Раньше было хотя бы известно, кому мы объявляем войну, а сейчас враг обрел качества, о которых мечтает каждая армия мира: он стал невидимым и безымянным. Или, может быть, все еще хуже и его вообще не существует, хотя он оставляет за собой жертвы?
Не воюет ли Запад случайно… сам с собой? И лишь благодаря политикам-популистам этот враг еще носит имя каких-то чужаков. Возможно, популисты нужны обществу именно для того, чтобы избавить его от поиска виновных. Однако достаточно хотя бы немного ориентироваться в действительности, чтобы увидеть, что те, кто устраивает теракты — это по большей части европейцы, выросшие в европейском обществе и его культуре. А те, кто бежит от Асада и ИГИЛ (запрещенная в РФ организация, — прим.пер.) — это жертвы террора, а не его организаторы.
В самом современном терроризме в Европе, впрочем, нет ничего нового, а радикальный ислам тонет в статистике жертв терактов, если начать отсчет с 1970-х. Твердое первое место занимает в ней Ирландская республиканская армия (более 1800 смертей) и баскская ЭТА (более 800), которым сложно отказать в европейском происхождении. Более того, баски были здесь до всей культуры и всех индоевропейских языков. Впрочем, не создал ли Запад и само ИГИЛ? Ведь оно не появилось бы, если бы не руины, несколько сотен тысяч убитых людей и гнев, оставшиеся после американской «гуманитарной интервенции» в Ираке и Афганистане. И неужели вооруженный до зубов Запад мгновенно не расправился бы с ним, если бы раньше не решил жить без самопожертвований? Сейчас уже ни один политик не решится послать свою сухопутную армию на войну, рискуя жизнью солдат. Люди (совсем не так, как раньше) не готовы умирать за свою страну и тем более за союзников. Патриотизм? Да! Но лучше в виде исторических реконструкций.
Папа римский о войне
Интуиция вновь не подвела Папу Франциска. Выступая на Всемирных днях молодежи, он, в частности отметил: «Мы давно говорим, что мир находится в состоянии эпизодической войны», вначале была Первая, потом Вторая мировая война, «сейчас началась эта». Политики от левого до правого фланга не сказали бы лучше. Спустя несколько минут Франциск вновь попросил микрофон, чтобы пояснить: «Я не говорю о религиозной войне. Это другие хотят, чтобы она выглядела религиозной». И добавил, что разворачивается война интересов, война за деньги, ресурсы, природу, власть над народами. Не похоже ли это на войну Запада с Западом?
Все надеялись, что будет мило, легко и приятно, но внезапно без очевидной причины Запад оказался на краю пропасти. Каждый день приносит новое потрясение. В очередных странах накаляется атмосфера, один за другим происходят теракты, вводятся режимы чрезвычайного положения, экономику душит дефляция, распространяется вирус популизма. Если слово «кризис» происходит из медицины, Запад движется к состоянию клинической смерти. Все потому, что мы хотели все больше и больше свободы. Напомню, потому что это могло забыться. Идеология Запада, то есть постмодернизм (постсовременность) с грохотом рушится. Этот этап наступил после современности, когда промышленное общество стало для людей слишком тесным и недостаточно гибким: оно ограничивало их свободу. Люди не хотели быть привязанными к своим социальным классам, рабочим местам, партнерам, жить в одном государстве, иметь единственное гражданство, национальность, образование, сексуальную ориентацию, пол и так далее. Они хотели получить больше возможностей для самореализации в жизни. Они мечтали быть вечно молодыми, а одновременно ждали от медицины и социального страхования бессмертия; всегда любимыми, но одновременно увлекающимися новыми партнерами и партнершами; вечно и всюду красивыми. Одна свобода породила другую, а та третью, так что пришлось добавлять все новые буквы Л(есбиянки), потом Г(еи), потом Б(исексуалы), наконец, Т(рансексуалы), К(вир) и так далее.
А когда вдобавок рухнула «империя зла», СССР, начало казаться, что свободный человек Запада победил дьявола раз и навсегда. На кладбище давних войн и битв посадили Европейский союз: прекрасный в своем разнообразии сад, состоящий из больших и малых народов, говорящих на разных языках и молящихся разным богам.
Было так восхитительно, что нам захотелось большего. Не просто общего европейского государства со своей конституцией, а европейского государства без европейского налога, европейской армии, европейской власти, а лучше даже без этой конституции. У нас должно было стать лучше, чем в Америке. Когда там постепенно переставали верить в «американскую мечту», американец Джереми Рифкин (Jeremy Rifkin) смиренно провозгласил появление «европейской мечты». Европейцы получили мир, права и деньги без необходимости чем-то жертвовать. И это еще не все.
