, не объективны. Нас контролирует пищевая промышленность, поэтому информация о питании у нас искаженная. Если хочешь чему-то по-настоящему научиться и узнать правду о теле человека, то, оказывается, трудно найти источники, где бы об этом говорилось. Я ищу кого-нибудь, кто пошел по этому пути дальше, чтобы учиться у него.

— Как выглядит Череповец? Это типичный промышленный город?

— Если кто-то видел «Стальной город» Жюля Верна, то Череповец — это нечто подобное, но я не хочу преувеличивать. Скажем, Магнитогорск намного хуже. Когда я приехал туда впервые, у меня был шок. Я посмотрел на местный завод, который был на расстоянии примерно десяти километров: повсюду отвалы, дымящие трубы, а когда был сильный мороз и ветер дул в одном направлении, все деревья были серыми. Все вокруг было совершенно замерзшее и серого цвета.

Череповец не такой большой, и завод там, наверное, в два раза меньше, но тоже очень дымит. Кроме того, он находится прямо в центре города. Сегодня мы мыслим иначе, но когда-то, чтобы было дешевле, дома строились прямо вокруг завода. Так рабочие могли быстрее добраться на завод. Сегодня там ужасно. Когда дует ветер, все сразу чувствуется. Я бы сравнил город с Тршинцем в 50-е годы, но только в пять раз больше.

КХЛ — черная дыра, а НХЛ — функционирующая компания

— Ходят слухи о серьезных экономических проблемах клубов КХЛ…

— Я говорил об этом уже несколько раз. Я считаю, что КХЛ — это черная дыра. Если сравнивать КХЛ и НХЛ, то НХЛ — фирма, которая приносит деньги. Я не знаю, о каких цифрах сегодня там идет речь, но в 2013 году я видел отчет о том, что НХЛ зарабатывает 3,3 миллиарда долларов. Это функционирующая компания. В КХЛ все иначе: какой-нибудь олигарх, губернатор или кто-нибудь еще дает деньги. Уровень там не такой, как за рубежом и, может, никогда таким и не будет. НХЛ уже 100 лет, а КХЛ — восемь.

Они стараются копировать НХЛ, но местный менталитет совершенно другой. Посткоммунистические страны находятся под влиянием коммунистического воспитания, и сами русские об этом говорят. Российским хоккеистам нужен не демократический подход, а кнут. Если они не почувствуют над собой давления, они просто плюнут на все. Это историческая данность. Канадцы больше верят в себя. Почему это так — отдельный разговор. Является ли это нормальной самоуверенностью, мы можем обсуждать долго.

— В Череповце не было проблем с деньгами? Не задерживали ли вам после серии плохих результатов зарплаты?

— Не знаю, как в других клубах, но во «Льве» и Череповце деньги всегда приходили вовремя. Но я не очень хочу говорить о деньгах. Конечно, игроки там тоже стараются заработать, но меня, прежде всего, интересует спортивная сторона.

— Как отнеслись к вашему уходу?

— Я сообщил им об этом еще в середине сезона. Я говорил с тренерами открыто, и они знали, как я смотрю на вещи. Я эдакий бунтарь и прямо им сказал, что мне нравится, а что нет. Мне повезло, что сначала там был Венца Сикора, который дал мне свободу действий. С вратарями я мог проводить те тренировки, которые считал нужными. Я объяснял им некоторые вещи, например, как вратарю справиться со стрессом и давлением.

Со временем я достиг положения, при котором имел полную свободу. Я делал, что хотел. Если я видел, что тренеры делают нечто, что мне не нравилось, я прямо им об этом говорил. Конечно, они могли продолжать это делать, но я сообщал, что проконсультировался там-то, там-то и там-то. Мы пытались поговорить, но они знали, что я твердо решил и поеду обратно в Чехию заниматься детьми.

Угрозы коммунистов, или хоккей против танка

— Не создавало ли ваше бунтарство проблем?

— Оно было для меня проблемой всю жизнь. Вернее, не для меня, а для окружающих. В армии коммунисты положили передо мной заявление в компартию (KSČ), а я в 18 лет им сказал, что не подпишу, и им это не понравилось. Мне угрожали, что придется покончить с хоккеем и сесть в танк. Мне повезло, что уже через месяц народ на Староместской площади уже звенел ключами. Иначе не знаю, чем бы дело кончилось. Возможно, я бы не сидел тут и не играл в хоккей вообще.

