Сегодня на Донбассе на востоке Украины, контролируемом пророссийскими сепаратистами, живет несколько десятков чехов и словаков, которые воюют за свою новую родину — не признанную на международном уровне Донецкую Народную Республику. «Хватило пары лет, и из них, образцовых и лояльных — за некоторыми исключениями — граждан, получились военные диктаторы. Это единственная их общая черта, хотя в остальном они не поддаются однозначным оценкам. Многие из них дружелюбны и великодушны, борются за свои убеждения так же искренне и с такой же самоотдачей, как их враги с другой стороны фронта», — пишет словацкий журналист Томаш Форро во второй части своего эксклюзивного репортажа с украинского Донбасса.
В начале осени этого года словацкий репортер Томаш Форро встретился с некоторыми чехами и словаками, которые отправились воевать на восток Украины. Бок о бок с пророссийскими сепаратистами их там уже несколько десятков. Среди них — Марио и Сойка.
Марио
Он относится к категории преступников. По паспорту Марио Рейтман признает только то, что он расистский скинхед из Баньска Быстрица. Здесь, на главном бульваре непризнанного государства, которое заявляет о приверженности коммунизму и антифашистским традициям и которое восстановило Гражданский кодекс времен Советского Союза, эти слова звучат странно. Но, по словам Марио, все можно объяснить.
Вот уже второй год он воюет против других злых фашистов с Украины. Однако его слова о боях стоит воспринимать осторожно, потому что иногда он говорит, что защищает границы и охраняет административные здания. Марио носит при себе пистолет и охотно его демонстрирует. Я спрашиваю его, убивал ли он людей. «Людей — нет, — смеется он. — Фашистов — да».
Марио сидел в словацкой тюрьме за причинение тяжкого вреда здоровью. По его собственной версии, это произошло, потому что «цыган бил белую женщину», а он вмешался. Марио считает несправедливым, что получил пять лет строгого режима (отсидел он половину). На самом деле Рейтман был осужден в Словакии еще за шесть других преступлений, включая кражу, мошенничество и насилие. Но об этом он умалчивает.
Марио презирает Мариана Котлебу (главу региона Баньска Быстрица и одного из наиболее ярких лидеров современных словацких националистов — прим. ред.). Якобы он — глупый нарцисс. Они знакомы, так как были соседями еще в те времена, когда Рейтман, как он сам утверждает, являлся неформальным лидером скинхедов в Быстрице.
Почему Марио приехал сюда? Из косвенных намеков следует, что его привлекла смесь российской пропаганды, проблемы с законом в Словакии и разногласия с подельниками. Но из-за агрессивного характера у Марио здесь те же проблемы, что и дома. Об этом хорошо знают в отделе военной полиции города Макеевка к востоку от Донецка. После вопроса, случались ли тут проблемы с какими-нибудь словаками, бывший на посту офицер оживляется и отвечает: «Марио Рейтман».
Он рассказывает, как летом пьяный Рейтман мочился перед входом в кафе. Проходившую мимо женщину, которая попросила его отойти в другое место, он «сначала оскорбил, плюнул в нее, а затем жестоко избил кулаками по лицу». В подобных случаях тут действуют быстро и жестоко. Методы — от линчевания прохожими до полного уничтожения, которое в Донецке фамильярно называют «пропасть в яме».
Но Рейтману повезло, потому что к иностранцам, воюющим в рядах сепаратистов, относятся иначе. В том числе из-за неупорядоченных законов которые не позволяют эффективно судить иностранцев. Кроме того, руководство не хочет идти на риск международного скандала. «Это сукин сын», — беспомощно подводит итог разговора полицейский и машинально берется за пистолет.
Рейтмана выгнали из донбасской армии, и тот, по словам его командира, еще успел вместе со своим однополчанином пригрозить, что выдаст украинской стороне расположение подразделения. Возможно, это были пустые слова, но факт в том, что через несколько дней после угроз по позициям этого подразделения был нанесен исключительно точный и сосредоточенный артиллерийский удар.
Что будет с Марио дальше, не знает никто. В Словакии у него были бы проблемы, да и сам он хвастается российским паспортом. Узнав, что я интересуюсь его делами, он угрожает мне спецслужбами. Впоследствии я узнал, что местные спецслужбы на самом деле арестовали его, и местные солдаты поговаривают, что его дни сочтены. Такие люди, как он, вероятно, представляют собой проблему даже для военной диктатуры, в которой значительно смещены границы нормальности.
Сойка
Сойка тяжело сглатывает, поправляет языком зубной протез, а рукой машинально дотрагивается до места, где осколок гранаты лишил его части челюсти. Сначала он отвечает на вопросы неохотно, но потом входит во вкус.
