Книга третьего президента Украины Виктора Ющенко «Негосударственные тайны. Заметки на берегах памяти» вышла в апреле 2014 года, когда ситуация в Крыму только разворачивалось. Раздел «Грузия 08.08.08», который был посвящен российской агрессии против Сакартвело, был написан в сентябре 2013 года, но оказался пророческим: вседозволенность привела к новой агрессии в Европе. План Саркози оказался новым Мюнхенским сговором, который открыл возможности для новых агрессивных действий Кремля. Раздел публикуется с любезного разрешения издательства «Фолио» и Института Виктора Ющенко.
Дорога в темноте
Дорога шла в абсолютной темноте. Лучи фар выхватывали из ночи какие-то кучи щебня и строительную технику. Вдоль дороги стояли покрытые дорожной пылью грейдеры и грузовики. Это была плохая горная дорога, и нас ощутимо трясло на ямах.
Было ощущение напряжения. Телефон разрывался. Мне все время сообщали ситуацию. В паузах между звонками я рассуждал о возможных сценариях. Думаю, это абсолютно нормальное состояние, когда на такой дороге ты думаешь о том, что будет дальше.
За какие-то полчаса может случиться что угодно — возможны абсолютно противоположные ситуации. Никто не может исключить рокового завершения нашей миссии, которое легко было представить как случайность, как просчет некоего сержанта в российских погонах, пусть даже с украинской фамилией.
В подобных обстоятельствах нетрудно обыграть преступление как несчастный случай и сделать это так, чтобы во всем мире в это довольно легко поверили.
Это уже потом, когда я в следующий раз приехал к своим друзьям в Грузию, мне показывали уничтоженные российскими танками виноградники. Это было рядом, совсем недалеко от Тбилиси, рядом с теми местами, где проезжали наши машины.
В нашей колонне двигались пятнадцать машин. Там были президент Эстонии Томас Ильвес, президент Литвы Валдас Адамкус, президент Польши Лех Качиньский, премьер Латвии Ивар Годманис и я. Мы ехали в Тбилиси.
С другой стороны грузинской столицы подступала русская армия. Было ощущение неясности. Неясно было, как будут развиваться события.
В вопросе, для чего мы здесь, неясности не было. Первая мысль тех дней: мы должны быть в Грузии. Мы должны быть здесь. Это как Кеннеди когда-то говорил: «Сегодня я — берлинец!» Так и я был готов повторить эти слова в Тбилиси: «Сегодня я — грузин!»
Это была неординарная история: четыре президента и премьер едут в зону боевых действий.
Россияне уже были под Тбилиси. Единственная мысль была: ничто не сработает так, как эта моральная поддержка.
Я вспоминал тогда важные для меня слова, они все время крутились в тот вечер в голове: «Когда они пришли за коммунистами, я молчал, потому что я не был коммунистом. Когда они пришли за социалистами, я молчал, потому что я не был социал-демократом. Когда они пришли за профсоюзами, я молчал, потому что я не членом профсоюза. Когда они пришли за евреями, я молчал, потому что я не был евреем. Когда они пришли за мной — больше не было никого, кто мог бы протестовать «.
Слова были из другой эпохи, они звучали эхом истории нацизма. Но тогда, во время российско-грузинского конфликта, суть слов Мартина Немьоллера упорно не шла у меня из головы: когда они пришли за моим соседом, я молчал, когда пришли за мной — не было никого, чтобы заступиться.
Мы везли то, что, возможно, не развернуло бы этот конфликт вспять, но, по крайней мере, могло его как-то законсервировать. Это просто не могло быть оружием. Мы не везли оружие — только нашу солидарность.
То, что происходило в Грузии, было украинским вопросом. Это был вопрос нашего существования, вопрос нашей безопасности. Сегодня — Грузия, завтра — Украина.
