Он вернулся на Ханко спустя почти 50 лет, летом 1990 года.

75 лет назад, 2 декабря 1941 года, последний боец Красной Армии покинул полуостров Ханко, и финны снова установили контроль над своей территорией, которая в 1940 году была передана в аренду СССР по итогам Зимней Войны.

Одним из тех, кого в числе последних эвакуировали по морю, был красноармеец Павел Репко. Он служил на военно-морской базе Ханко артиллеристом и чудом выжил, когда судно «Иосиф Сталин» (с началом войны переименовано в военный транспорт «ВТ-521»), на котором везли эвакуированных, подорвалось на мине в центральной части Финского залива.

Масштабы катастрофы были ужасающими: из примерно 5,6 тысяч находившихся на борту судна красноармейцев в живых осталось около 3 тысяч. Около 2,6 тысяч человек погибли в холодных водах Финского залива. Некоторым, в их числе Павлу Репко, удалось спастись, и они ушли на кораблях конвоя в Кронштадт, в осажденный Ленинград. Остальные же были взяты в плен немцами, и дальнейшая судьба большинства из них неизвестна.

Павел Репко вернулся в Ханко спустя почти 50 лет, летом 1990 года, когда около 100 советских ветеранов посетили город.

Мы предлагаем вам прочитать рассказ Репко, публикуемый к годовщине окончания сражений за Ханко и записанный журналистом шведоязычной редакции Yle Turku 26 лет назад.

«Я прибыл на полуостров Ханко в сентябре 1940 года и был здесь до 2 декабря 1941 года, до конца эвакуации нашей базы в Ленинград. За это время наша военно-морская база защищала Ленинград на дальних подступах. Поэтому все артиллерийские укрепления, корабли, армейские части, находились на полуострове Ханко для того, чтобы не пропустить корабли фашистской Германии со стороны моря к Ленинграду. Это была основная задача нашей военно-морской базы.

Но в ходе войны, когда фашистская Германия внезапно напала на нашу страну, конечно, фашистская Германия ставила своей целью уничтожить эту базу с тем, чтобы можно было свободно со стороны моря подойти к Ленинграду. Как известно, город Ленинград был блокирован с суши, и поэтому морские границы играли очень важную роль, по которым шло снабжение. В частности, Ладожское озеро было одной из артерий, где моряки построили Дорогу жизни и снабжали блокированный Ленинград продовольствием, вывозили раненых, детей. То же самое и со стороны Балтийского моря, Финский залив был под контролем нашей военно-морской базы, и корабли фашистской Германии не смогли пройти к Ленинграду для того, чтобы замкнуть со стороны моря блокаду. И поэтому наша военно-морская база укреплялась с первых дней ее существования. Она начала существовать с марта 1940 года, по договору с правительством Финляндии. Мы эту землю, полуостров Ханко, взяли в аренду на 30 лет. И поэтому укрепляли, строили настоящую базу, способную защищать Ленинград на дальних подступах.

Я был на полуострове Ханко артиллеристом, зенитчиком. Моя задача была, как и моей батареи, защищать со стороны воздуха военно-морскую базу. Батарея, на которой мне довелось служить, находилась на углу сухопутного аэродрома, на скале. И вот, нам доставалось больше всех, можно сказать. Почему? Потому что, как вы знаете, аэродром также играл важную роль. Самолеты взлетали, самолеты посадку делали, самолеты участвовали в боевых действиях, и поэтому противник хотел разрушить аэродром. И по аэродрому сотни, а то и тысячи снарядов улетело. Более трех десятков батарей стреляло по этому аэродрому и полуострову Ханко. Ежедневно от двух до шести тысяч снарядов летело на полуостров Ханко. И львиная доля этих снарядов доставалась на аэродром. А так как батарея на углу аэродрома на скале была, то к нам эти снаряды тоже летели и много неприятностей делали. Мы что делали? Мы сделали укрытие для личного состава, для матросов. Мы делали из бревен такие колодцы, обкладывали эти колодцы, они двойные, камни, бетонировали, сверху делали перекрытие, потом на эти перекрытия — камни, потом — песок. И снаряды, которые летели в нашу сторону, они эти укрепления пробить не могли.

