Официально варшавский саммит НАТО будет посвящен вопросу о размещении вооруженных сил и ракет, а также проектам в области вооружений. Однако на самом деле над всем этим нависает один вопрос: что делать с мощной российской военной машиной, вновь образовавшейся на востоке? С начала политической и военной эскалации на Украине прошло больше двух лет, и сейчас мнения по поводу того, как вести себя в отношении России, расходятся. В то время как принимающая страна Польша настоятельно призывает к расширению присутствия НАТО и к более жесткой линии в отношении Москвы, другие государства хотят подготовить путь для разрядки и для ослабления санкций.
В частности, Польша и прибалтийские страны все еще пытаются смириться с результатами опроса, проведенного в прошлом году расположенным в Вашингтоне исследовательским центром Pew. В ходе этого опроса большинство респондентов во Франции, Германии и Италии заявили о том, что они не чувствуют себя обязанными оказывать помощь в случае российского нападения на одного из членов НАТО — хотя эта обязанность изложена в статье 5 Североатлантического договора. Результаты проведенного опроса усилили опасения относительно того, что солидарность среди членов НАТО является, мягко говоря, слабой.
Правильные действия в отношении Москвы зависят от ответа на кажущийся вечным вопрос: чего хочет Россия? Как сами россияне видят себя?
В середине 1990-х годов Россия сильно страдала от посткоммунистической депрессии, и тогдашний президент Борис Ельцин предпринял необычный шаг: он предложил провести рекламно-пропагандистский конкурс, участники которого должны были ответить на вопрос «Кто мы?» Предполагалось, что правильный ответ будет получен в результате открытого конкурса среди граждан России. Их попросили предложить не что иное, как «новую национальную идею». Идею, которая могла бы вселить новую уверенность в пошатнувшуюся душу людей в бывшем Советском Союзе. Проправительственная «Российская газета» способствовала тому, чтобы эта инициатива стала известной во всей стране. Было назначено жюри для знакомства с предложенными вариантами и для их оценки. А победитель должен был получить премию в размере десяти миллионов рублей — примерно 15 тысяч долларов.
Все это происходило 20 лет назад. Сегодня ситуация не сильно изменилась. Россия все еще не может решить, в каком направлении ей следует двигаться, к какой политической и экономической системе она принадлежит, каким обществом она хочет быть и какие ценности она считает для себя подходящими. Однако главное отличие состоит в следующем: в поисках своей идентичности Москва в наши дни в значительно меньшей мере смотрит внутрь себя. Скорее, она пытается определиться с помощью конфронтации с внешним миром. Именно это делает Россию столь непредсказуемой — и многие воспринимают ее как реальную угрозу.
Подобные вещи, разумеется, не входили в планы, когда 25 лет тому назад Борис Ельцин спас гласность и перестройку, предотвратив государственный переворот под руководством бывших коммунистов Геннадия Янаева и Владимира Крючкова. Тогда все указывало на проведение реформ. Бывшие сателлиты Москвы уже приступили к осуществлению глубокой реструктуризации. Польша в 1990 году начала шоковую терапию, Венгрия выбрала путь постепенных реформ, бывшая Чехословакия организовала так называемую ваучерную приватизацию, в результате которой, как предполагалось, каждый гражданин должен был получить свою долю акций крупных государственных предприятиях. В тот момент, после перехода в мир иной последних остатков советской романтики, настала очередь России реализовывать масштабную модернизационную программу.
Однако никакой крупной реформы не последовало. Уже при Михаиле Горбачеве амбициозная программа «500 дней» Григория Явлинского была пущена по откос государственными аппаратчиками. То же самое произошло с попытками либерализации, предпринятыми ельцинским премьером Егором Гайдаром. И как раз в тот год, когда Борис Ельцин пытался спасти российскую душу с помощью конкурса, он окончательно растратил доверие к себе. Для того чтобы быть переизбранным в 1996 году, он использовал поддержку олигархов. С помощью гигантской пиар-кампании российским олигархам удалось удержать его у власти. После этого, конечно же, нужно было расплачиваться. И Ельцин по крайне низкой цене передал олигархам то, что еще оставалось в государственном ларце: права на добычу природного газа, нефти, сырьевых материалов. Это стало последним гвоздем, вбитым в гроб реформ. И сегодня ситуация не изменилась.