Оглядываясь назад, я даже не знаю, что меня толкнуло на некоторые шаги. Все мы чего-то боимся. Тогда я тоже чувствовал страх, но он ушел. Я понимаю, что не хочу что-то делать, и не делаю. Когда я пришел в «Опаву», то сказал ребятам в руководстве местного хоккея: «Как только ситуация или роль в клубе начнет противоречить моим убеждениям, я уйду». Для меня на первом месте ребенок, а уже потом — клуб. Если будет доволен ребенок, будет доволен и клуб. Но не наоборот. Это мы прояснили. Я не задумываюсь, на сколько тут останусь.

— Вы по-прежнему тренируете вратарей как личный тренер?

— Голкиперы ко мне ездят, и мы перезваниваемся. Даже когда я был в России, мы обсуждали с вратарями некоторые вещи. Им зачастую важна не столько сама тренировка, сколько то, что есть с кем поговорить об их проблеме. Я прошел через это и знаю, насколько это трудно. Тренеры тоже находятся под давлением. Самые лучшие из них способны взять его на себя, чтобы команда расслабилась. Те, что похуже, переносят давление с себя на игроков, которые в итоге не могут ответить достижениями. В этом отношении гениальным был Кари Ялонен. Я не слышал от него слов типа: «Этот игрок все провалил». Он, конечно, понимал, что у игрока что-то не получилось. Но несколько раз я слышал от него: «Это была моя ошибка, потому что я поставил туда этого игрока. Я должен был сделать другой выбор».

Мы говорили о том, кто будет на воротах: я высказывал свое мнение, а он — свое. Ялонен просил: «Я хочу, чтобы ты мне всегда говорил, что думаешь, и не боялся высказывать противоположное мнение. Я тот, кто несет ответственность. Я все равно приму решение, но хочу услышать твое мнение». Я сказал ему, что Веханен в данный момент лучше, но поскольку ему уже 37 лет, Кари Ялонен старался чаще ставить на ворота Энегрена.

Вначале он сказал мне: «Вы совершили ошибку. Вы уничтожили Энегрена, он не может защищать ворота. Теперь я буду тренироваться с ним, чтобы помочь ему. Я сделаю все для того, чтобы он был физически готов». Но через два месяца Ялонен заявил, что я был прав, что Энегрен еще не готов. Я, как бывший голкипер, это просто чувствовал и знал, как готовится Веханен, как он проживает игру. Ему тоже не удавались некоторые матчи, но он отлично справлялся с подготовкой. Остальные матчи он отыгрывал замечательно и был готов даже тактически. Он говорил: «Меня так просто из ворот никто не вытащит, я не хочу выезжать вперед. Я знаю, что КХЛ страшно быстрая лига, и в ней умные игроки. Они быстро забросят шайбу за меня, а я уже не успею в ворота».

Он был великолепен на линии ворот. Сэйвы на ней были фантастическими. Я стоял за воротами и буквально наслаждался матчем, даже не смотрел на счет. Мне было все равно, выиграем ли мы или проиграем — я следил за его движениями, а после некоторые ситуации отрабатывал на тренировке сам с собой и с молодыми вратарями. Иногда я брал на тренировку молодых вратарей, чтобы они посмотрели, как готовится Веханен. Для них это было невероятно полезно, и они признавались, что час с ним равнялся году тренировок.

Буллит — лотерея? Ерунда

— Что вы думаете об избитом клише, что буллит — это лотерея?

— Да ладно, какая лотерея? Если Дацюк умеет пробивать буллит, это не лотерея. А то, что голкипер умеет ловить шайбу, тоже не случайно. Это индивидуальное умение отдельного игрока. Если кто-то умеет пробивать буллит отлично, то нечего говорить, что это лотерея. Я не утверждаю, что я самый умный, но мне это кажется ерундой.

