В США долгое время считали, что экономическое развитие Китая будет сопровождаться переменами в политическом аппарате, но реальность показала, что все обстоит совершенно иначе.
Atlantico: Со времен Ричарда Никсона президенты США поддерживали экономическое развитие Китая, рассчитывая, что чем богаче он станет, тем больше сблизится по своим практикам с развитыми странами и тем проще будут их отношения. В какой степени нынешние реалии в Китае опровергают эти суждения? В каких областях наблюдаются обратные, более репрессивные тенденции?
Бартелеми Курмон: Последние 45 лет отношений США и Китая свидетельствуют в первую очередь о трудностях, которые испытывает американское руководство с тем, чтобы охарактеризовать эти отношения.
Когда Никсон отправился вслед за Киссинджером в Пекин на встречу с Мао, его цели носили в первую очередь политический и стратегический характер. Он пытался изолировать Москву с помощью сближения с другим коммунистическим гигантом, который десятью годами ранее разошелся с СССР. Реальная политика, скажут одни, цинизм под соусом Киссинджера, возразят другие. В Китае в тот момент полным ходом шла «культурная революция», и его «ценности» шли вразрез с ценностями Вашингтона. Вопрос экономического развития Китая был поднят уже в годы либерализма Рейгана, которые совпали с реформами Дэна Сяопина. В 1990-х годах все было сложнее. Администрация Клинтона подвела Китай к вхождению в ВТО (оно завершилось в ноябре 2001 года) и экономическому развитию. При этом события на площади Тяньаньмэнь в мае-июне 1989 года положили начало периоду подозрительности в отношениях двух стран, который еще не подошел к концу. Влиятельным тогда в Вашингтоне либералам было трудно дать определение Китаю с его большими перспективами в экономике, но не меняющейся политической системой. Именно с этого времени начали появляться теории, основанные на работах Сэмюэла Хангтингтона о третьей демократической волне и траектории развития Тайваня и Южной Кореи. Был поднят вопрос о том, обязательно ли экономическое развитие Китая приведет его к глубинной реформе своих институтов.
20 лет спустя ответа на этот вопрос все еще нет, однако, по всей видимости, усиление китайской экономики, с которой тесно связана правящая партия, не ведет к трансформации политического аппарата. Тот ограничивается лишь адаптацией (предмет споров между представителями разных школ) и испытывает беспокойство по поводу несущих неопределенность резких перемен. Короче говоря, вопреки всем прошлым и нынешним пожеланиям Вашингтона, Китай развивается, но не меняется. Более того, с избрания Си Цзиньпина там даже наблюдается усиление авторитета центральной власти на фоне масштабной кампании по борьбе с коррупцией, которая одновременно служит предлогом для ликвидации конкурирующих групп. Все это подпитывается возрожденным чувством национальной гордости и находит отражение в более открытых демонстрациях силы, которые окончательно переворачивают страницу Дэна Сяопина и его рекомендаций проявить сдержанность, в частности на международной арене.
Кроме того, протолкнув Китай в ВТО, США думали, что смогут тем самым сдержать его, но на самом деле лишь пустили волка в овчарню. Сегодня Китай расшатывает все международные институты так называемого «вашингтонского консенсуса», которые служат опорой американской мощи с 1945 года. Проект «Один пояс, один путь», расширение шанхайской организации сотрудничества с принятием Индии и Пакистана, формирование Азиатского банка инфраструктурных инвестиций — США отсутствуют во всех этих проектах Си Цзинпина, которые лишь подтверждают новый расклад. С появлением китайской модели и равнением многих стран на Пекин, в частности в развивающихся регионах, происходит формирование настоящего блока, который некоторые наблюдатели называют «пекинским консенсусом» по аналогии с «вашингтонским консенсусом». Пока что Китай опровергает данный прогноз и отвергает принцип появления пекинского консенсуса. Как бы то ни было, его притягательность для этих стран может изменить расклад и стать для них настоящим примером, как в плане развития, так и управления.
К тому же, стоит отметить, что усиление Китая прошло не так, как это представляли себе американцы. Хотя это связано с тем, что они на самом деле ничего и не предполагали. В китайской политике США за последние 45 лет нет никакой последовательности. В США не задавались вопросом о причинах сближения с Китаем и том, с каким именно Китаем они хотят работать. В таком смысле отношения с Китаем иллюстрируют колебания и заблуждения американской внешней политики, особенно по окончанию холодной войны. Последним примером служит стратегия поворота в сторону Азии администрации Барака Обамы, которой бросили вызов лидеры Филиппин и Малайзии, уступив соблазну китайских инвестиций. Администрация Трампа же собирается окончательно похоронить эту инициативу, отказавшись от соглашения о транстихоокеанском партнерстве. Вместо этого Вашингтон будет предлагать двусторонние договоры о свободной торговле (они уже существуют с некоторыми странами), которые свидетельствуют о сокращении масштабов проектов.