Россия во многих областях продолжает оставаться нереформированным государством, она выбрала для себя довольно странную версию государственного капитализма и закрывает глаза на масштабное проблемы клептоматического характера. В России создана система, которая в основном поддерживается за счет продажи энергоносителей на мировом рынке. В начале своего правления президент Владимир Путин хотел изменить это. Однако его реформаторский порыв давно угас. Многие годы, когда цены на нефть и природный газ были высокими, а государственная казна наполнялась нефтедолларами, не были использованы. Путин не сторонникплановой экономики, однако он не предпринял усилий, направленных на фундаментальную трансформацию. Почему? Потому что реформы часто оказываются изнурительными, болезненными. Нередко они бывают тяжелыми. Реформы не популярны, и их не любят. Реформы могут провалиться. А провалившиеся реформы способны нанести ущерб любому президенту. Вместо этого Путин использовал это время для укрепления своей власти. В политическом отношении это происходило за счет окружения себя лояльными паладинами, а также с помощью создания так называемой вертикали власти — структуры, которая работает только сверху вниз и с опорой на железный кулак. В экономическом отношении консолидация власти осуществлялось с помощью укрепления старого нарратива, в соответствии с которым именно умышленные плохие советы западных экспертов разрушили Россию, — а вся возникшая неразбериха может быть ликвидирована только за счет расширения государственного участия в экономике.
Что касается безопасности, то Путин, в конечном итоге, инвестировал миллиарды долларов в модернизацию находившейся в жалком состоянии бывшей советской военной машины. Сегодня Россия вновь имеет мощную армию. Она оснащена самыми современными системами вооружений, она способна вести агрессивную кибервойну, а ее ядерный потенциал сопоставим с американским. Хотя Россия не добилась особых успехов в области экономики, по крайней мере, в военной области она смогла вернуть себе статус сверхдержавы. Путин, таким образом, пошел по пути, хорошо известному еще с советских времен. Теперь уже президент Соединенных Штатов не позволит себе назвать Россию в насмешку «региональной державой» — как это сделал Барак Обама в 2014 году.
Однако укрепление военного аппарата тем способом, как это делает Россия, не является концепцией XXI столетия — на самом деле это, в лучшем случае, весьма устарелая программа. Москва все еще воспринимает мир в категориях территории, квадратных километрах, возможности вбить клин в альянсы, разрушении ententes (фр.: объединений, союзов — прим. пер.). Сегодняшняя Россия мыслит в терминах силы и подчинения. В то время как часть Европы, входящая в состав Евросоюза, избавляется от старых исторических территориальных конфликтов в рамках Союза без границ и полагается на убедительность «мягкой силы», в то время как Евросоюз привносит элементы веры в харизму социальных идей и привлекательность экономической силы, Москва демонстрирует незаконную аннексию Крыма в качестве трофея в своей витрине. Только поставив себя на место правителей в Кремле, можно понять, почему Россия ведет себя так, как она это делала и делает: в Грузии в 2008 году, в Крыму и на Украине после 2014 года. По какой другой причине страна в XXI веке будет готова пойти на такой риск ради того, чтобы получить так мало — в случае с Крымом речь идет о среднем по размеру и доведенном до бедности полуострове. Ради этого Россия принесла в жертву человеческие жизни, свою репутацию в мире, торговлю, инвестиции, туризм, политические и экономические отношения разного рода. По какой иной причине правительство будет ограничивать работу средств массовой информации или заглушать их, арестовывать своих критиков и толковать в свою пользу законы? Все это имеет смысл лишь в том случае, если продолжать верить в концепции XX столетия.
На этом фоне можно ли считать столь удивительным тот факт, что некоторые восточноевропейские государства опасаются за свою безопасность? Можно ли считать чем-то шокирующим то, что накануне саммита НАТО в Варшаве восточные европейцы выражали желание проводить более масштабные маневры на своих восточных рубежах?
И, наконец, возникает вопрос: а что произошло 20 лет назад с конкурсом Бориса Ельцина по поводу идей? Победу в нем одержал профессор из расположенного на северо-востоке страны города Вологды. Гурий Судаков представил более пространное эссе, а также суммировал свои идеи в простой формуле: «Россия для меня — и я для России». Путину тоже понравилась бы эта фраза.