Когда мы играли с Данией на чемпионате мира, то буллиты, которые пробивали датчане, были идеальными. Они были стремительными и не оставляли шансов нашему вратарю Фурху. При третьем буллите речь уже шла о психологии: Доминик позволили себя немного выбить из колеи и наделал ошибок. Он сделал очень быстрое движение, не поверил в себя. Если бы он был уверен в себе, был более спокоен, то подавил бы и игрока. Во время двух первых буллитов было заметно, что игроки психологически сильнее. Выйдя на лед, они уже знали, что забьют гол. И в этом разница.

— Насколько для результата важна голова?

— Все постоянно говорят о физической форме. Мы тренируем тело физически на 99,9%, но голову не тренируем вообще. Мы не занимаемся этим, и на тренировке почти каждый — генерал. Нет никакого психологического давления. Но как только появляется страх, умирает креативность. Страх приходит тогда, когда вы где-то далеко от происходящего. Когда я здесь и сейчас, я не могу бояться. Страх связан со временем. Помня о прошлом, я боюсь, что разочаровал, или боюсь, что будет, если у меня что-то не получится. Если я способен удержать себя в настоящем, я не испытываю страха и могу показать отличный результат. Когда же я оцениваю ситуацию: как было, и как будет, я просто схожу с ума.

Он смеется над комментаторами, а во время чемпионата мира выключает звук

— Вы смотрите матчи как болельщик или как тренер?

— Нет, не как болельщик. Мне это не нравится. Меня восхищает, что болельщики способны смотреть, переживать и плакать из-за того, что кто-то другой проиграл. Я смотрю на матч в целом. У меня нет фаворита. Мне нравится наблюдать в игре за тем, что делает Дацюк: как он умеет вести шайбу, делать финты, проводить бэкхэнды так, что коллега по команде получает шайбу прямо на клюшку, и как он чувствует Зеттерберга. Я люблю следить за голкипером, который провел отличную защиту. На первый взгляд она выглядит обычно, но это не так. Стоит присмотреться к движениям вратаря, к позе. В общем, хоккей я смотрю с совершенно иной точки зрения.

Я смеюсь над теми репортерами, которые комментируют пойманную вратарем шайбу словами: «Он даже не понял, как ее поймал — она просто к нему прилетела». Все это ерунда, о которой они даже не задумываются. Голкипер находится там, где должен быть. Он находится в правильное время на правильном месте. То, что шайба попала ему в живот, это его умение, а не случайность. Мы говорим наоборот, что игрок — настоящая шляпа, если не смог попасть в пустые ворота. Но то, что вратарь там был, мы не обсуждаем.

Мозг голкипера и игрока — это два передатчика. Если один посылает более сильный сигнал, второй пасует. Если вратарь психологически сильнее, то игрок в решающий момент может подвести. Вратарь внушает ему, что сильнее и тем самым давит. Смотря чемпионат мира, я выключаю звук. Я не хочу слушать разные глупости. Комментаторы неосознанно упрощают ситуацию и перекручивают ее, представляя все совершенно иначе.

— Пересматриваете ли вы любимые моменты самых лучших вратарских сэйвов?

— Да, те суперсэйвы, которые предрешены. Мне понравилось, как Джонатан Квик написал, что 80% сэйвов решает правильная стойка. Комментаторы совершенно не понимают, что вратарь предвидит ситуацию, исходя из своего опыта. Он встает там, где должен. Голкиперы считывают игроков, как и игроки — голкиперов. Я могу отлично подготовиться к матчу, но если голова у меня отказывается работать, это конец. Я все время буду отставать на шаг.

— Что вы скажете о чешской вратарской школе? Наш поезд уехал?

— Думаю, да. Сейчас я пытаюсь как-то наверстать упущенное. Я рад слышать слова о том, что наши чешские вратари замечательные, но они в 17 лет уехали за океан. Когда Мразек собирался в Канаду, «Витковице» хотели его оставить. Но не получилось, и в качестве наказания за уход ему запретили играть на чемпионате мира для восемнадцатилетних. Это глупость.

Мы вредим сами себе. Какая национальная гордость останется у этого парня, если мы запрещаем ему играть в сборной? Он сам понимал, что ему лучше поехать в Канаду, что он хочет попробовать. Но если там он усовершенствуется, он и в сборной будет играть лучше. Сегодня мы говорим о Мразеке, но нет уверенности в том, что, останься он в Чехии, он был бы на том же уровне, на котором сегодня играет в НХЛ. Что он вообще туда попал бы. Может, он вообще не играл бы в хоккей или играл бы, но на низком уровне.