Существует масса сценариев, как сыграть, например, на крымском вопросе, организовать серию провокаций, дестабилизировать ситуацию в Крыму — и дальше происходит череда событий, которая заканчивалась бы только тем, что в Киеве спускается украинский национальный флаг.
Хемингуэй когда написал то, о чем мы думали той дорогой: я являюсь частью человечества, и если кто-то умирает — умирает частичка меня. Поэтому если звонит колокол, не спрашивай по ком звонит колокол — он звонит по тебе.
Мы понимали это тем темным августовским вечером.
Хорошо, когда в подобных ситуациях есть единомышленники. Президент Адамкус и президент Качиньский совершенно не оглядывались, когда возник этот вопрос. Мы понимали, куда мы едем, но не понимали, чем это может закончиться. Наши советники убеждали нас, что оккупация будет продолжаться, что конечная фаза военной операции еще не закончена, что россияне идут темпом 50-60 километров, что пройдет еще одни сутки — и они будут в Тбилиси.
Конечно, звучали голоса, что никто не может гарантировать возвращение домой. Мы так и отвечали: значит, оставаться в Грузии — пусть арестовывают четырех президентов и премьера.
А такие вещи в международной политике недопустимы сами по себе, и тогда «победное» наступление превращается в проигрыш. Это было бы поражением для тех, кто наступает…
Мы были готовы встать перед танками без оружия, взяться за руки и сказать: надо вам четырех президентов арестовывать — арестовывайте, но знайте: мы сейчас с грузинами, и вы дальше не пойдете.
Едем. Ночь. Идут сообщения, сколько разбомбили за первые сутки, сколько за вторые, третьи… Сколько выведено из строя единиц техники, сколько было выведено из состава опорных точек. Для первых трех дней было много потерь.
В какой-то степени я сказал бы, что было много непродуманных, неадекватных действий со стороны грузинского военного командования. И поэтому мы понимали, что, в принципе, мы летим без плана для сценария полной оккупации Грузии Россией.
Наше поведение было скорее реакцией на ситуацию, которая менялась в стремительном темпе: а что будет, если мы не сможем вылететь обратно?
Очевидно, мы осознавали такую возможность, что аэропорты Грузии не работают, что с территории Грузии ни уехать не получиться, ни пешком уйти, потому что кругом через 24 часа будут российские блокпосты.
Какой план мог быть в такой ситуации?! Не могло быть никакого плана для такой ситуации! Были надежды на урегулирование конфликта, надежда, что агрессия остановится в ответ на совместные усилия переговорщиков, на международную реакцию.
О начале конфликта между Россией и Грузией я узнал из донесений Службы внешней разведки. Это был для меня канал своевременного информирования. Некоторыми данными разведки мы даже делились с партнерами.
Кроме того, у нас была достигнута договоренность об обмене информацией между министерствами иностранных дел, а в разгар конфликта я делегировал в Тбилиси министра иностранных дел Владимира Огрызко и специального представителя — заместителя министра Константина Елисеева. Они несколько дней провели в Грузии.
В-третьих, был, безусловно, прямой контакт с президентом Саакашвили.
Правда, специалисты по безопасности предостерегали нас от пользования старыми, еще советскими каналами правительственной связи. Я помню, как меня предупреждали, что такой канал ненадежен, что из него можно довольно легко «снять» нужную информацию. Но, безусловно, есть вещи очевидные, которые можно и по такому связи друг другу сообщать.
Президент Саакашвили позвонил в понедельник, 11 августа, где-то часов в 16. Его голос был крайне взволнованным, сам он был немногословен.
Сначала прозвучало только одно предложение: «Виктор, они идут на Тбилиси!»
Пауза. Несколько секунд собираюсь с мыслями, говорю: «Одну минутку! Давай небольшую паузу сделаем, чтобы я мог понять, что мы можем сделать».
— Приезжай!
— Приеду. Я приеду, только ты дай мне на некоторое время на переговоры.
Я распорядился, чтобы самолет был в постоянной готовности, и начал контактировать с президентом Польши Лехом Качиньским.
