Материалы ИноСМИ содержат оценки исключительно зарубежных СМИ и не отражают позицию редакции ИноСМИ
«Конечно жду. Буду ждать, пока они не вернутся. Что еще остается? Сами знаете, что говорят. Надежда умирает последней». Любовь Степановна отрешенно водит пальцем по лежащим на столу крупинкам сахара. Если судить по состоянию ее дома, ей уже сложно на чем-то сосредоточиться. Но она прекрасно знает, как давно пропали ее сыновья Александр и Николай. «Два года, два месяца и восемь дней».
«Конечно жду. Буду ждать, пока они не вернутся. Что еще остается? Сами знаете, что говорят. Надежда умирает последней». Любовь Степановна отрешенно водит пальцем по лежащим на столу крупинкам сахара. Если судить по состоянию ее кухни и остального дома, ей уже сложно на чем-то сосредоточиться. Но она прекрасно знает, как давно пропали ее сыновья Александр и Николай. «Два года, два месяца и восемь дней». Оба они работали в Луганской области на востоке Украины до весны 2014 года, когда напряженность между украинскими войсками и поддержанными Россией сепаратистами переросла в открытый конфликт.
Неопознанные
В скором времени Луганск оказался отрезан от села Валуйское линией фронта и блокпостами. На одном из них Александра и Николая, по всей видимости, остановили 17 июля 2014 года. «Они выехали в 8:30. Вдали были слышны перестрелки. В 12:30 их телефоны отключились. И с тех пор ничего…» — всхлипывает Любовь Степановна. Вот уже больше двух лет она пишет письма. «В спецслужбы, министерства, президенту Петру Порошенко, сепаратистам…» Безрезультатно.
По данным ООН, война на востоке Украины унесла жизни более 10 000 человек. В обстановке относительной стабилизации линии фронта с февраля 2015 года вопрос пропавших без вести людей стал приоритетным на непростых мирных переговорах. «У нас официально зарегистрировано 472 случая, — говорит Фабьен Бурдье (Fabien Bourdier), координатор по пропавшим без вести в киевском представительстве Международного комитета Красного креста. — В 96% случаев речь идет о мужчинах. Половина из них — военные, а половина — мирные жители». Причем эта цифра ориентировочная: «Почти тысяча тел до сих пор не опознана». Причастными к исчезновениям могут быть все стороны: украинцы, сепаратисты и русские.
Сейчас характер этого гибридного конфликта, который отличается социальной, культурной и языковой близостью воюющих сторон, может облегчить поиски. «Это не этнический конфликт, какие бывают в других регионах мира, — объясняет Фабьен Бурдье. — Поэтому у одного лагеря нет кровной ненависти к другому. Мы видим настоящую политическую волю разобраться со случаями пропавших без вести людей». МККК играет активную роль в поисках. Он стал одной из немногих международных организаций, которые работают одновременно на украинской и сепаратисткой территории. Эта масштабная задача подразумевает в том числе подготовку судмедэкспертов и консультации в Верховной Раде для принятия необходимых законодательных мер.
Считалки
В настоящий момент приоритетная задача — «найти всех пленных и пропавших без вести и вернуть их домой», — говорит Ирина Геращенко, заместитель спикера Верховной Рады и уполномоченная президента Украины по мирному урегулированию конфликта. Этот политический приоритет осложняют неполные списки пленных и всевозможные расчеты при их обменах, к которым неизменно привлекается пристальное внимание СМИ. Так, целый ряд людей значились до лета в списках пропавших без вести, но расследование Amnesty International и Human Rights Watch показало, что их держали (некоторых больше двух лет) в тайной тюрьме украинских спецслужб в Харькове. Кроме того, правозащитники критиковали аналогичную практику в самопровозглашенных Донецкой и Луганской республиках.
Задача правозащитников осложняется еще и постоянным изменением списков на фоне задержаний и похищений. «Для них все это — считалки, — уверена Марина Анатольевна Михновкая, она сидит в кресле в квартире своего сына в Караматорске к северу от Донецка. — Им не нужны такие люди, как мы, и они ничего не сделают, чтобы нам помочь». Она тоже писала письма в украинские ведомства, они остались без ответа. «За ним пришли сюда 11 июля 2014 года, через несколько дней после того, как армия отбила город. Его избили и увезли в больницу». Когда Марина приехала туда, Евгений уже пропал. «Его забрали у меня… И с тех пор никаких вестей». С ней связывались несколько человек и сулили ей информацию. «Меня пытаются обмануть, вытянуть из меня деньги». Она никому не платила.