Этим идеальным состоянием Запад наконец смог поделиться с вечно обездоленными народами, которым он до сих пор не мог или не хотел помогать, но давно сочувствовал. Поляки, чехи, словаки и, возможно, даже украинцы получат то, чего веками ждали, а Запад даст им это, подняв себе настроение. Примет в НАТО и ЕС. Так что у Элвина Тоффлера (Alvin Toffler) на самом деле был повод объявить третью волну демократизации, у Фрэнсиса Фукуямы (Francis Fukuyama) — конец истории, а у Энтони Гидденса (Anthony Giddens) — объединить левых и правых.
Продолжалось это, однако, недолго, а жизнь внезапно начала рушиться. Одна свобода за другой оборачивалась рабством. Запад утратил над собой контроль и начал дрейф в неизвестное. Он перестает справляться с элементарными потребностями — с экономикой и безопасностью. И, что хуже всего, свободы по очереди превращаются в свою противоположность.
Безопасность исчезла
Свобода от угрозы жизни начала разрушаться вместе с двумя башнями Всемирного торгового центра. Держава, которая единолично удерживала мировое лидерство, позволила выбить себе два передних зуба. Из миллиона выводов и гипотез, которые появились позже, верной оказалась лишь одна: мы больше не чувствуем себя в безопасности. В том числе потому, что все остальные выводы оказались неверными: ни в одной из стран ближневосточного региона не удалось ни обнаружить оружие массового поражения, ни установить демократию, а террористические атаки продолжились (после 11 сентября были еще теракты в Лондоне и Мадриде). Вместо Аль-Каиды появилась в сто раз более опасная угроза — ИГИЛ. Европа стала похожа на Израиль. Серьезные политики уже понимают, что теракты останутся частью нашей действительности.
Экономическая свобода закончилась обогащением немногих и массовым обнищанием остальных. Средний годовой доход американской семьи уменьшился с 1999 года на 5 000 долларов, а состояние 400 богатейших американцев равно по объему состоянию двух третей населения. В Европе поняли, что не получится иметь общую валюту без общего налога, с помощью которого можно выровнять разрыв в конкурентоспособности между Германией и бедным югом. «Количественное смягчение», то есть допечатка денег, должна была привести к инфляции и стимулировать рост, однако мы наблюдаем дефляцию, а глава Европейского центрального банка, печатающего евро, лишь наполовину шутя, говорит, что еще немного и он начнет сбрасывать деньги с вертолетов.
Гибкость закончилась «мусорными» договорами. Мы не обречены больше всю жизнь тоскливо работать на одном месте, но взамен мы получили страх потерять работу, отсутствие страховки и тоскливое составление резюме для вечного поиска новой. Постсовременность начиналась с протестов молодежи 1968 года, которая не хотела жить, как родители. Сейчас молодые протестуют, потому что хотят жить, как родители: иметь стабильную работу, страховку, пенсию. Серьезные политики уже знают, что этого не будет.
Сексуальная свобода начала напоминать излишнюю увлеченность пластическими операциями. Постсовременность улыбается нам губами Рене Зеллвегер. Постсовременная Бриджит Джонс не оказалась счастливее, чем мадам Бовари. Самым захватывающим и ужасающим писателем стал Мишель Уэльбек, когда он стал писать романы, строящиеся на аналогии между экономическим и культурным либерализмом. И один, и второй привели к обогащению горстки людей и обнищанию большинства. Когда я однажды спросил Уэльбека, видит ли он какой-то выход, он ответил: не очень, можете ли вы представить себе профсоюз старых и некрасивых женщин или мужчин?
Фашисты у власти
Политическая свобода закончилась тем, что (судя по всему), никто уже не хочет избирать серьезных политиков. Сейчас будут править фашист в Австрии, бывшая фашистка во Франции, реальный фашист в Турции, гротескный фашист в США, а Ярослав Качиньский (Jarosław Kaczyński) получит Нобелевскую премию по экономике за то, что он бросил соотечественникам «500 +» (программа, по которой государство выплачивает ежемесячно 500 злотых на второго и последующего детей, — прим.пер.). И люди, вместо того, чтобы требовать на демонстрациях Комитета в защиту демократии выдать бесплатные лекарства министру Зебро (Zbigniew Ziobro) и Качиньскому, дадут им конституционное большинство на следующих выборах.
Так или иначе все, кто наращивает свою популярность, апеллируют к национализму, который, как мы думали, раз и навсегда растворится в космополитическом Западе, но, скорее растворится сам Запад, чем он. Когда в Италии и Германии рождался современный национализм, Массимо д’Адзельо (Massimo d’Azeglio) после объединения итальянского государства сказал: «Мы сделали Италию, а теперь нам нужно сделать итальянцев». Европейский союз, к сожалению, завершить никто не решился, так что у нас остались недоделанные европейцы.
Восток рухнул от строительства реального социализма, а Запад рушится от строительства нереального социализма. Депрессия — это гнев, направленный на самого себя. Поэтому Запад сейчас по большей части веди войну с самим собой.