У меня сложилось впечатление, что президент Качиньский был готов лететь со мной в тот самый момент.
Я думал, что, возможно, мне потребуются какие-то сильные аргументы. Ведь он президент страны НАТО, президент, у которого есть внутренние инструкции альянса. Он не был так же свободен в маневрах, как, допустим, президент Украины. Я думал, что этот разговор может занять много времени. На самом деле на него ушло четверть часа.
Я озвучил известную мне аналитическую информацию о том, что оккупация планировалась заранее, рассказал о мотивации сторон, поделился видением вариантов развития событий: они уже были продуманы.
С Лехом было очень легко поддерживать контакт. У нас и раньше общение происходило довольно часто: мы встречались каждый месяц, это было и на территории Украины, и на территории Польши, и на территории европейских стран. Я думаю, у нас было несколько десятков встреч.
Мы очень часто обсуждали вопросы региональной тематики, и всегда, как правило, мы находили на общую позицию. Возможно, у нас были некоторые различия во взглядах на Белоруссию, но в большинстве вопросов это была общая точка зрения. Он, как и его милая жена, был мне симпатичен, и все это вместе создавало большое доверие друг к другу.
Финал этого разговора был такой: он готов вылететь, но надо было переговорить с Адамкусом.
Я в тот момент находился в Крыму, но не в резиденции, и поэтому пользовался мобильным телефоном. В резиденцию надо было еще доехать, это требовало времени. Именно поэтому я попросил Качиньского поговорить с Адамкусом, потому что он имел доступ к стационарным средствам связи.
Кроме того, я понимал, что мне надо несколько часов, чтобы подготовить борт, получить разрешения на воздушное пространство.
Мы представляли, что могут быть проблемы, которые надо решить до вылета наших балтийских коллег. А нам надо было еще уточнить их позицию и готовность лететь, решить вопрос коммуникации. Это все могло задержать вылет.
Итак, у Качиньского стационарные средства связи были под рукой, поэтому я попросил президента Польши уточнить позицию президента Литвы, готов ли он тоже вылететь в Тбилиси.
Президент Качиньский мне говорит: «Я должен переговорить с Адамкусом подробнее, потому что у него возможны проблемы с транспортом». Это был такой довольно странный эпизод, когда у президента Адамкуса были дебаты с парламентом по вопросу его международных поездок. Разумеется, это были их внутренние дела.
Я предложил тогда, чтобы президент Адамкус прилетел на Украину, а здесь мы украинским бортом полетим дальше. На все эти переговоры у нас ушло достаточно много времени…
А потом сработал совсем другой вариант. И ранее в течение первых дней российско-грузинского конфликта, и в это время, когда отрабатывались технические вопросы, у нас с президентом Качиньским было еще несколько разговоров с секретарем Европейского Союза по вопросам безопасности Хавьером Соланой.
Я думаю, что у меня было три или четыре разговора с ним по грузинской ситуации. Мне так казалось, что мое видение ситуации Солана воспринимал как нечто, что было изображено в более густых тонах, чем оно было на самом деле.
Думаю, ему показалось, что мы слишком недалеко к конфликту, а потому преобладают эмоциональные составляющие.
Кроме того, на тот момент мы с Качиньским согласовали общую позицию по миссии президента Франции Николя Саркози.
Ведь тот озвучил, что он, как представитель страны, председательствующей в ЕС, срочно берется за план урегулирования. И пока этот план не появился в окончательной редакции, мы с президентом Польши довольно интенсивно контактировали с Елисейским дворцом с целью передать президенту Саркози наше видение этого плана урегулирования.
Я был убежден в том, что первым пунктом должно быть прекращение огня. Сначала надо было прекратить войну! Это было очевидно, здесь не нужно быть большим стратегом. Далее мог быть любой план, но сначала надо остановить танки. Первый пункт был обязателен.
