Материалы ИноСМИ содержат оценки исключительно зарубежных СМИ и не отражают позицию редакции ИноСМИ
Они живут в ЕС, но тоскуют по другому Союзу — Советскому. В своем отношении к стране, где живут и гражданами которой являются большинство из них, они разделены почти поровну. Они обитают в своей среде, мало или совсем не общаясь с представителями «титульной» нации. Это русскоязычные жители Латвии. Подробное социологическое исследование жизни этих людей недавно вышло в Риге.
Они живут в Европейском Союзе, но тоскуют по другому Союзу — Советскому. В своем отношении к стране, где живут и гражданами которой являются большинство из них, они разделены почти поровну. Они обитают в своей среде, мало или совсем не общаясь с представителями «титульной» нации. Это русскоязычные жители Латвии. Подробное социологическое исследование жизни и взглядов этих людей недавно вышло в Риге.
Выводы, к которым пришли социологи, вошли в сборник статей «Общественная безопасность: Дилемма включенности-исключенности. Портрет русскоязычной общины Латвии». Вот что рассказала Радио Свобода его редактор и соавтор Жанета Озолиня. (Сборник издан при поддержке фонда Конрада Аденауэра в рамках европейского проекта Mobility and Inclusion in Multilingual Europe.)
— Идея этой книги возникла после украинских событий, поскольку латвийское государство заказало довольно много различных социологических исследований, чтобы выяснить мнение русскоязычных жителей страны по целому ряду вопросов. При чтении этих исследований меня не покидала мысль: ну ладно, мы узнали, что 53% русскоязычных — патриоты Латвии, а 46%, увы, нет. Но почему 83% из них по-прежнему думают, что Советский Союз был стоящей вещью? Мне недоставало ответов на вопросы о том, по каким причинам люди думают так или иначе. И меня удивляло, что ответы, свидетельствующие о симпатиях к Советскому Союзу и России, одинаково характерны как для граждан, так и для неграждан и для всех возрастных категорий. Закономерно было выяснить их аргументацию.
83% из них по-прежнему думают, что Советский Союз был стоящей вещью
Одновременно было проведено большое европейское международное исследование Mobility and Inclusion in Multilingual Europe («Мобильность и включение [в социальные процессы] в многоязычной Европе»). В нем рассматривается то, как резонирует язык в различных сферах жизни — в финансах, экономике, безопасности. Мы захотели дополнить его рассказом о том, как мы в Латвии, где люди говорят на стольких языках, позиционируем себя по отношению к различным событиям. Была сформирована исследовательская группа, все участники которой — наши магистранты и докторанты. В качестве концептуальной рамки использовалась так называемая дилемма безопасности. К примеру, одна часть общества чувствует себя неуверенно и организует какие-то мероприятия для укрепления своей безопасности. В свою очередь, другая община воспринимает это как угрозу, хотя на самом деле угрозы никакой нет, и тоже что-то делает, чтобы ее устранить. Получается, что обе общины видят угрозу друг в друге, но так до конца и не высказывают друг другу свои опасения.
Мы говорим о Латвии как о двухобщинном государстве, и эта рамка нам подходит: две общины говорят на двух языках, смотрят разные телеканалы, ходят развлекаться в разные клубы и друг с другом практически не общаются. Исследование базируется в основном на опросах фокус-групп и на индивидуальных интервью. Мы спрашивали русскоговорящих людей, занятых в различных сферах, пенсионеров, молодежь, как они чувствуют себя в латвийском обществе, как они видят в нем свое будущее. Мы прошлись по важнейшим секторам: экономике, негосударственным организациям, системе образования, по социальным сетям, культуре, русской диаспоре как части латвийской диаспоры в мире.
— Как язык, на котором говорит человек, влияет на его экономическое положение?