На аэродроме, я сам лично видел, делали ангары. Ангары делали большие, такие, куда помещалось три истребителя или один бомбардировщик. Эти ангары делали стенки толщиной в полтора — два метра, и между ними — эти камни бетонировали. А крыша — накаты делали из рельс, накаты делали сверху из толстых бревен, потом камни, потом — песок, тоже снаряды не пробивали. Я лично видел, как герои Советского Союза, — первые герои, можно подчеркнуть, — балтийцы-летчики Антоненко и Бринько поднимались в воздух вдвоем, и против группы немецких самолетов они участвовали в боях. Я видел, как они сбивали на глазах самолеты, и мы взаимодействовали с летчиками. Каким путем? Так как зенитчики имели наблюдательные посты далеко, и мы заранее знали о приближении самолетов фашистской Германии к полуострову Ханко, поэтому мы сразу же сообщали летчикам, с какого района, в какой квадрат, каким курсом, летят самолеты к Ханко. Для того, чтобы им подняться в воздух, мы на скале сделали большую 10-метровую стрелу, из фанеры, белую, и два матроса эту стрелу разворачивали в ту сторону, откуда летят самолеты. Летчики поднимаются в воздух, и смотрят, куда стрела, и туда летят, а мы со снарядами, с гранатой, в том направлении выстреливаем снаряды. И взрыв от этой гранаты дает летчикам ориентир, куда надо приближаться, там они и встречают самолеты противника. Мы прекращаем огонь тогда, чтобы они завязали воздушный бой.

Нам, артиллеристам, стояла задача не пропустить самолеты противника, чтобы они сбросили бомбы на аэродром. Я хочу сказать, что в какой-то степени, к чести нашей батареи, которая отбивала эти самолеты — необязательно, чтобы сбить самолет, но не дать возможности ему сбросить бомбы на аэродром — и за весь период войны ни одна бомба не упала на аэродром. Ну, то, что снаряды артиллерийские летели, это уже тут, их не задержишь.

Недалеко от аэродрома наша батарея, железнодорожная, на платформах были установлены 100-миллиметровые орудия, эта батарея открывала огонь по тем батареям, которые стреляли по аэродрому. Они заглушали эти батареи, и тогда летчики взлетали для ведения войны.

Я лично был артиллеристом, заряжающим, долгое время, и заменял командира орудия, поэтому на всех номерах я мог работать свободно.

Я ушел из Ханко с последней группой 2 декабря 41 года. Когда уже основная масса была эвакуирована, и последняя группа уходила, нас оставалось на каждом орудии по два человека, для того, чтобы поддерживать охрану. И мне довелось уходить на турбоэлектроходе 508, тогда он назывался «Иосиф Сталин». И когда мы уходили, он, уклоняясь от артиллерийского обстрела, попал на минное поле. Подорвался на минном поле и начал тонуть.

Учитывая то, что мы находимся в декабре месяце, в ледяном море, холодно очень, я надеялся, что я плаваю хорошо, что я доберусь до одного из кораблей, который находился в метрах 400-500. И с этой стороны плавающих, спасающихся людей было мало. Я сбросил с себя одежду, бушлат, остался на одной тельняшке, ботинки сбросил, и прыгнул в воду. Метров 50 отплыл от корабля, посмотрел, он еще не затонул. Ну, думаю, значит, он не втянет. Когда он тонет, он втягивает, тут уже не спасешься. Но я здорово замерз. Я руками не мог сжать руки, руки замерзли все, ноги судорога скрутила, я ногами не мог уже плыть. Но учитывая то, что я долгое время был заряжающим, у орудия затвор двухпудовый, поэтому в руках была сила, и я хорошо руками мог держаться, грести. И тут мне под руки попала мина, мина КБ, с рогами, как некоторые на картинках видели. Там 300 кг тротила. Поэтому я на эту мину руку положил, а второй рукой отталкивался, и к этому кораблю. Ну, все представляют, что значит мину к кораблю потащить! Вот этот рог — он свинцовый, а внутри — стеклянная трубочка с кислотой. Когда рог ударяется о корабль, свинцовая трубка сгибается, ломается стеклянная трубка, и получается замыкание и взрыв мины у корабля. С корабля кричат: «Слезай, бросай мину!». Думаю, что бросай, у меня ничего нет. Но потом я уже метров 50 от корабля, мне кричат, «бросай мину, а то стрелять будем». Я же тащу мину на корабль. «Бросай, слезай с мины!». Тогда до меня дошло, я оторвался от мины, и у меня сил уже нет плыть, я только руками держусь. И к кораблю я все-таки добрался, меня багром зацепили, вытащили на палубу, кто шинелью накрыл. Я немножечко согрелся, а самолеты пикируют, и с пулеметов стреляют, расчеты орудийные — раненые, убитые. И я подскочил к орудию, начал заряжать и стрелять. Но так как самолеты быстро с одной и другой стороны летят, поэтому надо было быстро кому-то наводить и кому-то заряжать. Поэтому я один заряжаюсь и потом разворачиваю ствол напротив курса летящих самолетов. Как он подлетает напротив ствола, я стреляю. Таким образом я хоть как-то немножко отгонял самолеты от корабля, чтобы пулеметы не стреляли.

