Город превращается в руины, его жители бегут, прячутся или просто умирают на развалинах. А мир в ужасе наблюдает. Российские самолеты сбрасывают бомбы, грохочут российские пушки и пусковые установки, поливая жилые кварталы снарядами и ракетами. Такова сегодня картина в Алеппо, одном из самых старых населенных городов мира. А недавно такая же картина была в столице Чечни Грозном.
Тому, кто пытается понять военную стратегию России в Сирии, следует проанализировать жестокие методы Путина во время кровавой второй чеченской войны, которая для него была первой на посту главнокомандующего и длилась с 1999 по 2000 годы (хотя спорадические вспышки насилия небольшого масштаба не прекращались никогда). Это очень разные войны, они ведутся по-разному и разными силами. И тем не менее, они подчеркивают один центральный аспект путинского подхода к борьбе с повстанцами: важность и ценность жестокости.
Дело в том, что с точки зрения русских, вторая чеченская война продемонстрировала стратегическую силу жестокости, когда такая жестокость применяется в достаточном количестве.
«Каждая война ужасна; иногда весь фокус в том, чтобы сделать ее самой ужасной», — сказал мне в прошлом году один российский офицер, пожав плечами. Мы говорили о битве за Грозный в ходе второй чеченской войны, в результате которой тысячи людей погибли, десятки тысяч остались без крова, а ООН назвала этот город самым разрушенным на планете.
Как и Алеппо, Грозный подвергался не только артиллерийским обстрелам и авиаударам. В битве за него использовалась тяжелая огнеметная система залпового огня ТОС-1 «Буратино», способная производить залп из 24 ракет, головная часть которых имеет наполнитель с термобарическим составом. По своему разрушительному действию эти боеприпасы уступают только ядерному оружия, поскольку способны сравнивать с землей целые городские кварталы и превращать дома в руины.
Русские могут также вести тонкую и даже сдержанную войну, что показал почти бескровный захват Крыма в 2014 году. Но когда цель заключается не только в захвате территории, но и в том, чтобы убедить повстанцев, для которых моральный дух это одно из главных достоинств, в бесполезности и смертельной опасности сопротивления, используется совсем другой сценарий. Конечно, на этой войне командует не один Путин; Башар аль-Асад и даже Иран также играют значительную роль. Но они едины в одном: мир на условиях Дамаска зависит от решительной победы и демонстрации неодолимой огневой мощи. И Алеппо стал незадачливым тому примером.
Сегодня Москва и Дамаск столкнулись с негодованием и возмущением мирового сообщества. Пошли разговоры о новых санкциях, Совет Безопасности в сентябре созвал экстренное заседание, на котором американский представитель в ООН Саманта Пауэр заявила: «Россия осуществляет и поддерживает не борьбу с терроризмом, а варварство». Министр иностранных дел Британии Борис Джонсон заявил о наличии подозрений в совершении военных преступлений.
Но для Кремля это не проблема. Вместо того, чтобы огорчиться и покаяться, Москва обратилась к своим обычным методам, отточенным в Чечне.
Она резко отвергает даже те утверждения, которые подкреплены доказательствами. Например, во время чеченской войны российский министр иностранных дел Игорь Иванов заявил как-то госсекретарю Мадлен Олбрайт, что боевики открыли «второй фронт» в средствах массовой информации, и что фотографии разрушенных домов и больниц — это просто дезинформация, цель которой «бросить тень на действия федеральных властей и попытаться осложнить отношения России с зарубежными партнерами».
На состоявшейся недавно сессии ООН ветеран дипломатии и представитель России Виталий Чуркин повторил эти заявления, отмахнувшись от многочисленных и хорошо задокументированных доказательств авиационных и артиллерийских ударов. Он назвал это «попыткой запустить кампанию в СМИ с целью дискредитации мер правительства по выдавливанию террористов, в которой применяются поддельные и старые видеозаписи».
То, что нельзя опровергнуть, Москва старается преуменьшить и выдать за норму, заявляя, что и другие тоже поступают так же. Либо она уходит от ответа, выдвигая возмущенные встречные претензии. В Чечне, где по общему признанию во власти стали все больше преобладать исламисты, войну представляли просто как составную часть общемировой борьбы против талибов и «Аль-Каиды» (террористическая организация, запрещенная в России — прим. ред.), а российский министр обороны назвал Афганистан и Чечню «двумя ветками одного дерева». Любая попытка поставить под сомнение российские методы ведения войны гневно отвергалась как стремление защитить террористов.
Таким же образом, официальный представитель российского Министерства иностранных дел Мария Захарова утверждает, что американские обвинения по поводу Алеппо — это уловка, призванная отвлечь внимание от недавней атаки на сирийские войска возле Дейр-эз-Зора, и вдобавок к этому, что «Белый дом защищает [„Исламское государство“]» (террористическая организация, запрещенная в России — прим. ред.). Никогда ничего не признавать, всегда контратаковать.
Москва считает, что такие уловки ведут к успеху, потому что Запад циничен, и его легко можно сбить с толку.
Разговаривая с российскими политиками или с людьми, близкими к политическим кругам, я снова и снова поражаюсь их искренней уверенности в том, что на Западе политический прагматизм это все. Разговоры о базовых ценностях и правах человека они презрительно называют риторикой ради самооправдания, высокопарными логическими обоснованиями и откровенным лицемерием. Парадокс заключается в том, что российская политика становится все более идеологизированной, а руководство страны все чаще исходит из того, что Запад ни во что не верит.
Поэтому возникают предположения, что в крайнем случае, когда Запад прижмет, он проглотит любые российские зверства и жестокости, если это приведет к желаемому результату типа разгрома «Исламского государства», а сам при этом будет театрально стенать и знающе подмигивать.
В конце концов, западные страны громко возмущались по поводу жестокого наступления российских войск в Чечне и последовавшей затем противоповстанческой кампании, но так и не подкрепили свои слова делом. В некоторых кругах даже признали заявления Москвы о том, что это был просто местечковый театр в «глобальной войне с террором». Другие же просто не хотели выступать против недавно избранного президента Путина, надеясь на то, что он станет более надежным и дееспособным партнером, чем его вечно болевший и пивший предшественник Борис Ельцин.
Каковы бы ни были причины, Москва сделала вывод, что западную приверженность правам человека можно спокойно игнорировать.
Кроме того, была уверенность в том, что негодование Запада носит непостоянный характер. Чечня на пике войны была у всех на слуху, но вскоре про нее забыли. А затем не прошло и года после российского вторжения в Грузию в 2008 году, как Соединенные Штаты предложили Москве злополучную «перезагрузку» отношений.
Предположения Москвы о том, что у Запада короткая память и недолговечное внимание, опровергаются тем, что введенные из-за Крыма санкции сохраняются до сих пор (пока). Тем не менее, каким бы ужасным ни был этот поступок, Москва рассчитывает на то, что ей надо просто переждать недолговечную бурю возмущения, и эти события станут достоянием истории.
Несмотря на схожесть используемой тактики, Путин, похоже, не верит в то, что сирийская война это повторение чеченской. Сирия намного больше, повстанцы там намного сильнее и одновременно более расколоты, а мировое сообщество больше вовлечено в происходящее. Но Путин видимо вынес один важный урок из своей домашней победы, состоящий в том, что на жестокой войне лучше всего побеждать жестокими средствами. Бедная Сирия.