— Автор статьи по экономике, Гунарс Валдманис, выяснял, есть ли какие-то сферы, в которых русскоязычные не представлены. В этом можно было бы увидеть какие-то признаки дискриминации. Однако они оказались практически во всех отраслях. Но есть одна сфера, в которой они доминируют: это транспорт и логистика. Это стратегическая отрасль с большой долей в ВВП, и она зависит от российского рынка. Если она попадет в сложную ситуацию из-за геополитических потрясений, это отзовется не только на занятых в ней, но и на их семьях, и экономическое давление может перейти в социальное. Еще один экономический момент: есть некоторые сектора, которые недостаточно чутко реагируют на предложение информации на разных языках. К примеру, о так называемых «быстрых» кредитах (краткосрочные беззалоговые СМС- и онлайн-кредиты. — РС) латышский потребитель получает информацию гораздо более полную, поскольку она транслируется по латвийским телеканалам. Но русскоязычные не смотрят латвийские каналы, даже их передачи на русском, а смотрят российские, на которых этой информации нет. Поэтому таким людям гораздо легче попасть в кредитную ловушку.
— Многие исследователи двуязычной системы образования в Латвии утверждают, что она делит школьников на две категории: более способные получают дополнительный фактор, повышающий их конкурентоспособность, в свою очередь, менее способные попадают в изоляцию. Вы это заметили?
— Мы спрашивали школьников, как русских, так и латышей, как они оценивают двуязычную модель, действительно ли она повышает их конкурентоспособность. Выводы получились очень интересные. Например, русская молодежь, которая живет в Курземе, области, где доминируют латыши, не испытывает никаких проблем ни с образованием на двух языках, ни с общением с латышскими сверстниками. Они считают язык ресурсом и при этом не чувствуют, что владение русским, их национальная идентичность подвергаются угрозе. А в Риге и Латгалии, где среда в основном русскоязычная, школьники часто были настроены критически по отношению к билингвальному образованию. Однако оценки в этих двух регионах различались. В Риге школьники тревожились о том, что такое образование со временем может исчезнуть, а в Латгалии — жаловались на его низкое качество. Учителя недостаточно хорошо владеют латышским языком, в результате ученики не получают достойного образования ни на родном языке, ни на латышском. Помимо этого русскоязычная молодежь признавалась, что не хватает учебных материалов на обоих языках и учителя отчасти полагаются на устаревшие русские учебники.
Еще один штрих. В нашем сборнике есть статья о русских — адвентистах седьмого дня. Они рассеяны по всей Латвии. За первое десятилетие после восстановления независимости число адвентистских церквей выросло с 7 до 56, хотя они по-прежнему являются небольшой общиной. Интересно, как позиционируют себя эти русские христиане, не принадлежащие к православной церкви. Адвентисты считают, что русской общине обязательно нужно сотрудничать с латышской общиной, поскольку Бог любит всех, а значит, и они должны любить всех. Но они тревожатся, что их дети, воспитываясь в многоязычии, утратят навыки хорошего владения русским, что для них является ценностью само по себе. Здесь язык рассматривается как показатель идентичности, это не связано с угрозой или с негативным отношением к латвийскому государству и обществу. Это совершенно легитимная тревога человека за свое поколение, за передачу его культуры и традиций потомкам. Конечно, это характерно не только для адвентистов. Один из выводов нашей работы состоит в том, что мы в Латвии больше говорим о латышской идентичности, о сохранении «латышскости». Но русские всегда были частью латвийского общества, и довоенные фотографии на обложке это иллюстрируют. Мы всегда жили в многообразном обществе. Но в последние годы забыли об очень важной теме — о латвийских русских, их идентичности, которая формируется отнюдь не только за счет языка. Мы долгое время не интересовались, что значит быть латвийским русским.
— В чем больше всего видят угрозу русскоязычные в Латвии?
— Безусловно, доминируют социально-экономические вопросы: люди тревожатся как о своем сегодняшнем положении, так и о будущем детей, рабочих местах, образовании. Язык и идентичность вторичны.
— То есть русские независимо от владения латышским языком чувствуют угрозу своему социально-экономическому положению в Латвии?