Но после того, как будет прекращен огонь, и перед тем, как будет закреплен пункт о выводе войск, надо было четко прописать базовый пункт, который закрепляет обязательства российской стороны о признании территориальной целостности Грузии. Закрепление территориальной целостности Грузии, на мой взгляд, — это был главный пункт плана урегулирования. Вокруг него и формировалась вся развязка этого конфликта — сначала политическая, а потом военная.
Этот пункт должен стать базой для обеих сторон, для двусторонних политических отношений между Грузией и Россией: Россия признает территориальную целостность Грузии, гарантирует, что не будет перекройки территорий, что она не будет формировать никаких марионеточных правительств, и таким образом 20% территории Грузии не выпадают из государственной территории.
До сегодняшнего дня я считаю, что отсутствие этого пункта в плане Саркози — это была самая большая его ошибка. В Елисейском дворце не прислушались к этому предложению.
Была вообще странная ситуация, когда агрессию начинает так называемая миротворческая сторона. В результате Грузия оказалась один на один перед асимметричной формулой, где как «миротворец» выступает агрессор и его марионетки.
Пока будет существовать такая «миротворческая модель» — а такая же модель работает и в Приднестровье, — до тех пор будет потенциально заложен конфликт: миротворец слишком легко становится агрессором, его оружие перестает быть оружием сдерживания и становится оружием участника конфликта.
И поэтому, когда мы говорили с президентом Качиньским, я его просил, чтобы в план обязательно был включен пункт, который побудил бы Европу пересмотреть формат миротворческой миссии. Очевидно, его надо было расширить, наполнить более широкой международным присутствием.
Я заявил, что Украина готова быть одной из сторон в рамках международного решения, которое гарантирует безопасность в рамках, например, совместных миротворческих сил ООН. К сожалению, европейская дискуссия относительно плана урегулирования российско-грузинского конфликта была слишком скоротечной…
Наши консультации и переговоры продолжались до вторника, 12 августа, когда ко мне в Крым прилетел самолет польского президента с ним и нашими балтийскими коллегами на борту.
Это был тот самый самолет, который почти через два года, в печальный день апреля 2010 года, разбился над Смоленском в России.
Мы просидели в аэропорту несколько часов: экипаж ждал разрешения пролететь над территорией России. Нас просили подождать: якобы там работают над решением данного вопроса.
Затем проходит еще полчаса, и нас еще просят подождать. Где-то пять-шесть раз нам докладывали, что российская сторона рассматривает нашу просьбу. Стало очевидным, что там просто затягивают вылет, понимая, что в ночное время полет становится в десять раз опаснее.
Возможно, россияне надеялись, что мы откажемся от этого полета из соображений безопасности, ведь необходимо лететь в ночное время над территорией, где происходит военный конфликт. И поэтому мы решили, что пока солнце не зашло, нам надо вылетать.
Экипажу дали еще время, чтобы они выбрали другой воздушный коридор. В конце концов, мы облетели российскую территорию: вылетели на Анкару, а затем по территории Турции облетели Кавказ и прилетели в Азербайджан, в район, близкий к Грузии.
Безусловно, сама по себе это была беспрецедентная ситуация, когда пять лидеров своих стран летят одним бортом на территорию чужой страны, где идет война.
Мы понимали, что могут быть случайности, в том числе случайности подготовленные, запланированные, которые могли возникнуть в полете. Мы полетели.
Украинцы из Тбилиси, украинцы из Москвы
Откровенно скажу, я ожидал, что эта политическая карта будет разыграна на Украине, даже не столько в самом парламенте, как в рядах так называемого демократического большинства. И мои ожидания сразу подтвердились, как только в парламенте была предложена на рассмотрение резолюция по Грузии. Это была мягкотелая, неясная, беззубая позиция. По факту агрессии со стороны России ни парламентом Украины, ни правительством во главе с Юлией Тимошенко не была дана соответствующая оценка.