— Как объяснить ошибочное восприятие усиления Китая со стороны Запада?
— Чтобы ответить на этот вопрос, давайте сначала разберемся, какие ошибки были допущены. Экономический рост Китая долгое время недооценивался и даже отрицался. В 2000-х годах экономические круги и экспертные группы предполагали, что китайский ВВП сравняется с американским только к 2050 году. Потом стали говорить о 2030 и, наконец, 2020 годе, что кажется вполне справедливым. Подобное изменение прогнозов всего за десять лет удивительно. Быть может, все объясняется стремлением приуменьшить китайский рост в надежде, что он замедлится? Вполне возможно. На все это наслаивается и неспособность предугадать адаптацию Китая к меняющейся мировой экономике, в которой он постепенно вышел на первые роли.
Теперь поговорим о дипломатии и в частности образе Китая в мире. К Пекину не лучшим образом относятся на Западе, но все обстоит совершенно иначе в развивающихся странах, где китайские инвестиции принимаются очень хорошо. И не без причины. Западные страны продолжают воображать, что если им самим не по душе Китай и его режим, весь остальной мир считает точно так же. Пора, наконец, открыть глаза и понять, что Китай принимается по всему миру как первостепенная держава, нравится нам это или нет. На уровне культуры Китаю удалось благодаря ощутимым затратам и стратегии «мягкой силы» добиться признания как вневременного полюса мощи (упор делается на то, что последние 150 лет представляют собой лишь болезненное исключение из многотысячелетней истории). Тут, под влиянием США, западные страны не смогли вовремя уловить ход истории и зациклились на слишком узком ее прочтении так, словно хронология международных отношений берет старт в 1945 году.
Наконец, на политико-стратегическом уровне США никогда не пытались понять мотивы Китая, усиления его армии и самоутверждения в региональном окружении. Они ограничивались тем, что рассматривали все как угрозу и стремились сдержать ее.
Причин таких ошибок множество. Прежде всего, стратегическая неприспособленность к сложившемуся после холодной войны равновесию. Большинство американских руководителей и аналитиков сформировались как личности в период соперничества с Москвой, и им зачастую сложно вырваться из старых схем мышления. Далее, здесь сыграло свою роль то, что американский политолог Кристофер Феттвайс недавно назвал «патологиями мощи»: страх, честь, слава и высокомерие. Американская внешняя политика продемонстрировала удивительную посредственность в адаптации к новому международному окружению. Так обстоят дела в плане безопасности (когда Вашингтон в последний раз выигрывал войны?), а также экономики и дипломатии. В результате, и китайский пример тут не единственный, Вашингтон уже не играет на международной арене столь же решающей роли, как в 1990-х годах. Наконец, стоит отметить неспособность определиться с тем, что США хотят сделать в Азии. Вмешательства Буша-младшего, стратегия поворота Обамы… Все эти громкие, но пустые лозунги дают в конечном итоге весьма посредственные результаты. Пусть США и не признают этот факт, от него никуда не деться: их влияние в Азии уже не то, что в начале тысячелетия, и усиление Китая стало тому причиной.
Остается вопрос свойственной американским стратегическим кругам постоянной критики Китая. Это упрощенческий анализ, готовая форма мышления для оторванных от реального мира стратегов и политических лидеров, которые добились избрания на основе внутриполитической программы (все американское руководство со времен Буша-старшего) и совершенно не разбираются во внешней политике (это не говоря уже о полном отсутствии видения по этим вопросам). Тут республиканцы не отличаются от демократов, и иногда просто поразительно видеть, насколько анализ Китая в американских стратегических кругах носит ограничительный, необъективный и негативный по самой своей сути характер. Страх усиления вооруженных сил Китая, неприкрытая радость при виде спада его темпов экономического роста, неспособность понять все тонкости его отношений с соседями… Американские эксперты по Азии в целом и Китаю в частности хорошо знают факты, но зачастую интерпретируют их совершенно непонятным образом.