— Именно. В принципе, страх за экономическое положение сегодня и в будущем латышей и русских объединяет. И второй момент, в котором мы сходимся: антипатия к беженцам и недовольство иммиграцией. Как правило, латыши и русские по-разному отвечают на вопросы внешнеполитической направленности, сказывается разная геополитическая ориентация, но в отношении к беженцам мы, увы, едины.
— Русские видят угрозу своему существованию как от латышской общины, так и от ухудшения отношений с Россией?
— Мы спрашивали: «Чего вы боитесь? Каковы, по-вашему, существующие риски?» Нам важно было выяснить, каково субъективное беспокойство. Откровенно говоря, фактор России в исследовании не выражен, его присутствие чувствуется где-то рядом. Исследуя негосударственные организации, мы обнаружили, что латвийские русские неохотно в них участвуют. Есть две категории НГО. Одна — группы по интересам при самоуправлениях, очень малочисленные и не имеющие влияния в обществе. Вторая — сильные организации, которые используют и иногда даже диктуют политическую повестку. В последних влияние и вовлеченность России видны весьма отчетливо. Присутствие России обозначено также в разделе, посвященном проблемам «гибридной войны». Мы не отслеживали действий России, а выясняли, насколько Латвия чувствительна к гибридной угрозе, и пришли к выводу, что в целом обе общины не настолько противостоят друг другу, чтобы латвийских русских можно было бы легко использовать в чьих-либо интересах.
— Меня заинтересовал аспект, который вы вынесли в заголовок сборника: включенность-исключенность.
— Мы задались вопросом, как могло случиться, что 20-летний молодой человек, родившийся в независимой Латвии, выросший в Европейском союзе и пользующийся всеми благами демократии и европейских ценностей, по-прежнему считает, что Путин — хороший политический лидер. Во «включающем» обществе люди разного этнического происхождения чувствуют свою принадлежность к государству независимо от родного языка. Мы пришли к очень интересному выводу: часть русскоязычной общины добровольно выбирает самоизоляцию, self-exclusion. И им это удается потому, что в Риге и Латгалии вы можете прожить без латышского, вам не нужно общаться с латышской общиной, и политика self-exclusion выбирается как выгодная. Потому что так проще. Универсальная политика интеграции, которую предлагают латвийские политики, не работает. Мы не можем рассчитывать, что вот, положим на стол красивую программу — и все 25% русскоязычных, которые добровольно исключили себя из общества, обрадуются и скажут: ура, мы участвуем! Нет — им и так хорошо.
— Это «хорошо» звучит довольно сомнительно. Они действительно не теряют при этом качества жизни?
— Нет, это, конечно, не значит, что им действительно хорошо. Но им в таком состоянии комфортно. Есть школа, в которой вы учитесь на русском языке, общаетесь со сверстниками в русской среде, заходите в магазин, вас там обслуживают на русском, идете в клуб, там встречаете в основном представителей вашей общины. В социальных сетях русскоязычная молодежь сидит в такой же среде, не общаясь с латышами. СМИ они читают и смотрят российские. Благодаря концентрации носителей русского языка в Риге и Латгалии образуется самодостаточная среда.
Автор одной из теоретических статей, голландский ученый Кристофер Хоуткамп говорит об образовании двух новых общин разного типа. Одну он называет powerful minority — «сильное меньшинство». Его численность велика, оно обладает хорошими ресурсами, оно самодостаточно. Поэтому политические инструменты, используемые при его интеграции, должны быть разнообразны. Но автор говорит и о другой общине, которую он называет «транснациональным меньшинством»: русские, которые уезжают из Латвии как граждане нашей страны на работу в другие страны Евросоюза, присоединяются к русскому международному сообществу. В той же Англии или Ирландии они не общаются с латышами-соотечественниками, но охотно контактируют с русскими в Израиле, в Америке, Германии, пересекая границы быстрее, чем латыши. И делают это благодаря русскому языку. Латыши, уезжая, основывают землячества, обучают детей латышскому, водят их в воскресные школы, бомбардируют посольства просьбами о помощи в поддержке своей латышской идентичности. А их русские соотечественники землячеств не основывают — они вливаются в большую русскую диаспору.