«Я убил двух-трех…» Были ли угрызения совести? «С одним. Молодой 18-летний парень. Я выпустил в него половину обоймы. Потом, когда укропы (ругательное название украинских солдат — прим. ред.) начали наступать… В тот момент видишь перед собой 50 — 60 человек, и даже не понимаешь, что делаешь. Даже не понимаешь, что убиваешь этого человека. Только „бах-бах“, и он падает. А ты стреляешь в следующего. Он падает. Потом еще. И ты вообще об этом не думаешь», — рассказывает Сойка, как убивал в донбасском конфликте.
Он якобы все понял, только когда увидел мертвые тела вблизи. Он видел, как после боя «наши добивали укропов: одного застрелили, другому перерезали горло». Он утверждает, что сам не делал этого, потому что у него «свои принципы». Вообще же ему все равно. Возражения о том, что этих людей нужно было осмотреть и отправить в лагерь как военнопленных, он отклоняет: «Военнопленные? „Правый сектор“ (внесенная в список экстремистских и запрещенная в России организация — прим. ред.)? Жечь и убивать на месте».
Сойка, по паспорту Мартин Кепрта, приехал на Донбасс одним из первых в 2014 году, когда шли самые тяжелые бои. Он — уроженец словацкой Петршалки, когда-то член неоднозначной полувоенной организации «Словацкие новобранцы». Но все это в далеком прошлом, как будто в другой жизни.
В братиславском филиале компьютерной фирмы IBM он зарабатывал две тысячи евро чистыми как специалист в области IT. Сегодня, будучи младшим сержантом в Донецке, он не получает и 300 евро. Мы сидим в шикарной пиццерии в центре Донецка. Официанты тут приветливые, а атмосфера почти как в Братиславе.
Иногда сюда заходит и донецкий «президент» Александр Захарченко. Тогда всю улицу заполняют до зубов вооруженные мужчины, бронированные внедорожники и незаметный фургон с глушилкой сигналов, который защищает жующего диктатора от возможного бомбового удара с большого расстояния.
Сойка — тяжелый случай. 27-летний мечтатель, полный противоречий, планов и несбывшихся желаний. Категория — идеалист. Он признается, что убивал людей и мучается угрызениями совести. Но я ни в коем случае не должен писать, что он начал курить: а что если мама в Словакии узнает? Он гордится своим высоким IQ, но, кажется, в жизни он ему не очень помогает. В Донецк Сойка отправился, ничего не объяснив. Он верил в идеалы и хотел что-то доказать своей семье.
Похоже, в первую очередь — отцу, о котором постоянно говорит. По словам его знакомых из Словакии, здесь классический случай сына, зацикленного на отце, который обделил его любовью. Еще из жизни в Словакии Сойку знает специалист по кризисному вмешательству Радован Браник, который какое-то время работал на Донбассе медиатором и готовил психологические портреты бойцов.
По его словам, дома Сойка был отличным волонтером, готовым помогать во время стихийных бедствий «даже тогда, когда другие падали от усталости». Сойку жаль, как говорит Браник, и во всем виновата система, которая отвергла его вместо того, чтобы поддержать. Поэтому, по словам Браника, такие люди, как Сойка, «выступили против системы».
Биография Сойки подтверждает слова Браника. Дома его не взяли в армию из-за астмы, а незадолго до отъезда на восток Украины Сойка потерял работу и девушку. «Сойка не получил признания отца и поэтому начал искать его в другом месте. Он принес бы много пользы любой организации, чем бы ни занимался. Этого не случилось, поэтому он нашел свое место в другом», — добавляет Браник.
Теперь, по прошествии двух лет, Сойка утратил связь с отцом, а также свои иллюзии о новой родине. Но у него новая девушка, и он мотострелок, что на деле означает: среди них «меньше алкоголиков, чем среди других», как сам он иронично подчеркивает. «Как говорят русские, я лишился тут крыльев», — подытоживает Сойка.
Вернуться в Словакию он не может, да и не хочет. Не может, потому что когда-то дал интервью СМИ, открыв лицо как солдат сепаратистской Донецкой Народной Республики. За это в Словакии ему грозит тюрьма. Он не хочет возвращаться, потому что «дома» для него уже значит «в Донецке», рядом со своей девушкой Еленой и ее дочерью Наташей. Вскоре он хочет уйти из армии, создать фирму и хорошо зарабатывать. Но прежде ему пригодятся и 200 евро от словацкой мамы, на которые он поменяет старые окна в квартире на пластиковые. А там посмотрит.
В словацкой речи Сойки все больше русских слов. О возвращении в Словакию и «еврозону» он уже перестал думать. Здесь живется хорошо. У его любимой в Донецке две квартиры, и одну она сдает. Сойка неприхотлив, зарплату приносит домой, а себе оставляет несколько рублей на кофе, булку и сигареты.
