Сергей Лозница, в действительности, не может идентифицировать себя с каким-то одним государством. Он родился в Белоруссии, вырос в Киеве, затем десять лет прожил в Москве, а 15 лет назад переселился в Берлин. На вопрос о том, где его родина, этот 51-летний режиссер отвечает просто: «В культуре». В своих фильмах он охотно занимается политическими вопросами. Документальный фильм Лозницы «Майдан» (2014) показывает портрет украинского народа в период революционных преобразований, а в фильме «Событие» (2015) он рассматривает с близкого расстояния августовский путч 1991 года в Москве, годовщина которого в эти дни отмечается в 25-ый раз. На Потсдамской площади в Берлине мы беседуем с ним об уроках прошлого, а также о перспективах для Украины и России.
Die Welt: Г-н Лозница, в вашем фильме «Событие» вы показываете те три дня в России в августе 1991 года, когда советские функционеры планировали устроить путч и когда сотни тысяч демонстрантов в Санкт-Петербурге вышли на улицы в поддержку демократического будущего. При этом вы использовали материал, отснятый в 1991 году различными операторами. Почему вы решили работать именно с таким материалом?
Сергей Лозница: Это совершенно потрясающие кадры, и они так много способны сказать о том времени, в которое они были сделаны. Как раз в тот момент я начал читать «Доктора Живаго» и «Архипелаг ГУЛАГ», и тогда можно было подумать, что осталось всего лишь открыть дверь, ведущую к свободе. Сегодня я смотрю с грустью и с печальной иронией на ту наивность, с которой я представлял будущее. Вероятно, то же самое делает и зритель — 25 лет, лежащие между теми событиями и нынешним временем, являются важной составной частью этого фильма. Наше знание о том, что за это время произошло, действует как комментарий к тому, что мы видим на экране.
— Так что же произошло? Почему Россия сегодня далека от того, чтобы быть свободной страной?
— Люди постоянно подвергаются индоктринации. Происходили войны, и многие пытались их игнорировать. В результате возникло странное равнодушие, которое меня особенно потрясает. Только посмотрите на политиков 1990-х годов! Чубайс, Явлинский. Какие же это были демократы, если они поддержали войну в Чечне? И как это, вообще, стало возможным? В результате подобного игнорирования становится все тяжелее сделать что-то позитивное в России. Все талантливые люди бегут из страны. Скоро в России вообще ничего не будет производиться.
Научный ландшафт также разрушен — и что остается? Только захватывать новые территории и нападать на другие страны для того, чтобы выжить. Правительство провоцирует насилие для того, чтобы тем самым запугать людей. А когда люди испытывают страх, разум отключается, и именно в этом и состоит проблема. Для позитивного развития нужна свобода, но свобода при нынешней власти в Кремле невозможна.
— Но это же не может продолжаться вечно. Каким вы видите будущее России?
— Я не верю в революцию в России. По крайней мере, в настоящее время. Я думаю, что никаких изменений не будет, пока полностью не иссякнут экономические ресурсы. Пока у людей не закончатся деньги на самое необходимое — на еду, одежду, отопление. После этого некоторые регионы отколются, и они, вероятно, будут в состоянии лучше себя обеспечивать, если не будут больше зависеть от метрополии. Однако этот процесс, к сожалению, не будет протекать мирно.
— Где вы были в августе 1991 года?
— Я был в Киеве. Когда поступили сообщения о беспорядках, я пошел на прогулку. В Киеве ситуация оставалась относительно спокойной. Там не было таких протестов, как в Санкт-Петербурге или в Москве. Однако в тот момент проходили демонстрации в поддержку независимости Украины, что тогда было для меня немыслимой идеей. Как и многие другие, я не был к этому готов.
— А сегодня?
— Сегодня я уверен в том, что в этом состоит единственный шанс для Украины — шанс для того, чтобы выжить, и в этом ее единственное спасение. Но следует сказать, что Украина еще не обрела истинной независимости.
— Что должно для этого произойти?
