Крым — Последние два года российский публичный дискурс переживает невероятные трансформации. Возникло множество слов, описывающих новую социальную, экономическую и политическую ситуацию, в которой оказалась Россия. Некоторые слова до неузнаваемости поменяли свой смысл и приобрели самые неожиданные оттенки. И теперь именно по словоупотреблению часто отличают своих от чужих, и особенно хорошо это ощущается в Крыму.
В этой реальности не существует аннексии и сепаратистов, но есть воссоединение и ополченцы, а ватник — это, если и звучит, то звучит исключительно гордо. Крымчане особенно тонко различают интонации и улавливают смысловые оттенки, тревожно реагируют даже на относительно нейтральную лексику, описывающую новые российские реалии не с позиции безоговорочной лояльности политическому мейнстриму.
Одно из главных специфических слов, пришедших в активный лексикон современных россиян — это импортозамещение. Мифическое, таинственное и неизведанное. Импортозамещение чем-то похоже на единорога: о нем многие говорят, но в живую никто не видел, хотя на картинках посмотреть можно. А те звери, которых ошибочно принимали за единорогов, оказывались курьезами эволюции или попросту мутантами. Так и с российским импортозамещением: переход Крыма в российскую юрисдикцию повлек за собой огромное количество санкций и штрафных мер со стороны европейских стран и США. В ответ российские власти тоже ввели санкции и не раз заявляли, что это все не страшно, русский человек не очень-то и любит этот пармезан и всевозможные хамоны. Да и вообще, сами вырастим и сделаем не хуже. В общем, импортозамещение, подъем российского производства с колен и бесконечный праздник.
Оставляя за скобками сам факт того, что политика импортозамещения — вещь весьма неоднозначная, а в долгосрочной перспективе и вовсе сомнительная, легко догадаться, что на практике такой подход в России пока не увенчался особым успехом. И даже вполне реальные попытки заместить отсутствующий ныне импорт российской продукцией порой не только не находят поддержки, но натыкаются на весьма своеобразную политическую реакцию.
Сергей Кулик — единственный в России фермер, выращивающий устриц и мидий в промышленных масштабах. В этот сложный и ресурсозатратный бизнес войти решаются единицы. Чтобы извлекать из моллюсков прибыль, нужно, чтобы слишком много звезд выстроились в правильную геометрическую фигуру. И Сергей Кулик — пример как раз такого удивительного стечения обстоятельств. Он приверженец и фанат морепродуктов, говорит, что из них на 80% состоит его рацион. Кулик объездил мир, перепробовал всех морских гадов и решил в 2005 году попробовать вырастить своих.
Чтобы правильно натянуть тросы, установить садки и сделать все по уму, пригодилось инженерное образование. Чтобы убедиться в возможном успехе предприятия, понадобилось немного истории: — Я узнал, что до 1913 года Россия производила 12 миллионов штук устриц. Это были устричные питомники под Севастополем и под Феодосией. 12 миллионов штук поставляли в Европу! — увлеченно рассказывает Кулик, —Потом после революции, в 40-е—50-е годы, когда завезли рапана, устрицу окончательно занесли в Красную книгу, и она практически исчезла, черноморская. Такая устрица отличалась размером — чуть поменьше, и более плоская.
Но не в размере и не в форме дело. У нас она 17 промилле (соленость Черного моря — прим. авт.), а у них 36-38 (Средиземное море — прим. авт.), в два раза более соленая, отдает рыбой и тиной. А у нас она сладкая. Установление взаимных санкций сделало европейскую устрицу невъездной, и единственный в России серьезный фермер моллюсков вполне мог нарастить объемы производства, необходимые для легендарного импортозамещения. Но этого не случилось по ряду классических русских причин.