Его мечты о спокойной жизни может быть связаны с его недавним тяжелым ранением челюсти. В операционном зале без наркоза он мучился два часа. Когда врач наконец-то перестал резать, и Сойка более или менее пришел в себя, оба они сели в коридоре и оперлись о стену. Врач — в крови Сойки, а Сойка — в крови от скальпеля врача. Он медленно открыл глаза, в которых у него еще отражалась вся эта нечеловеческая боль, и они молча закурили.
Когда он вернулся, то не знал, что будет дальше. Не уйдет ли он него — наполовину калеки — женщина, с которой он только-только познакомился. Не ушла. Рана постепенно заживает, и все идет путем. Маленькая дочка Наташа ходит в школу, он — в армии, Елена — в полиции.
Вечером они собираются дома. На небе сияют звезды. Все спокойно, и только где-то вдали слышны взрывы. Это такое же место для жизни, как и любое другое.
Наши парни
Чешского наемника Бегемота полностью поглотила городская жизнь и беготня по учреждениям. Кавказ душой и телом остался наемником (истории обоих детально описаны в первой части репортажа — прим. ред.) Сойка втянулся в семейную жизнь, а Марио потерялся где-то на просторах Донбасса. Несколько словаков и чехов погибли в боях, а часть тихо — так же, как и пришла, вернуласт домой с боевым опытом и подготовкой. И с надеждой, что словацкие власти никогда не узнают об их небольшом приключении.
Кроме боев на Донбассе у «наших парней» нет почти ничего общего — даже в том, что касается мотивов отъезда из Центральной Европы. Они не встречаются, не создают никакого сообщества. Когда фантаст Сойка заявил в местных СМИ, что создает чешско-словацкий легион, в него никто, кроме Сойки, не записался.
Зачастую между ними царит вражда и клевета, но они стараются слиться с большинством на Донбассе. И они так же бедны, как местные, и любят, когда за их обед платят. С полным ртом они говорят об оружии, о жизни на фронте и об алкоголизме, который распространяется среди солдат так же быстро, как наркотики домашнего производства и кражи.
Сейчас на Донбассе живут и воюют несколько десятков подобных приезжих. К новой родине они относятся критично. Но вместе с тем они убеждены, что им угрожают американские империалисты и украинские фашисты. Они ждут большой войны, которую Запад якобы ведет против последнего свободного народа, то есть русских.
Они живут в окружении массированной пропаганды. Легенды с пророссийских сайтов и телеканалов они часто повторяют так, как будто это случилось лично с ними. В малом изолированном сообществе сепаратистского региона пропаганда не только изображает внешний мир совершенно по-своему, но и изолирует от него. На местную жестокую цензуру жалуются даже сами российские журналисты, аккредитованные на Донбассе.
Хватило пары лет, и из них, образцовых и лояльных за некоторыми исключениями граждан, получились военные диктаторы. Это единственная их общая черта, хотя в остальном они не поддаются однозначным оценкам. Многие из них дружелюбны и великодушны, борются за свои убеждения так же искренне и с такой же самоотдачей, как их враги с другой стороны фронта.
У чешских и словацких сепаратистов ярко проявляются противоречия между их утверждениями или представлениями и реальным опытом. В психологии это явление называется когнитивным диссонансом, и оно не обязательно касается только взглядов на политику и общество.
Несмотря на то, что дома они выросли в относительном благополучии и достатке, после довольно непродолжительного пребывания на Донбассе они уже согласны с местными в мнении о том, что еда по завышенным ценам в местных магазинах — первоклассного качества. Дешевые польские и чешские сыры в местных отделах деликатесов они считают экзотическим кулинарным опытом, а торговые центры с закрытыми магазинами — верхом роскоши.
Трудно определить тот момент, когда каждый по-своему отверг бывшую родину, ее правительство и законы — или даже Запад как таковой — и стал их заклятым врагом. У некоторых это происходило медленно, у других всему виной какое-нибудь острое переживание. У третьих это началось еще дома под влиянием альтернативной трактовки мира, изложенной на сайтах с теориями заговоров. Одни нас, своих земляков, считают одураченными овцами, а другие — такой же опасной угрозой, как украинские танки.
Так или иначе, точно одно: «наши парни» на Донбассе перестали быть «нашими». Благодаря этой простой истине все становится намного яснее. Это подтверждает и реакция Кавказа на слова чешского депутата от коммунистов Зденека Ондрачека, который посетил Донецк как раз вовремя моего визита туда. Когда Ондрачек говорил о поиске общих интересов Чехии и Донбасса, чех Кавказ его резко оборвал: «Меня вообще не интересуют чешские интересы. Единственное, что мне важно, это интересы нас — ДНР».