Когда я говорил с Миланом Гниличкой, он сказал мне: «У нас в стране были ленивые примеры. Я не знал, как тренировать. Только перейдя в «Нью-Йорк Рейнджерс», я увидел, как это делается». Все дело в конкуренции. Там она совершенно другая. Учитывая разговор со Зденом Харой, я предполагаю, что там никому никого заставлять не приходится. Не хочешь — не делай. За тобой стоит очередь из других 50 хоккеистов. И это говорит само за себя.

Если кто-то утверждает, что нам не стоит бояться за чешскую вратарскую школу, я задаюсь вопросом: понимаю ли те, кто это говорит, что наши парни покинули Чехию в 16 лет? В возрасте, когда они умели только завязывать шнурки на коньках и надевать экипировку… И, как я понял со временем, тут нам тоже есть чему поучиться. Для чего нужна экипировка, как ее надевать, как затягивать щитки. Это довольно важные вещи. Экипировка – это 30% сэйва. Когда что-то надето не так, вратарь не может нормально скользить. Технически это все довольно сложные вещи, чтобы объяснять их в интервью.

— Что должно быть у хорошего голкипера?

— Парни кое в чем исключительны: они сразу умеют считывать игру, чему, по сути, потом не научишься. Но только отлично предвидеть игру, а в остальном ничем не выделяться, нельзя — отличного вратаря не получится. А вот такие компоненты, как отличная техника, тактика, экипировка, психика, делают вратаря выдающимся.

Вероятно, всем этим обладал Гашек. У него было не все, но в некоторых вещах он был гениален. Мартин Бродеур был отличным голкипером: он отлично владел клюшкой, прекрасно считывал игру, хотя в конце карьеры его техника хромала. Превосходно обращался с клюшкой и Марти Турко. Он не был вратарем — по сути, он был защитником, который владел отличным ударом. После того как в НХЛ ввели ограничение на маневры и игру в углах, его лишили исключительности, и для него все закончилось.

Гуго Гаас или Хьюго Босс?

— Недавно мы писали о том, что Якуб Коварж меняет свой вратарский стиль. Возможно ли это?

— Все возможно. Финны стараются ловить шайбы, шведы — блокировать. Финны много работают над ловушкой щитками. Разумеется, у всех есть свои плюсы и минусы. Есть некая техника, а есть практика. Как вратарь я должен оценивать, когда я выбью шайбу, а когда поймаю. Скажем, Лундквист, когда передача идет по льду, отбивает шайбы. Он делает это с такой силой, что шайба летит к самому ограждению, и потом ее трудно найти. С другой стороны, во время финала в Лос-Анджелесе Лундквист пропустил гол, отбив шайбу прямо на клюшку сопернику.

На свете нет вратаря, который бы не пропустил гола — так же, как нет человека, который не совершал бы ошибок. К сожалению, мы не способны по-настоящему извлекать уроки. Ошибки — это опыт, и на их основе мы учимся. В школе мы пишем диктант — бах, все красное, двойка, и нас считают дурачками. Потом мы получаем вторую двойку, третью и уже боимся, когда будет диктант. Нас просто дрессируют не делать ошибок.

— Откуда взялось ваше прозвище Гуго?

— С армии. Меня всегда спрашивали, не имею ли я какого-то отношения к этому актеру. Когда в Германии у меня родился сын, я дал ему это имя. Зачем называть иначе, если все равно все будут его называть Гуго. Иностранцам трудно объяснить, почему именно Гуго. Они связывают имя с Хьюго Босс, не понимают. Канадцу трудно объяснить, кто такой Гуго Гаас. Когда в Германии мы ехали на автобусе, где были немцы, канадцы, чехи и русские, я смотрел кино «Уютные норки» и смеялся, как сумасшедший, а они смотрели и не понимали. Они, в свою очередь, смотрят «Симпсонов», ржут, а мы говорим, что они совсем сошли с ума. (Смеется.)