Материалы ИноСМИ содержат оценки исключительно зарубежных СМИ и не отражают позицию редакции ИноСМИ
Многополярный мир мало полезен для российско-американского лидерства. США самое сильное и влиятельное государство, но его однополярный момент прошел. Россия — слабеющая держава, обладающая первоклассным ядерным арсеналом и постоянным местом в Совбезе ООН, но ее лидерские качества в таких областях как борьба с климатическими изменениями и болезнями неочевидны.
Большинство пунктов в гипотетической повестке сотрудничества между Россией и США неактуальны или недостижимы вне зависимости от общей направленности двусторонних отношений.
Это вторая из трех статей о российско-американских отношениях в период прихода к власти новой администрации. Первая статья здесь.
Для реализма точкой отсчета является действительность. А действительность такова, что американским творцам политики за последние 25 лет так и не удалось добиться превращения России в страну, которая разделяет наши взгляды, как это делают Центральная и Западная Европа, а также Япония. Следовательно, нужно отказаться от представления о том, будто российско-американское стратегическое партнерство зиждется на общих ценностях и интересах, и смириться с тем, что отношения с Россией должны строиться на деловой основе и взаимных договоренностях. Это не конец света, а скорее всего, лишь конец иллюзий. Если откровенно, то даже в те дни, когда Вашингтон и Москва думали и говорили о стратегическом партнерстве, их двусторонние отношения все равно строились на основе торга и взаимных уступок.
Избавившись от таких иллюзий о стратегическом партнерстве, мы должны развеять сопутствующий им миф, который сохраняется до сих пор. Это идея о том, что существует некая обширная внешнеполитическая повестка, в рамках которой сотрудничество между США и Россией абсолютно необходимо, и что две страны смогут совместно бороться за разрешение мировых проблем, если только им удастся оставить позади несущественные и досадные разногласия, скажем, из-за Украины. В эту повестку обычно включают вопросы нераспространения, контртерроризма, климатических изменений, Иран, Сирию, Северную Корею, мир на Ближнем Востоке и борьбу с опасными болезнями типа СПИДа и Эболы.
Представления о российско-американской глобальной повестке основаны на трех довольно разумных допущениях:
— США и Россия обладают уникальными возможностями для разрешения международных проблем, и остальной мир рассчитывает на их лидерство.
— Российско-американское сотрудничество по любому вопросу дает кумулятивный эффект.
— Есть прямая связь между состоянием двусторонних отношений России и США с одной стороны, и уровнем сотрудничества и получаемыми результатами с другой.
Но все три допущения ошибочны, несмотря на их обоснованность.
Многополярный мир мало полезен для российско-американского лидерства. Соединенные Штаты это по-прежнему самое сильное и влиятельное государство, но его однополярный момент прошел. Россия это слабеющая второсортная держава, обладающая первоклассным ядерным арсеналом и постоянным местом в Совете Безопасности ООН, но ее лидерские качества в таких областях как борьба с климатическими изменениями и болезнями неочевидны. При решении любой глобальной проблемы, где нужна экономическая мощь и мягкая сила, сотрудничество США с ЕС или с Китаем имеет гораздо больше смысла, чем некая дуополия с Россией.
Кроме того, некоторые мировые проблемы просто невозможно решить даже тесно скоординированными усилиями посторонних сил. Сотрясающие исламский мир многочисленные конвульсии (сунниты против шиитов, арабы против персов, традиционная набожность против радикализма, самовластие против арабской весны) будут продолжаться внутри этой великой цивилизации, что бы ни думали, ни хотели и ни делали эти посторонние силы. Даже если говорить об устранении последствий этих мощных катаклизмов (борьба с распространением исламского радикализма, оказание гуманитарной помощи), то какие конкретные предложения имеют в виду сторонники совместных российско-американских действий? Как они намерены согласовывать очень разные подходы Москвы и Вашингтона к ближневосточным проблемам? Москва самодовольно указывает на то, как США бросили Мубарака, а Россия сохраняет верность Асаду, как в Ливии после Каддафи возникла анархия, а центральное правительство в Сирии выжило и сохранило силы. Но ситуация на Ближнем Востоке не стала бы лучше, если бы США начали бомбить Египет ради Мубарака. Да и жители Бенгази, несмотря на весь этот ливийский хаос, живут значительно лучше, чем обитатели Алеппо. Ни Вашингтон, ни Москва не сумели разработать и предложить победоносную стратегию на Ближнем Востоке (по всеобщему признания, это практически невозможно), и кроме того, трудно себе представить, каким образом их совместные усилия могли бы улучшить ситуацию.