Теперь ей остается только ждать. «Он жив, я в этом уверена. Они не хотели его убивать. Зачем тогда было его везти в больницу? Знаете, я похоронила старшего сына в 2010 году и поэтому ощущаю все глубже. Евгений жив, я это знаю». В квартире, куда она периодически заходит по пути с работы, ничего не менялось уже два года. «Он увидит все таким, каким оставил… Когда вернется».
В скором времени Луганск оказался отрезан от села Валуйское линией фронта и блокпостами. На одном из них Александра и Николая, по всей видимости, остановили 17 июля 2014 года. «Они выехали в 8:30. Вдали были слышны перестрелки. В 12:30 их телефоны отключились. И с тех пор ничего…» — всхлипывает Любовь Степановна. Вот уже больше двух лет она пишет письма. «В спецслужбы, министерства, президенту Петру Порошенко, сепаратистам…» Безрезультатно.
По данным ООН, война на востоке Украины унесла жизни более 10 000 человек. В обстановке относительной стабилизации линии фронта с февраля 2015 года вопрос пропавших без вести людей стал приоритетным на непростых мирных переговорах. «У нас официально зарегистрировано 472 случая, — говорит Фабьен Бурдье (Fabien Bourdier), координатор по пропавшим без вести в киевском представительстве Международного комитета Красного креста. — В 96% случаев речь идет о мужчинах. Половина из них — военные, а половина — мирные жители». Причем эта цифра ориентировочная: «Почти тысяча тел до сих пор не опознана». Причастными к исчезновениям могут быть все стороны: украинцы, сепаратисты и русские.
Сейчас характер этого гибридного конфликта, который отличается социальной, культурной и языковой близостью воюющих сторон, может облегчить поиски. «Это не этнический конфликт, какие бывают в других регионах мира, — объясняет Фабьен Бурдье. — Поэтому у одного лагеря нет кровной ненависти к другому. Мы видим настоящую политическую волю разобраться со случаями пропавших без вести людей». МККК играет активную роль в поисках. Он стал одной из немногих международных организаций, которые работают одновременно на украинской и сепаратисткой территории. Эта масштабная задача подразумевает в том числе подготовку судмедэкспертов и консультации в Верховной Раде для принятия необходимых законодательных мер.
Считалки
В настоящий момент приоритетная задача — «найти всех пленных и пропавших без вести и вернуть их домой», — говорит Ирина Геращенко, заместитель спикера Верховной Рады и уполномоченная президента Украины по мирному урегулированию конфликта. Этот политический приоритет осложняют неполные списки пленных и всевозможные расчеты при их обменах, к которым неизменно привлекается пристальное внимание СМИ. Так, целый ряд людей значились до лета в списках пропавших без вести, но расследование Amnesty International и Human Rights Watch показало, что их держали (некоторых больше двух лет) в тайной тюрьме украинских спецслужб в Харькове. Кроме того, правозащитники критиковали аналогичную практику в самопровозглашенных Донецкой и Луганской республиках.
Задача правозащитников осложняется еще и постоянным изменением списков на фоне задержаний и похищений. «Для них все это — считалки, — уверена Марина Анатольевна Михновкая, она сидит в кресле в квартире своего сына в Караматорске к северу от Донецка. — Им не нужны такие люди, как мы, и они ничего не сделают, чтобы нам помочь». Она тоже писала письма в украинские ведомства, они остались без ответа. «За ним пришли сюда 11 июля 2014 года, через несколько дней после того, как армия отбила город. Его избили и увезли в больницу». Когда Марина приехала туда, Евгений уже пропал. «Его забрали у меня… И с тех пор никаких вестей». С ней связывались несколько человек и сулили ей информацию. «Меня пытаются обмануть, вытянуть из меня деньги». Она никому не платила.
Теперь ей остается только ждать. «Он жив, я в этом уверена. Они не хотели его убивать. Зачем тогда было его везти в больницу? Знаете, я похоронила старшего сына в 2010 году и поэтому ощущаю все глубже. Евгений жив, я это знаю». В квартире, куда она периодически заходит по пути с работы, ничего не менялось уже два года. «Он увидит все таким, каким оставил… Когда вернется».
