Философ и эксперт по средневековой арабской философии Реми Браг (Rémi Brague) рассказывает о теологических источниках, в которых черпает силы «Исламское государство» (организация запрещена на территории РФ — прим.ред.), и удивляется тому, что у нас продолжают рассматривать мусульманскую веру через призму христианской.
Le Figaro: Мохамед Лахуайедж Бухлель, если верить его близким, совсем не походил на радикального исламиста. Министр внутренних дел назвал это «экспресс-радикализацией». Что вы об этом думаете?
Реми Браг: Честно говоря, все это приводит меня в недоумение. В конкретном случае убийцы из Ниццы у нас все еще нет точных данных касательно его мотивов. Кроме того, в каком бы темпе не проходила «радикализация», четким понятием ее не назвать. Сначала нужно определиться с «корнями», к которым отсылает нас это слово. Почему возврат к корням ведет к преступлению?
— Вся жизнь этого человека (он любил погулять, выпить и потанцевать) говорит, что он был весьма далек от ислама. Устроившие теракты 11 сентября люди на вид тоже были обычными представителями «западного» образа жизни. Чем объясняется подобная двойственность?
— Прежде всего, нужно еще проверить слова тех, кто говорит об этом человеке. Многих из тех, кто устраивают стрельбу или подрывают себя, впоследствии называют милыми и спокойными парнями, которые никому не создавали проблем, играли в футбол… Двойственность, говорите? Вряд ли… Не исключено, что агрессивный джихад становится для некоторых способом «получить прощение» за слишком быструю адаптацию к прогнившим западным нравам или даже средством самонаказания. Взорвать себя гораздо проще, чем идти долгим и трудным религиозным путем.
— ДАИШ, по всей видимости, обладает невероятной притягательной силой в глазах тех, кто нарушает общественный порядок. Как происходит движение от правонарушения к священной войне?
— Чтобы объяснить или хотя бы проанализировать этот процесс, требуются познания в психологии и социологии, которыми лично я не обладаю. Но я позволю себе остановиться на понятии «священная война». Сегодня многие мусульмане хотят отойти от него и оставить лишь арабское «джихад», которое чаще всего воспринимается как чисто духовная борьба со своими страстями. Как бы то ни было, его зачастую можно встретить в совершенно конкретном смысле, например, в трактатах по праву, где статья «джихад» касается материальной борьбы. Там говорится о так называемом «достаточном» обязательстве: для его выполнения достаточно, чтобы им занялась часть мусульман, всем делать это не нужно. Там описываются предупреждения, рассказывается, стоит ли убивать женщин и детей, которыми прикрывается враг, объясняется, как брать пленных, делить добычу и т.д. В мистическом плане, тут употребляется уже другое слово той же формы и корня: муджахада.
В любом случае, стоит остановиться на парадоксе, который представляет собой словосочетания «священная война». Оно несет в себе ценную информацию: огромное преимущество ислама над другими современным религиями заключается в том, что он может поставить на один уровень ужасные и прекрасные вещи, самые низменные и возвышенные порывы, убийство и Бога. Крестоносцы и инквизиторы делали нечто подобное, лишь двигаясь далекими обходными путями: они брали рассказы о завоеваниях из Ветхого завета за руководство, умалчивая при этом о Нагорной проповеди. В религиях некоторых исчезнувших народов вроде карфагенян, ацтеков и галлов, такая связь прослеживалась в требовании принесения жертвы. В интерпретации «Исламского государства», Бог приказывает пожертвовать собой, убив при этом как можно больше других людей. Кроме того, такой ислам позволяет заставить людей поверить в то, что они не преуспели в жизни, и что во всем этом виновны другие, те, кого нужно уничтожить. Ощущение того, что ты — часть Бога и ведешь борьбу с неверными, «наихудшими ползающими на четвереньках животными» (Коран, 8:22), может вызвать чувство экзальтации. Кроме того, никакой вины тут нет, потому что «это не вы их убили, а Бог убил их» (Коран, 8:17).
— Жиль Кепель (Gilles Kepel) считает, что цель Исламского государства разжечь гражданскую войну на нашей территории и привлечь на свою сторону всех французских мусульман. Согласны ли вы с такой точкой зрения?