Хоуткамп говорит, что классическая европейская политика интеграции не работает, поскольку общество становится все более пестрым. Сегодня слово «интеграция» нужно заменить словом «коммуникация». В моей аудитории сидят грузин, армянин, родившиеся в Латвии, разве я должна их спрашивать, хотят ли они интегрироваться? Они и так уже здесь. Второй тезис, который красной линией проходит сквозь наше исследование: программы по интеграции рождаются в правительственных кабинетах в Риге, а действовать нужно на уровне общин на местах. Там не нужны ни большие деньги, ни масштабные действия. Нужно просто вместе что-то делать. Например, есть пример из поселка Калнциемс под Елгавой: латышские и русские пенсионеры ходят вместе в кружок вязания и в процессе их общения ломают стереотипы по отношению друг к другу.
83% из них по-прежнему думают, что Советский Союз был стоящей вещью
Одновременно было проведено большое европейское международное исследование Mobility and Inclusion in Multilingual Europe («Мобильность и включение [в социальные процессы] в многоязычной Европе»). В нем рассматривается то, как резонирует язык в различных сферах жизни — в финансах, экономике, безопасности. Мы захотели дополнить его рассказом о том, как мы в Латвии, где люди говорят на стольких языках, позиционируем себя по отношению к различным событиям. Была сформирована исследовательская группа, все участники которой — наши магистранты и докторанты. В качестве концептуальной рамки использовалась так называемая дилемма безопасности. К примеру, одна часть общества чувствует себя неуверенно и организует какие-то мероприятия для укрепления своей безопасности. В свою очередь, другая община воспринимает это как угрозу, хотя на самом деле угрозы никакой нет, и тоже что-то делает, чтобы ее устранить. Получается, что обе общины видят угрозу друг в друге, но так до конца и не высказывают друг другу свои опасения.
Мы говорим о Латвии как о двухобщинном государстве, и эта рамка нам подходит: две общины говорят на двух языках, смотрят разные телеканалы, ходят развлекаться в разные клубы и друг с другом практически не общаются. Исследование базируется в основном на опросах фокус-групп и на индивидуальных интервью. Мы спрашивали русскоговорящих людей, занятых в различных сферах, пенсионеров, молодежь, как они чувствуют себя в латвийском обществе, как они видят в нем свое будущее. Мы прошлись по важнейшим секторам: экономике, негосударственным организациям, системе образования, по социальным сетям, культуре, русской диаспоре как части латвийской диаспоры в мире.
— Как язык, на котором говорит человек, влияет на его экономическое положение?
— Автор статьи по экономике, Гунарс Валдманис, выяснял, есть ли какие-то сферы, в которых русскоязычные не представлены. В этом можно было бы увидеть какие-то признаки дискриминации. Однако они оказались практически во всех отраслях. Но есть одна сфера, в которой они доминируют: это транспорт и логистика. Это стратегическая отрасль с большой долей в ВВП, и она зависит от российского рынка. Если она попадет в сложную ситуацию из-за геополитических потрясений, это отзовется не только на занятых в ней, но и на их семьях, и экономическое давление может перейти в социальное. Еще один экономический момент: есть некоторые сектора, которые недостаточно чутко реагируют на предложение информации на разных языках. К примеру, о так называемых «быстрых» кредитах (краткосрочные беззалоговые СМС- и онлайн-кредиты. — РС) латышский потребитель получает информацию гораздо более полную, поскольку она транслируется по латвийским телеканалам. Но русскоязычные не смотрят латвийские каналы, даже их передачи на русском, а смотрят российские, на которых этой информации нет. Поэтому таким людям гораздо легче попасть в кредитную ловушку.