Потом мы подошли к острову Гогланд, это остров Гогланд наш, советский. Там мы осушились, обогрелись, и потом уже к Кронштадту мы шли с ледоколом. Как налет авиации, так мы по льду разбежались, бомбы сбросили, мы снова на корабль, и снова, значит, пришли в Кронштадт.

Вот такова была моя судьба на Ханко. Я был на Ханко ранен. После Ханко я участвовал в прорыве блокады Ленинграда в составе Ханковской 136-ой (стрелковой) дивизии, которой командовал Николай Павлович Симоняк. Он здесь на Ханко командовал бригадой, на границе. Симоняк командовал, и ханковцы участвовали в центре прорыва Ленинграда в январе-феврале 1943 года. А в 44-ом году Симоняк командовал уже корпусом по снятию блокады Ленинграда, в феврале 44-го года. А я был в десантной группе, которую в феврале 44-го года высадили в тыл под Нарву, для того, чтобы оттянуть часть сил с Ленинграда, чтобы наши войска быстрее освобождали ленинградскую землю. И вот, в составе батальона в 500 человек я в этой группе был. Там мы много шуму наделали в глубоком тылу. Немцы не ожидали, что высадится группа. И сколько высадилось, они уже не знали. Бросили против нас и танки, и авиацию. Но, конечно, нам досталось очень тяжело. Я обмороженный, легко раненный был, я все-таки вышел навстречу нашим войскам. Подлечили меня, — и уши, и нос, и пальцы обморожены были, и ноги, — и прибыл я снова в Кронштадт, и снова — в десанты, тогда у нас были бригады морской пехоты. Моряки на суши воевали против фашистской Германии, защищая Ленинград.

Потом закончилась война, я пошел в военное училище, плавал на подводных лодках, в разных морях, и на Северном флоте, и на Тихоокеанском флоте, и на Черноморском флоте, закончил Академию, работал в Академии, потом ушел на пенсию. Вот такая моя судьба.

Я прибыл на Ханко, вот уже начиная с 41 года, скоро 50 лет как я здесь и не был. Для меня очень большое впечатление, город красивый, город чистый, народ замечательный, руководство встретило нас с большим уважением и вниманием, за что большое спасибо. Я очень рад за то, что здесь, на этой омытой кровью и наших, и финских солдат и моряков, земле, живут замечательные люди, вот мы увидели, что купаются дети, плавают яхты, это говорит о том, что мы не зря боролись за счастье наших детей, за наших внуков, и поэтому я желаю финскому народу, всем трудящимся счастья, здоровья и дружбы с советским народом. И пусть процветает дружба ветеранов войны Советского союза и Финляндии. Спасибо за внимание!»

Утром 3 декабря 1941 года финны обнаружили, что Ханко — пуст, и начали осторожно входить в город со стороны материка. Их ожидало печальное зрелище: город лежал в руинах, отступающие советские войска подожгли многие строения, в частности, полыхало здание городское ратуши. Церковь была цела, но внутри финны обнаружили полный хаос — видимо, храм использовался как кинотеатр.

Финны быстро начали восстанавливать город, и уже зимой туда вернулись жители города, которым пришлось в спешке оставить свои дома в марте 1940 года.