— Должен состояться Майдан большинства, изменение ценностей. То, что люди во время революции на площади независимости в Киеве пережили внутри себя, должно прочувствовать целиком все общество. Независимым государство может стать только тогда, когда все его граждане будут осознавать себя как граждане.
— Вы снимали революцию на Майдане. Что отличало ее от революции 1991 года в Санкт-Петербурге?
— На Майдане можно было увидеть совершенно другие лица, и люди были настроены более решительно. Возможно, главное отличие состоит в том, что на Майдане были люди, готовые умереть за свою идею. Они вышли на улицу для защиты свободы и достоинства, они уже больше не хотели мириться с тем, чтобы их грабили коррумпированные политики. Революция на Украине — и это интересно — показала, что люди там в течение последних 25 лет значительно меньше «обрабатывались» сверху. Поэтому Украина более живая, чем Россия.
— С какими чувствами вы смотрите на Украину сегодня, спустя два года после революции?
— Мне грустно, поскольку страна погружается в бедность. У меня много критических вопросов к этой революции, а также к президенту. Но я понимаю, что люди пытаются терпеть, поскольку любой другой вариант в нынешней ситуации будет означать отдать мяч в руки врага. Правительство тоже понимает это и использует это.
— К чему вы относитесь особенно критично?
— Я, например, не понимаю, как могло получиться так, что Украина не платит пенсию людям на оккупированных территориях.
— Это объясняют тем, что деньги там украдут местные сепаратистские банды или российские силы, что уже и случалось.
— Но нужно найти решение! Эти люди в течение многих лет своей жизни вкалывали, а теперь их просто бросают на произвол судьбы, поскольку место их жительства оказалось оккупированным. Это абсолютно советский принцип. Родимое пятно прошлого. Именно по этой логике раньше попавших в плен людей объявляли предателями. Почему президент Порошенко не обращается к людям на Донбассе, почему он им не говорит: «Мне все равно, во что вы сейчас верите, мне все равно, принимаете ли вы меня или нет, — для меня вы граждане Украины, и я буду защищать ваши права». Таким образом он мог бы много добиться. Еще один критический для меня пункт — это осмысление событий на Майдане. Где же процесс по поводу Майдана?
— Тем не менее следственные действия проводятся. Возбуждено уже более 2 тысяч уголовных дел.
— Но, на мой взгляд, нам нужен большой открытый процесс, который будет проведен в ближайшее время, как это было с Нюрнбергским процессом после второй мировой войны в Германии. Речь идет не только о том, чтобы наказать виновных, но также о том, чтобы представить прецедентные случаи для того, чтобы подобное никогда больше не повторилось. Были ли полицейские правы, когда они с дубинками набросились на мирных демонстрантов?
Имел ли президент право заставить Парламент принять 16 января «диктаторские законы», которые поставили Майдан вне закона? Можно ли было использовать против людей отряды «титушек», одетых в гражданскую одежду? Людей похищали и убивали, и это затрагивало всех. Поэтому этот процесс нужно транслировать по телевидению, и я готов поспорить, что его рейтинги побьют все рекорды.
— Видите ли вы что-либо позитивное в том, что происходит на Украине?
— Я считаю важным то, что Украина отказалась от коммунистических символов. Давно пора убрать все памятники Ленину. Вы можете себе представить, чтобы здесь, в Германии, стояли памятники Гитлеру или Герингу? Иногда люди думают, что это просто имена, но имена способны на многое. Они воздействуют на наше сознание. Хорошо, что были открыты архивы КГБ. Но нужно не только открывать, их надо еще и популяризировать для того, чтобы люди, на самом деле, туда пошли. Если бы это было сделано раньше, возможно, некоторые события произошли бы по-другому.
Возьмем, к примеру, Луганск. Если бы люди знали, что в их городе — тогда он назывался Ворошиловград — во второй половине 1930-х годов сотрудники НКВД расстреляли тысячи людей, они, наверное, значительно меньше размахивали бы советскими флагами по время пророссийских демонстраций в 2014 году. В тот момент, когда мы идем в архив, мы оказываемся в современной истории.