Перед отлетом в Грузию я дал поручение правительству рассмотреть вопрос, регулирующих перемещения по территории Украины войск Российской Федерации, расположенных на базе вооруженных сил в Севастополе. До этого момента такого регламента не было: теоретически десятки БТРов, которые были дислоцированы в береговых частях, могут взять курс на Киев, и формально их никто не может остановить. Когда я распорядился срочно рассмотреть этот вопрос, принять директивы, создать соответствующий регламент, несколько дней правительство вообще не мог этот вопрос поставить в повестку дня.
Эти регламенты были разработаны Министерством иностранных дел и Министерством обороны. В конце концов эти документы появились в повестке дня, но премьер-министр их не подписала. Я думаю, что они не подписаны до сегодняшнего дня.
Я много раз спрашивал премьер-министра, почему так произошло, пытался объяснить ей, почему нам нужно принять этот обязательный регламент на случай опасной ситуации в Украине, но слышал о большой загруженности, занятости, неготовности. Назывались десятки причин. «Нет» прямым текстом ни звучало, но выглядело, будто она имела какие-то другие мотивации…
Я думаю, что это уже входит в контекст тех отношений, которые Тимошенко формировала с Путиным, начиная с сентября 2005 года. Я убежден, что существует целый перечень вопросов, которые украинская сторона в случае военного конфликта должна иметь приготовленными. Но в известном контексте решения этих вопросов было заторможено.
В одном из своих интервью Путин заявлял, что был очень удивлен, когда Тимошенко вышла на демонстрацию против Харьковских соглашений, предусматривающих продление пребывания Черноморского флота России на территории Украины еще на 25 лет, несмотря на конституционное ограничение его пребывания 2017 годом.
Тогда Путина удивило, что среди манифестантов политическая партия Тимошенко и сама Юлия Владимировна, мол, мы с ней договаривались о том же, только на 50 лет… Это давало мне основания чувствовать, видеть, понимать, что президент и премьер играют в этом конфликте в две разные партии.
Я не рассчитывал на большую поддержку, но мне казалось, что к этому обязывает этика: правительство должно встать на позицию президента и поддержать ее, потому что это позиция Украины. Вот это — во-первых.
А во-вторых, оппозиция была еще более дерзкой, еще более циничной — это была второе государство в государстве. И если вспомнить тогдашние новости, абсолютное большинство украинских каналов копировали подачу, стилистику и содержание российских новостей.
Оценки этого конфликта на украинских каналах слишком часто отождествлялись тем, которые звучали из кремлевских рупоров.
К этому со стороны оппозиции продолжалась неограниченная критика действий президента Украины — и это была новость номер один. Оппозиция, на мой взгляд, вообще побоялась выступить одним фронтом за украинские интересы, хотя, возможно, в оппозиционной Партии регионов были и такие люди, которые считали, что это опасность и для Украины. Но корпоративные расчеты оказались сильнее, чем национальные.
Позиция парламента была слабой, агрессор ни был назван агрессором. Еще одним важным моментом для Украины было то, что в этих событиях участвовали войска, которые дислоцировались на территории Украины. Часть кораблей Черноморского флота Российской Федерации участвовала в блокировании морской акватории Грузии. На базе ЧФ РФ располагалось на тот момент более 30 военных кораблей, около 80 самолетов, вертолетов, то есть речь шла о достаточно мощной группировке.
Эта ситуация показала, как легко, без всякого своего согласия и желания Украина может быть втянута в международный конфликт. Тогда я направил по официальным каналам президенту России Дмитрию Медведеву предложение начать переговоры по соглашению, которое урегулировало бы наши отношения в случае возникновения военных действий, подобных тем, свидетелями которых мы стали в начале августа 2008 года. Нам было важно защитить в этом случае национальные интересы Украины. Но на этом поле президент оказался один, без консолидированной поддержки правительства и парламента Украины.