Российско-американские нестыковки в подходах к ближневосточным проблемам указывают на основополагающие изъяны в представлении о двусторонней глобальной повестке. Даже в том случае, когда у России и США есть общие озабоченности, они часто очень по-разному трактуют суть проблемы и предлагают несопоставимые способы ее разрешения. Вот еще один пример. Россию и Соединенные Штаты долгие годы тревожит стабильность в Центральной Азии и угроза со стороны исламского радикализма в этом регионе. Но их подходы к решению проблемы диаметрально противоположны. Вашингтон, опасаясь того, что бедность, репрессии и слабость государственной власти в регионе приведут к радикализации, настаивает на осуществлении реформ. Москва же, обеспокоенная тем, что реформы дестабилизируют ситуацию, стремится сохранить существующее положение вещей. Такая разница в подходах сохраняется на протяжении последних 25 лет, несмотря на взлеты и падения в российско-американских отношениях. И тот, и другой подход может оказаться верным. Либо же может случиться так, что ни тот, ни другой не спасет Центральную Азию от политических потрясений. А может, эти страны сами урегулируют свои проблемы, не прислушиваясь к благонамеренным предостережениям Вашингтона и Москвы. Вывод из этого следующий: 1) российско-американское сотрудничество гораздо сложнее, чем может показаться, глядя на аккуратные планы совместных действий; 2) общая атмосфера двусторонних отношений может быть никак не связана с невозможностью углубить российско-американское сотрудничество в целях разрешения региональных и общемировых проблем.
Более того, в какой степени успехи в решении глобальных вопросов определяются координацией усилий США и России? Есть ли в российско-американском сотрудничестве по климатическим изменениям что-то такое исключительно важное, чего невозможно достичь в результате раздельной работы двух стран над этой проблемой? Можно ли обеспечить какие-то революционные прорывы в борьбе с болезнями, если Соединенные Штаты и Россия объединят свои медицинские исследования? Вряд ли.
Борьба с терроризмом и нераспространение заслуживают особого внимания, но не потому что они дают больше надежд на российско-американское сотрудничество, а потому что из-за них возникает наибольшее количество иллюзий о какой-то большой и важной российско-американской повестке глобального масштаба. Проблема не в том, что, скажем, Украина для США важнее, чем контртерроризм и нераспространение, ибо это явно не так. Проблема в другом. Наш спор с Россией из-за Украины перевешивает все то, что мы могли бы получить от Москвы для облегчения американской деятельности по борьбе с терроризмом и распространением оружия массового уничтожения.
Отсутствие углубленного сотрудничества между Россией и США в борьбе с терроризмом объясняется не каким-то там побочным эффектом от других разногласий, скажем, из-за расширения НАТО. Это результат существенных различий в представлениях и интересах. Москва и Вашингтон легко нашли общий язык по вопросу Талибана* и «Аль-Каиды*», результатом чего стало их плодотворное сотрудничество в Афганистане (например, Северная сеть поставок), продолжавшееся даже тогда, когда в их отношениях появлялась серьезная напряженность, как после российско-грузинской войны. Но дальше их взгляды на терроризм расходятся. Россия называет терроризмом любую сепаратистскую деятельность на Северном Кавказе, а Запад относит к этой категории конкретные преступления конкретных лиц, таких как Басаев и Хаттаб. Москва добивается экстрадиции ряда высокопоставленных чеченцев из сепаратистского руководства (Ильяс Ахмадов и Ахмед Закаев), называя их террористами, но не может доказать их личное участие в террористических актах. Не понимая, что судебная власть на Западе независима, и что там существует разделение властей, чего нет в российской государственной системе, русские усматривают в предоставлении политического убежища Ахмадову и Закаеву проявление западного лицемерия в вопросах терроризма. С другой стороны, Москва попустительствует государственному терроризму своих сирийских и иранских союзников, и отказывается назвать ХАМАС* и «Хезболлу*» террористическими организациями, из-за чего и у Запада появляется мысль о том, что Россия тоже в некоторой степени лицемерит.
