Алексей Навальный, когда Люблинский суд Москвы в очередной раз отказался сажать его в колонию по жалобе Федеральной службы исполнения наказаний (ФСИН), в своем блоге процитировал давнюю переписку сотрудников околокремлевских структур, когда-то опубликованную хакерами: «Проверку реакции общества на возможное помещение Навального в СИЗО имеет смысл проводить регулярно».
Это очень популярное и очень правдоподобное объяснение бесконечных попыток посадить Навального в тюрьму — власть как будто действительно тестирует общественное мнение, дожидаясь момента, когда реальный арест оппозиционного лидера не вызовет таких протестов, как те, которые были, например, после приговора Навальному в Кирове три года назад или полтора года назад, когда Алексея Навального и его брата Олега судили в Москве по тому же делу «Ив Роше», по которому сейчас ФСИН просила заменить Навальному условный срок на реальный, и по которому сидит в колонии брат политика.
Дело не в общественном мнении
В этой формуле — «Кремль тестирует общественное мнение» — все-таки есть что-то не то. У российского общественного мнения есть как минимум две особенности, фактически обессмысливающие любые проверки такого рода. Во-первых, российское общественное мнение во многом само формируется Кремлем, то есть не власть интересуется, чем живет общество, а наоборот, общество из выпусков телевизионных новостей узнает, чем ему положено жить на этой неделе, кого ненавидеть, кого бояться, кого обожать.
Во-вторых, российское общественное мнение лишено даже символических способов воздействовать на власть — ни о независимой прессе, ни о выборах всерьез говорить не приходится. После обоих приговоров Навальному тысячи его сторонников выходили без разрешения на Манежную площадь — сегодня это самая радикальная форма допустимого политического протеста, когда люди пытаются выйти на улицу из разветвленной сети подземных коридоров метро (в окрестностях Манежной площади с десяток выходов из-под земли), и на поверхности их встречает огромное количество полиции.
Люди проталкиваются между полицейскими, полицейские требуют разойтись, в какой-то момент начинаются задержания в случайном порядке, через час на площади никого не остается, а к ночи отпускают и задержанных. Протесты такого рода — это скорее ритуал, чем реальный механизм обратной связи, и когда оппозиционеры после таких эпизодов говорят «власть нас испугалась» — это звучит как грустная шутка.
Ноу-хау морального террора
Когда российская власть хочет кого-то посадить — она сажает. Когда она хочет не допустить выхода людей на улицы — не допускает, а если не получилось не допустить, — потом долго мстит. Об этом свидетельствует опыт «болотного дела» и общее ужесточение митингового законодательства, уже обернувшееся реальным сроком для активиста Ильдара Дадина. В странном судебно-фсиновском ритуале с бесконечными и всегда безуспешными попытками посадить Навального нужно искать какой-то другой смысл.
Реальный арест Алексея Навального стал бы понятным и бесспорным репрессивным актом — люди выходили бы на митинги, публицисты писали бы статьи о том, что мы проснулись в другой стране, международные правозащитные организации признали бы Навального «узником совести» — понятный алгоритм действий и дополнительная ясность для всех.
Но ясность — это совсем не то, чего хочет Кремль. Это можно считать самым любимым политическим приемом путинского Кремля — создание подвешенных ситуаций, и это касается не только судьбы Навального. Взять тот же Донбасс, нынешняя судьба которого кажется одинаково неприемлемой и сторонникам территориальной целостности Украины, и поклонникам «русского мира», или войны силовиков, в которых никогда не бывает победителей, зато все стороны конфликтов чувствуют себя проигравшими, оставаясь, однако, на своих местах — как Александр Бастрыкин.
Это политическое открытие последних лет можно назвать «законом Путина» — неопределенность в политике оказывается гораздо более деморализующим фактором, чем любая успешная полицейская мера. Тебя посадили — ты узник, ты мученик, ты герой. Тебя могут посадить — ты никто, и ты понимаешь при этом, до какой степени твоя жизнь зависит от одного только звонка из Кремля в суд. Моральный террор такого рода оказывается гораздо эффективнее классического полицейского террора. Топор, занесенный над головой, оказывается страшнее того топора, который уже воткнут в голову.
Объект этого морального террора — совсем не Навальный или, вернее, не только Навальный. Регулярное напоминание «можем посадить, если захотим» адресовано миллионам россиян — и сторонникам Навального, и тайным его симпатизантам, и тем, кто сам, будь его воля, посадил или даже расстрелял бы всех оппозиционеров.
Это такое массовое воспитание чувств — чувства беспомощности, чувства бессмысленности сопротивления, чувства страха, чувства покорности. Орудовать полицейской дубиной — для государства это чаще всего оказывается себе дороже, и в Кремле это знают. Использовать занесенную дубину в качестве постоянного фактора давления на оппозицию — удобнее и эффективнее.