Когда грузинская площадь скандирует
На территории Азербайджана нас встретили представители местной власти. С самолета мы пересели к автомобилям. В тот момент мы еще беседовали, присоединится ли к нам президент Азербайджана. Алиев не поехал. Мы сели в машины. На дорогу ушло около четырех часов. Первое впечатление от Тбилиси — люди. Выезжаем на центральную улицу, и чем ближе к парламенту — тем больше было людей вокруг.
На улицах не чувствовалось никакой суеты. Выглядело так, будто шел дождь и люди группками по 5-7 человек жались друг к другу под один зонтик. Только не было ни дождя, ни зонтиков — просто на улицах собирались люди.
Это напоминало, как в Антарктике пингвины перед метелью собираются вместе, чтобы противостоять стихии. А здесь собирались такие же кучки людей. И это придавало тревоги. Далее небольшие группы людей сливались в толпу. Я очень хорошо помню эти минуты: масса людей расступается перед нашими автомобилями, звучат аплодисменты. Толпа на площади перед парламентом пришла в движение, толпа зашевелилась, как в пчелином рое. Мы же приехали.
За пару минут мы все стояли с Михаилом Саакашвили на трибуне перед парламентом: «Грузия — наш друг! Грузины — наши друзья! Сегодня, в тяжелые времена для Грузии, мы говорим, что вы имеете право на свободу и независимость! Мы приехали, чтобы продемонстрировать самое святое чувство грузинскому народу. Это чувство солидарности, того, что наше сердце принадлежит вам!»
«Дорогие грузинские друзья, пройдет время, и мы будем смотреть на эти страницы нашей истории, как на дорогу, которую мужественно прошла грузинская нация. Свобода стоит того, чтобы за нее бороться! Мы должны помнить, что грузинская нация достойна быть независимой. Мы приехали подтвердить, что ваш суверенитет, независимость, территориальная целостность — наши ценности! Вы никогда не будете одни! Независимая Грузия будет вечно!»
А Саркози не было еще долго. Мы продолжаем выступать. Мое выступление длилось где-то минут пять. Толпа начала скандировать наши имена. И вот после выступлений мы вернулись в парламент.
Через некоторое время стало известно, что президент Саркози уже в Тбилиси. Мы решили подождать президента Саакашвили, чтобы с ним еще раз вернуться к оценке ситуации. Это была какая-то маленькая комната, в которой мы едва могли разместиться. Приезжает Саркози, заходит в комнату. Он был в очень приподнятом, бодром настроении. По крайней мере, он выглядел. Мне показалось, что он спешил формально проинформировать грузинскую сторону о результатах переговоров с российской стороной.
Проблемы плана Саркози
Саркози начал переговоры с Саакашвили. Мы волновались о результатах переговоров. Тревога заключалась в том, будет ли заключено соглашение в тех формулировках, которые мы хотели видеть. Ключевым был вопрос сохранения территориальной целостности Грузии. Любые другие варианты оставались источником рисков, включая риск новой военной агрессии.
У меня почему-то сразу было ощущение, что процесс идет не в ту сторону. Мы не знали о результатах переговоров Саркози в Москве, и мы не знали, о чем договариваются Саркози и Саакашвили.
Президент Лех Качиньский начал заметно нервничать. Нас предупредили, что сразу после переговоров между президентами Грузии и Франции будет пресс-конференция. Но только при участии Саакашвили и Саркози. Нам предложили места в зале. Мы договорились, что на двустороннюю пресс-конференцию президентов Саркози и Саакашвили мы не идем.
Ожидая завершения пресс-конференции, наша небольшая группа вышла на летнюю террасу. Там мы обсуждали плюсы и минусы плана, который привез Саркози. Мне казалось, что его план был неполноценный без пункта о территориальной целостности Грузии.
Президент Польши тогда также очень проникся этим моментом, Качиньский сказал: «Я не понимаю, почему мы здесь, если так идет — нам надо вставать и лететь назад». У него была очень эмоциональная реакция. Он почувствовал, что это план, после которого будет много вопросов.