— Последние 40 лет китайская политика США отличалась стабильностью (расширение связей, содействие экономическому росту и модернизации), но может ли мандат Дональда Трампа заставить их изменить подход и заложить основы новых отношений?
— Такая стабильность весьма спорна, если остановить внимание на ряде осложняющих отношения событий вроде произошедшего на площади Тяньаньмэнь или бомбардировки китайского посольства в Белграде в 1999 году. Как бы то ни было, несмотря на едва прикрытое соперничество, обе страны постепенно стали партнерами, так что некоторые аналитики (преждевременно, с учетом сложившегося соперничества) говорят о «большой двойке» Пекина и Вашингтона.
Кроме того, различные американские администрации поддерживали развитие Китая (это не мешало им проявлять на его счет беспокойство) и реформы в Пекине (китайское руководство зачастую это игнорировало). Говоря проще, в Вашингтоне и Пекине сложились разные представления о «модернизации» Китая.
Внесет ли администрация Трампа поправки в китайскую политику Вашингтона? Безусловно, и запланированная отмена транстихоокеанского партнерства является первым тому примером. Тем не менее, еще не ясно, какой курс будет взят, станет ли все кардинальным поворотом к лучшему или худшему. Последние годы на фоне стратегии переориентации на Азию администрации Обамы многие американские эксперты задавались вопросом об обоснованности «большой сделки» с Китаем ради сохранения американского присутствия в Азии и обеспечения стабильности в регионе и мире. Сделка отталкивается от идеи о том, что усиление Китая неизбежно, и что вместо бесполезных попыток сдержать его, лучше присоединиться к нему, чтобы сохранить имеющееся. Отметим, что именно такую позицию сейчас занимают прочие международные деятели, начиная с тех же европейских стран, которые, например, с самого начала поддержали Азиатский банк инфраструктурных инвестиций.
По факту, сделка предполагает признание растущей роли Китая в азиатских делах, а также ослабление давления по некоторым ключевым вопросам вроде Тайваня (ряд экспертов представляют сделку как пересмотр стратегических соглашений с Тайбэем). Посмотрим, на каком уровне будет проходить эта сделка и насколько она поставит Китай в позицию силы (китайцы стали настоящими мастерами искусства торга, чего не сказать об американцах). Такой рискованный подход мог бы стать огромной победой для Пекина, однако администрация Трампа может решиться на него. И есть ли у нее другие варианты с учетом ошибок американской внешней политики и достижений Китая? Не факт. Политика Трампа могла бы заложить основы подобной сделки. Это стало бы хорошей новостью для мира и стабильности и плохой — для некоторых представлений об американской внешней политике и ее мессианстве.
— Какую форму могли бы принять американо-китайские отношения в плане обеспечения мировой стабильности? Что им следует изменить в своем подходе, чтобы не попасть в «ловушку Фукидида» (сформулированная историком Грэхэмом Эллисоном концепция, которая описывает антагонизм между утвердившейся державой в лице США и набирающей силу державой в лице Китая, усиление второй, вызываемый этим страх у первой и вытекающий из всего этого риск войны)?
— Этот вопрос, как мне кажется, является ключевым для международных отношений в настоящий момент и будет играть решающую роль в ближайшие годы. «Ловушка Фукидида» подразумевает, что переход власти в обязательном порядке сопровождается конфликтной ситуацией, и легла в основу самых разных теорий о неизбежности конфликта между Китаем и США. Тем не менее можно легко возразить против подобной упрощенческой демонстрации, которая чаще всего опирается на спорное повторение истории. Прежде всего, ничто не указывает, что подобная передача эстафеты обязательно должна породить конфликт. Тут нет правил, только примеры. Этому вопросу было посвящено множество серьезных исследований, которые указывают на отсутствие обязательной причинно-следственной связи, несмотря на существование серьезных рисков.
К тому же, державы не всегда поднимались на самый верх благодаря конфликтам. Здесь можно привести в пример самих США, которые заявили о себе в первой половине ХХ века, но без конфликта с Великобританией, первой мировой державой на тот момент. Эта страна даже стала их союзницей в двух последовавших мировых конфликтах. Война, безусловно, ослабила Лондон и усилила Вашингтон, но они оба были в одном лагере, лагере победителей. Если следовать этой логике, получается, что Великобритания уступила статус первой мировой державы, победив в войне… Это ставит под сомнения рассуждения о том, что победа и поражение ускоряют смену статуса державы. Иначе говоря, война вполне вероятно может привести к передаче эстафеты от одной державы к другой, однако это вовсе не гарантированный результат. Шансы ставятся еще меньше, если ни у одной из потенциальных воюющих сторон нет ни малейшего желания разжигать конфликт.