У «Исламского государства» есть чуть больше шансов на успех, потому что избранная им группа, живущие во Франции мусульмане, уже обладает определенным (пусть и весьма относительным) единством, что может смягчить процесс. Такое единство объясняется сразу несколькими факторами: чувство меньшинства, которое должно «сплотиться», вынуждено довольствоваться ненужной другим работой, находится в самом низу, состоит из людей одного происхождения (они говорят на одном языке и живут в тех же кварталах) и отводит большое место религии.
— Целый ряд политиков полностью отделяют мусульманскую религию от «Исламского государства» и «Аль-Каиды» и даже утверждают, что эти движения идут вразрез с исламом. ДАИШ действительно не имеет ничего общего с ним?
— Само понятие «мусульманская религия» уже является обманчивым«. Если мы хотим отнести ислам к какой-то большой категории человеческой деятельности, его действительно лучше поместить в рубрику «религия», а не, например, «садоводство». Но эта рубрика намного шире. Кроме того, европейцы, от самых набожных до ярых антиклерикалов, неосознанно рассматривают религию через призму христианства. В результате они сводят религию к тому, что наблюдают в различных христианских конфессиях: священнодействия, молитвы, посты и паломничества. Все остальное к религии как бы не относится. В исламе же религия по большей части состоит в применении божественного закона. Именно он указывает, что нужно молиться, поститься и так далее. И требует вуаль, халяльную пищу и тому подобное.
«Исламское государство» утверждает, что верно стоящему в его названии определению. И как можно это оспорить? Его пропагандисты представляют тех, кого мы считаем «умеренными», как слабаков и даже предателей. Со своей стороны скажу, что «Исламское государство» не представляет ислам в совокупности. То есть, оно — не весь ислам, а один из нескольких исламов. Оно представляет собой попытку оживить современными средствами практику, которую самые древние биографы приписывают самому Магомету.
— Считается, что интернет вовлекает молодежь в джихад еще активнее, чем мечети. Из каких источников черпают эти сайты?
— Мне сложно ответить на ваш вопрос из-за недостаточно стабильного посещения сайтов, которые пропагандируют джихад. К тому же, они относятся к самым разнообразным течениям. В целом, интернет предоставляет максимум безнаказанности. Под предлогом анонимности или, скорее, псевдоанонимности можно позволить себе говорить все, что угодно, ложь, клевету, оскорбления, призывы к убийству. Это, кстати, касается не только исламистских сайтов. В любом случае, это позволяет проще сформировать воображаемый образ рая на Земле.
— Ислам зачастую сравнивают с католической церковью, подчеркивая, что ему нужен свой II Ватиканский собор. Эта параллель оправдана?
— Она кажется мне весьма натянутой, причем сразу по нескольким причинам. Прежде всего, католическая церковь — это организация с четкими догмами и иерархией. У нее есть свой катехизис и епископы, в том числе Римский, то есть папа. Именно один из них, Иоанн XXIII, решил созвать II Ватиканский собор. Но кто в исламе может обратиться с таким призывом, заставить прислушаться к себе и добиться применения принятых решений?
Кроме того, на соборе в Ватикане целью было вернуться к истокам, отойти от сформировавшихся впоследствии наслоений, некоторым образом, в духе Франциска Ассизского, который стремился к Евангелию. В исламе же худшее было как раз в самом начале. «Исламское государство» руководствуется именно мединским периодом (622-632). Оно идеализирует его, хотя и не вычеркивает убийства, расправы и пытки. В Евангелии нет призыва к насилию. Чего не сказать о Коране и хадисах, если толковать их буквально…
— Что такое «просвещенный ислам»?
— Это выражение на слуху уже какое-то время. Возможно, оно пошло от Малека Шебеля с его манифестом за Просвещение в исламе 2004 года. Разумеется, то, что он подразумевает, — прекрасная идея. Но я все же сделаю тут два замечания. Прежде всего, искать в прошлом основания для такого ислама можно лишь с большой осторожностью. Если мы говорим об интеллектуальных и художественных достижениях, тут все просто. Но если речь заходит о терпимости? Ибн Рушд? В своих философских рассуждениях он приходит к выводу о том, «почему нужно обязательно убивать еретиков». Андалусия? Тут лучше обратиться к историкам, чем романистам. Во-вторых, «Просвещение» — это одна из наших «священных коров». Нам следовало бы сначала разобраться с нашим собственным западным прошлым и понять, что там тоже хватает темных мест, перед тем, как предлагать его остальному миру, в том числе исламу…