Когда сейчас читаешь этот план урегулирования, уже можно точно сказать, что отсутствие пунктов, предложенных мной, Качиньским и нашими балтийскими коллегами, привело к созданию зоны управляемого хаоса и к потере Грузией своих территорий на много-много лет.
Тот план, который привез Саркози, с этой точки зрения был некорректным. Почему Европейский Союз пошел на реализацию именно такой версии плана урегулирования? Нам этого не было известно. Я могу говорить только о своем предположении.
Не до конца адекватная реакция Европейского Союза способствовала появлению в России ощущение вседозволенности. Если бы на события августа 2008 года мир отреагировал в более жестких оценках — убежден, у нас не было бы через четыре месяца «газовой» войны, которую первого января начала Россия по отношению к Украине, а через неделю — и против самого Европейского Союза. Я помню, как Европейский Союз трудно выдавливал из себя слова о том, что Украина — жертва этого конфликта, она непричастна к проблемам поставок российского газа в Европу.
Эта ситуация была логическим продолжением той российской международной политики. Если тебе прощают военную агрессию, оккупацию чужих территорий и у тебя от того вырастают крылья — очевидно, такое положение не может не рождать ощущение вседозволенности.
Если бы кто-то в августе 2008 года спрогнозировал, что уже в скором времени Россия посреди зимы прекратит подачу газа в страны Европы, то любой эксперт в Евросоюзе отреагировал бы на это, как на бред, как на сон сивой кобылы! Через четыре месяца на этот сюрреалистический сценарий надо было реагировать в режиме реального времени.
Думаю, что сегодня российско-грузинский конфликт был бы урегулирован гораздо качественнее и жестче, потому что Евросоюз сегодня глубже понимает систему угроз в регионе. Нет иллюзий в отношении России, розовые очки изменили цвет.
С президентом Саакашвили мне и всей нашей делегации «доброй воли» удалось поговорить уже после его совместной с Саркози пресс-конференции.
Рассвет нового мира
Это была где-то четыре утра, над Тбилиси уже начинал светать небосвод, город собирался встречать восход солнца… Он пришел улыбаясь.
Мы проговорили где-то полтора часа на рассвете. Безусловно, Миша был доволен, что начал работать план урегулирования: плохой мир, как известно, лучший любой войны.
Уже можно было говорить если не de facto, то, по крайней мере, de jure о прекращении огня. Однако без прекращения огня любой план и так не имел смысла. Грузия должна сконцентрироваться совсем на другом пункте — тогда я так и сказал президенту Грузии: «Считай, что пункт о прекращении огня уже у тебя в кармане!» Самое важное было сконцентрироваться на достижении гарантий территориальной целостности.
Уставшая улыбка президента Саакашвили диссонировала с моим настроением в то утро: «Господин Президент, вы теряете 20% территории! Не время для такого настроения!» Я считал, что это решение надолго «заморозит» этот конфликт и еще десятки лет будет фактором нестабильности.
С другой стороны были хорошие надежды, что удастся не допустить развития конфликта и умножения его жертв. В то утро мы говорили о том, что в этом плане урегулирования было много вещей, которые воспринимаются положительно…
Но, с другой стороны, у меня и теперь болит сердце из-за того, что в те дни план мирного урегулирования не дал ответа на угрозу территориальной целостности Грузии и не снизил риски новой эскалации конфликта.
Грузия потеряла 20% своей территории. В этом конфликте был недооценен маневр другой стороны. Уже сегодня можно просто констатировать, что мир стал менее безопасен, а план Саркози не принес полного демонтажа проблемы. Он только заморозил конфликт.
Далее шли процессы консервации конфликта: я имею в виду те марионеточные правительства Абхазии и Северной Осетии, развертывание российских военных баз на этих территориях — узел затягивается, стороны натягивают канат все сильнее.
Но утром 13 августа даже этот горький мир воспринимался положительно, над Грузией взошло солнца, однако его лучи осветили совсем другой мир.