Так, недавняя холодная война между США и Советским Союзом не переросла в масштабный вооруженный конфликт, однако завершилась полной победой одного из лагерей. Вашингтону не понадобилось сражаться со своим главным противником, чтобы стать единственной сверхдержавой и положить начало однополярному миру. Холодная война закончилась в тот самый момент, когда советское руководство осознало свою неспособность продолжить соперничество. Когда Михаил Горбачев пришел к власти в СССР в 1985 году и дал старт реформам, отказ от противостояния с США и дальнейшее признание «поражения» стали очевидной необходимостью для оказавшейся на грани банкротства страны.
Но что может сказать нам «окончание» холодной войны США и СССР применительно к отношениям Вашингтона и Пекина? Прежде всего, стоит отметить, что «холодная война» была общей концепцией по обеим сторонам железного занавеса. Сейчас же важен вопрос о том, действительно ли американские и китайские лидеры «согласны, что не согласны». Тем не менее ответа на него нет. К тому же, что немаловажно, холодная война была и идеологической борьбой.
С этой точки зрения отношениям Вашингтона и Пекина не свойственно такое же противостояние, как Востоку и Западу во время холодной войны. Наконец, та закончилась лишь в тот момент, когда одна из сторон, Советский Союз, признала свое поражение. Сейчас сложно представить, что США могут признать поражение (тем более что его характер пока неясен) или что такая набирающая силу страна как Китай склонит голову, как Москва в конце 1980-х годов. Разумеется, ситуация может измениться (и изменится в будущем), однако нынешнее соотношение сил двух стран и их статус держав первого плана исключают признание поражения.
Таким образом, остается понять, в какую категорию попадают отношения США и Китая. Идет ли речь о новом виде отношений двух держав, которые издали поглядывают друг на друга и избегают неприятных тем, но не могут уклониться от взаимодействия по ряду вопросов? Или же мы имеем дело с переходной ситуацией, безболезненной передачей эстафеты, в которой, тем не менее, дозволены любые удары? Быть может, это новая «война» с непонятными пока очертаниями? Наверное, всего понемногу. Дело в том, что ситуация сложнее, чем все отношения держав в прошлом, потому что она характеризуется одновременно большой близостью и взаимным недоверием, которое подталкивает к осторожности, как в Пекине, так и в Вашингтоне, чтобы не допустить деградации обстановки до вооруженного конфликта. В целом, эти отношения США и Китая (в одной из вышедших в 2014 году работ я называл их «мирной войной») заставляют отойти от старых схем.
— Какими могут быть главные области сотрудничества двух стран?
— В знаменитой книге «Война и мир между нациями» (помимо критики слишком узкого, по его мнению, подхода к международным отношениям со стороны реалистов) Раймон Арон проводит черту между однородными и разнородными системами: «Я называю однородными системы, в которых государства относятся к одному типу и следуют одним политическим концепциям. Разнородными я называю те системы, где государства организованы по разным принципам и придерживаются противоречивых ценностей». Вот превосходное определение многополярности, в которой Китай занимает центральное место, и даже еще более точно определение системы, где США и Китай соперничают, но сосуществуют и сотрудничают, несмотря ни на что. В игру вступает принятие отличий. Они бесчисленны и касаются самых разных вопросов, что требует осторожности в оценке отношений США и Китая. Только в рамках разнородных систем, которые позволяют лучше понять нередкие расхождения между заявлениями и стратегиями Вашингтона и Пекина, две эти страны могут сотрудничать на международной арене и утвердить многополярность с участием занимающих совершенно разные позиции, но не обязательно враждебно настроенных друг к другу игроков. Если отталкиваться от этого вывода, областей сотрудничества существует огромное, я бы даже сказал, бесконечное множество, если, конечно, все будет происходить в атмосфере доверия и взаимоуважения. Американцам следует принять новую реальность, в которой Китай стал сверхдержавой. Китайцам же нужно не поддаться соблазну высокомерия, от которого зачастую страдают набравшие силу державы. Если американское и китайское руководство проявит мудрость и сможет обойти все эти препятствия, прислушиваясь при этом к остальным игрокам и не отказываясь от своих обязательств, сотрудничество может оказаться весьма продуктивным.
Бартелеми Курмон (Barthélémy Courmont), старший научный сотрудник Института международных и стратегических исследований, эксперт по Китаю.
