Российские учения последнего времени вызывают тревогу и заставляют задаться вопросом, к чему приведет такая политика демонстрации военной силы? Это особенно важно, поскольку речь идет о государстве, играющем ключевую роль для безопасности Европы и всего мира. С чем мы имеем дело: с реальной угрозой или классическими действиями российской стороны?
Российская Федерация в последнее время начинает напоминать огромный военный полигон, где непрерывно идут какие-нибудь учения вооруженных сил. Конечно, они отличаются по масштабу, количеству привлеченных к ним сил и средств, однако из-за своей интенсивности они сливаются в одно целое. Последняя проверка боевой готовности в трех ключевых для обеспечения обороноспособности страны военных округах во главе с Южным — это самый яркий пример тенденции, которая, упрощая, заключается в практически непрерывной открытой демонстрации всему миру собственного военного потенциала. При этом нельзя забывать о ведущихся открыто или в разной степени закамуфлировано военных действиях. Они идут в восточных районах Украины, в Сирии, мы знаем о проблемном и конфликтогенном присутствии российских вооруженных сил на территории сепаратистских республик Южной Осетии, Абхазии, Приднестровья.
Акцентирование собственного военного потенциала можно, однако, счесть признаком слабости российских властей, а вышеупомянутые действия — списать на специфику функционирования российского государства при президенте Путине. Одновременно призма особенностей российской политической системы не должна закрывать от нас факт, что мы имеем дело с государством, которое обладает реальными возможностями для проведения военных операций. Ключевую роль в этом контексте играет сама воля к действиям и желание идти на большой риск. Эта воля наличествовала прежде всего в случае Украины, а также недавно в случае Сирии. Риск в данном случае следует понимать как сложность оценить реакцию окружения на предпринимающиеся шаги. Все формы активности российской стороны, несомненно, предварялись целой гаммой разведывательных действий и разработкой потенциальных сценариев. Между тем всегда остается тот момент, в который политический лидер или военное командование должны взять на себя ответственность. Постоянная демонстрация силы может, к сожалению, создавать у них ложное чувство того, как легко обратиться к силовым решениям, например, провести операцию гибридного толка или даже использовать подразделения конвенциональных войск.
Речь идет о возможном обращении к сценариям, которые предполагают использование вооруженных сил или военизированных образований, в результате нарушенного восприятия баланса возможных выгод и потерь. Следует поэтому подчеркнуть появившееся выше слово «ложное» — не основанное на реальных оценках последствий. Конечно, представители высшей власти в России хорошо ориентируются в проблемах собственной страны — в финансовом (и шире — экономическом), общественном, политическом и военном аспектах. Встает, однако, вопрос, не повлияет ли на рациональность принимаемых решений массовая подпитка уверенности в военном потенциале российского государства, которую мы в последнее время наблюдаем. До сих пор россиян называли мастерами использования тонкого инструмента международных отношений: метода эскалации и деэскалации. Его применение, если не вникать в аспекты формулирования национальных интересов или всей идеологической сферы, опирается на исключительно рациональную и прагматичную оценку других игроков и их возможного ответа. Сейчас появляются сомнения, не разрушат ли эмоциональные или неверные оценки собственного потенциала или потенциала других стран этот рациональный трезвый диагноз.
Невозможно, однако, не заметить, что даже в российском обществе остается место для некоторых сомнений, а постоянное пребывание в боевой готовности может не оправдать себя. Достаточно упомянуть, что как на востоке Украины, так и в Сирии были задействованы наемные войска, а собственные потери замалчивались. Эта была, судя по всему, не только дезинформационная кампания, позволяющая отрицать все факты в переговорах с иностранными партнерами, но и признак неуверенности, какой будет реакция собственного общества. Так или иначе, зрелищные учения, проверка боевой готовности, маневры собственных и союзнических войск позволяют обществу (которое и раньше крайне серьезно относилось к символике, связанной с военной мощью страны) привыкнуть к присутствию военной сферы в своей жизни. Упрощая: это не беспрерывная борьба с синдромом Могадишо, как в случае США, а попытка воссоздать миф непобедимой державы периода, предшествовавшего входу СССР в Афганистан.
Интересный аспект такого рода масштабных учений — их финансовая сторона. До сих пор можно было смело утверждать, что Россия финансировала амбициозную программу модернизации вооруженных сил и все аспекты своей военной деятельности благодаря средствам, поступающим от продажи сырья. Однако, как известно, обстоятельства изменились, а активизация учений и дальнейшая модернизация (а также другие виды военных действий, как, например, сирийская операция) требуют постоянных потоков средств из бюджета. Это накладывает отпечаток на всю экономическую ситуацию в стране и вызывает тревогу по поводу того, насколько Россия на самом деле стабильна. Тем более что, как показала история, эту страну не раз привлекала экстремальная концепция «маленькой победоносной войны».
Такую же обеспокоенность вызывает то факт, что афиширование военной мощи или, шире, тема безопасности начала выходить далеко за рамки силовых ведомств. По последним поступающим из России сообщениям, власти стараются перенести демонстрацию силы в плоскость работы Министерств связи, финансов, промышленности и торговли и даже Центрального банка, проверяя готовность различных ведомств к чрезвычайной ситуации в стране, включающей в себя военные действия. Такие планы есть у большинства государств в мире, и они в большей или меньшей степени стараются их отрабатывать. В контексте России обеспокоенность вызывает информационное послание, следующее из такого рода новостей, а также то, что эти учения разворачиваются в атмосфере внешней угрозы и потребности постоянно демонстрировать оборонный потенциал государства. Конечно, можно подчеркнуть, что это еще не тот уровень, которого достиг КНДР, с другой стороны, стоит задуматься, верное ли направление движения избрала для себя такая важная и сильная страна.
На фоне этих действий России другим государствам, особенно соседствующим с ней, следует сохранять бдительность. Нужны не эмоциональные оценки, которые, на самом деле, способствуют применению метода эскалации—деэскалации, а, скорее, прагматизм. Необходимо укреплять потенциал сдерживания: как союзнический (например, НАТО), так и собственный — в выдвинутых государствах восточного фланга. Одновременно необходимо выработать иммунитет к разного рода провокациям, чтобы не стать действующими лицами сценариев, которые написала противоположная сторона. Следует принять тезис, что на восточном направлении для спецслужб третьих стран, а также политических и военных руководителей в ближайшие месяцы и до конца года будет много работы. Особенно в тот момент, когда начнется претворение в жизнь решений варшавского саммита НАТО.
И, наконец, в качестве подведения итога, хотелось бы процитировать известный фрагмент из трактата «Искусство войны» классика стратегии Сунь-цзы. Китайский мыслитель констатирует: «Война — это путь обмана. Поэтому, если ты и можешь что-нибудь, показывай противнику, будто не можешь; хотя бы ты и был близко, показывай, будто ты далеко; хотя бы ты и был далеко, показывай, будто ты близко». Следуя этому ходу мысли, можно сказать, что Россия сейчас старается (наилучшим для себя образом) скрыть свои внутренние проблемы — от экономических и сырьевых до недостатков широкомасштабной модернизации вооруженных сил. Это, однако, вызывает опасения перед ее нерациональными или исходящими из ошибочного понимания внешних и внутренних факторов действиями, перед своего рода цепной реакцией, которая затронет не только простых граждан, привыкших к фактору силы, но также властные элиты.