— Многие исследователи двуязычной системы образования в Латвии утверждают, что она делит школьников на две категории: более способные получают дополнительный фактор, повышающий их конкурентоспособность, в свою очередь, менее способные попадают в изоляцию. Вы это заметили?
— Мы спрашивали школьников, как русских, так и латышей, как они оценивают двуязычную модель, действительно ли она повышает их конкурентоспособность. Выводы получились очень интересные. Например, русская молодежь, которая живет в Курземе, области, где доминируют латыши, не испытывает никаких проблем ни с образованием на двух языках, ни с общением с латышскими сверстниками. Они считают язык ресурсом и при этом не чувствуют, что владение русским, их национальная идентичность подвергаются угрозе. А в Риге и Латгалии, где среда в основном русскоязычная, школьники часто были настроены критически по отношению к билингвальному образованию. Однако оценки в этих двух регионах различались. В Риге школьники тревожились о том, что такое образование со временем может исчезнуть, а в Латгалии — жаловались на его низкое качество. Учителя недостаточно хорошо владеют латышским языком, в результате ученики не получают достойного образования ни на родном языке, ни на латышском. Помимо этого русскоязычная молодежь признавалась, что не хватает учебных материалов на обоих языках и учителя отчасти полагаются на устаревшие русские учебники.
Еще один штрих. В нашем сборнике есть статья о русских — адвентистах седьмого дня. Они рассеяны по всей Латвии. За первое десятилетие после восстановления независимости число адвентистских церквей выросло с 7 до 56, хотя они по-прежнему являются небольшой общиной. Интересно, как позиционируют себя эти русские христиане, не принадлежащие к православной церкви. Адвентисты считают, что русской общине обязательно нужно сотрудничать с латышской общиной, поскольку Бог любит всех, а значит, и они должны любить всех. Но они тревожатся, что их дети, воспитываясь в многоязычии, утратят навыки хорошего владения русским, что для них является ценностью само по себе. Здесь язык рассматривается как показатель идентичности, это не связано с угрозой или с негативным отношением к латвийскому государству и обществу. Это совершенно легитимная тревога человека за свое поколение, за передачу его культуры и традиций потомкам. Конечно, это характерно не только для адвентистов. Один из выводов нашей работы состоит в том, что мы в Латвии больше говорим о латышской идентичности, о сохранении «латышскости». Но русские всегда были частью латвийского общества, и довоенные фотографии на обложке это иллюстрируют. Мы всегда жили в многообразном обществе. Но в последние годы забыли об очень важной теме — о латвийских русских, их идентичности, которая формируется отнюдь не только за счет языка. Мы долгое время не интересовались, что значит быть латвийским русским.
— В чем больше всего видят угрозу русскоязычные в Латвии?
— Безусловно, доминируют социально-экономические вопросы: люди тревожатся как о своем сегодняшнем положении, так и о будущем детей, рабочих местах, образовании. Язык и идентичность вторичны.
— То есть русские независимо от владения латышским языком чувствуют угрозу своему социально-экономическому положению в Латвии?
— Именно. В принципе, страх за экономическое положение сегодня и в будущем латышей и русских объединяет. И второй момент, в котором мы сходимся: антипатия к беженцам и недовольство иммиграцией. Как правило, латыши и русские по-разному отвечают на вопросы внешнеполитической направленности, сказывается разная геополитическая ориентация, но в отношении к беженцам мы, увы, едины.
— Русские видят угрозу своему существованию как от латышской общины, так и от ухудшения отношений с Россией?
— Мы спрашивали: «Чего вы боитесь? Каковы, по-вашему, существующие риски?» Нам важно было выяснить, каково субъективное беспокойство. Откровенно говоря, фактор России в исследовании не выражен, его присутствие чувствуется где-то рядом. Исследуя негосударственные организации, мы обнаружили, что латвийские русские неохотно в них участвуют. Есть две категории НГО. Одна — группы по интересам при самоуправлениях, очень малочисленные и не имеющие влияния в обществе. Вторая — сильные организации, которые используют и иногда даже диктуют политическую повестку. В последних влияние и вовлеченность России видны весьма отчетливо. Присутствие России обозначено также в разделе, посвященном проблемам «гибридной войны». Мы не отслеживали действий России, а выясняли, насколько Латвия чувствительна к гибридной угрозе, и пришли к выводу, что в целом обе общины не настолько противостоят друг другу, чтобы латвийских русских можно было бы легко использовать в чьих-либо интересах.
— Меня заинтересовал аспект, который вы вынесли в заголовок сборника: включенность-исключенность.
— Мы задались вопросом, как могло случиться, что 20-летний молодой человек, родившийся в независимой Латвии, выросший в Европейском союзе и пользующийся всеми благами демократии и европейских ценностей, по-прежнему считает, что Путин — хороший политический лидер. Во «включающем» обществе люди разного этнического происхождения чувствуют свою принадлежность к государству независимо от родного языка. Мы пришли к очень интересному выводу: часть русскоязычной общины добровольно выбирает самоизоляцию, self-exclusion. И им это удается потому, что в Риге и Латгалии вы можете прожить без латышского, вам не нужно общаться с латышской общиной, и политика self-exclusion выбирается как выгодная. Потому что так проще. Универсальная политика интеграции, которую предлагают латвийские политики, не работает. Мы не можем рассчитывать, что вот, положим на стол красивую программу — и все 25% русскоязычных, которые добровольно исключили себя из общества, обрадуются и скажут: ура, мы участвуем! Нет — им и так хорошо.
— Это «хорошо» звучит довольно сомнительно. Они действительно не теряют при этом качества жизни?
— Нет, это, конечно, не значит, что им действительно хорошо. Но им в таком состоянии комфортно. Есть школа, в которой вы учитесь на русском языке, общаетесь со сверстниками в русской среде, заходите в магазин, вас там обслуживают на русском, идете в клуб, там встречаете в основном представителей вашей общины. В социальных сетях русскоязычная молодежь сидит в такой же среде, не общаясь с латышами. СМИ они читают и смотрят российские. Благодаря концентрации носителей русского языка в Риге и Латгалии образуется самодостаточная среда.
Автор одной из теоретических статей, голландский ученый Кристофер Хоуткамп говорит об образовании двух новых общин разного типа. Одну он называет powerful minority — «сильное меньшинство». Его численность велика, оно обладает хорошими ресурсами, оно самодостаточно. Поэтому политические инструменты, используемые при его интеграции, должны быть разнообразны. Но автор говорит и о другой общине, которую он называет «транснациональным меньшинством»: русские, которые уезжают из Латвии как граждане нашей страны на работу в другие страны Евросоюза, присоединяются к русскому международному сообществу. В той же Англии или Ирландии они не общаются с латышами-соотечественниками, но охотно контактируют с русскими в Израиле, в Америке, Германии, пересекая границы быстрее, чем латыши. И делают это благодаря русскому языку. Латыши, уезжая, основывают землячества, обучают детей латышскому, водят их в воскресные школы, бомбардируют посольства просьбами о помощи в поддержке своей латышской идентичности. А их русские соотечественники землячеств не основывают — они вливаются в большую русскую диаспору.
Хоуткамп говорит, что классическая европейская политика интеграции не работает, поскольку общество становится все более пестрым. Сегодня слово «интеграция» нужно заменить словом «коммуникация». В моей аудитории сидят грузин, армянин, родившиеся в Латвии, разве я должна их спрашивать, хотят ли они интегрироваться? Они и так уже здесь. Второй тезис, который красной линией проходит сквозь наше исследование: программы по интеграции рождаются в правительственных кабинетах в Риге, а действовать нужно на уровне общин на местах. Там не нужны ни большие деньги, ни масштабные действия. Нужно просто вместе что-то делать. Например, есть пример из поселка Калнциемс под Елгавой: латышские и русские пенсионеры ходят вместе в кружок вязания и в процессе их общения ломают стереотипы по отношению друг к другу.