Даже в те дни после 11 сентября, когда между США и Россией царило согласие и единодушие в вопросах борьбы с терроризмом, мы достигли очень немногого, если не считать Северную сеть поставок. Пожалуй, можно говорить только об ограниченном обмене разведывательной информацией, которая, по общему мнению, не принесла особой оперативной пользы ни одной из сторон. Как выглядело бы более содержательное российско-американское сотрудничество в борьбе с терроризмом? Они помогли бы нам бомбить Ракку, а мы помогли бы им с зачисткой Алеппо? Или бы мы начали выдворять из США выходцев с Северного Кавказа из числа сепаратистов, а Россия повернула бы свои пушки против «Хезболлы»? Это маловероятно. В любом случае, можно уверенно сказать, что фундаментальные разногласия в вопросе о том, кого считать террористами, вряд ли удастся разрешить за счет односторонних уступок Запада России в сфере европейской безопасности.
Священный Грааль российско-американской совместной повестки это нераспространение. Действительно, что может важнее для наших собственных интересов и для всего человечества? Разве мы не должны идти на компромиссы по менее важным направлениям и на возобновление дружбы с Россией ради продвижения в этих вопросах высшего порядка?
Увы, при более тщательном рассмотрении оказывается, что нераспространение столь же неудовлетворительно, как и любой другой пункт в российско-американской совместной повестке.
Если сотрудничество в вопросах нераспространения лишено контекста, оно лишено содержания. Наша с Россией повестка в вопросах нераспространения носит особенный и вполне конкретный характер по каждой отдельной стране. Если говорить о Северной Корее, то у России мало рычагов воздействия на нее, и мы в связи с этим мало что можем от нее получить. Чтобы обуздать Пхеньян, нам нужен Китай. Россия подключается к санкциям против Северной Кореи тогда, когда поведение Пхеньяна становится настолько вопиющим, что может спровоцировать Америку на военные действия. Что касается Ирана, то из-за давнего тактического союза Москвы с Тегераном Россия не желала резко реагировать на иранские программы по созданию оружия массового уничтожения даже тогда, когда российско-американские отношения были в лучшей форме, чем сейчас. Ведущий российский эксперт по Ирану, ныне покойный Георгий Мирский вспоминал, как один российский дипломат несколько лет тому назад заметил: «Проамериканский Иран для нас намного опаснее, чем ядерный Иран». Такое заявление очень многое говорит о предпочтениях Москвы в вопросе иранской ядерной программы. Так или иначе, серьезное охлаждение в российско-американских отношениях не помешало Москве продолжать конструктивное сотрудничество в рамках Совместного всеобъемлющего плана действий.
Если не считать этих двух конкретных вопросов, то я просто не понимаю, какое еще содействие России нам нужно в вопросах нераспространения. Свою деятельность, направленную на то, чтобы оружие массового уничтожения не попало в руки джихадистов, мы ведем параллельно, но в основном раздельно, и никакой особой совместной работы в этом направлении не было даже тогда, когда двусторонние отношения были значительно теплее. Более того, мы не нуждаемся ни в каком российско-американском сотрудничестве для предотвращения распространения оружия массового уничтожения в тех многочисленных странах, которые не стремятся стать его обладателями. \
Я предвижу возражение на сей счет — а как же успешные усилия по уничтожению химического оружия в Сирии? Но это пример такого сотрудничества по вопросам нераспространения, на которое мы можем рассчитывать лишь в том случае, если Соединенные Штаты откажутся от менее важных приоритетов, таких как европейская безопасность и суверенитет нескольких десятков стран.
На самом деле, уничтожение запасов сирийского химического оружия преподносит нам урок совсем иного рода.
Во-первых, вполне возможно, что ликвидация сирийского химического оружия была далеко не такой полной и всеобъемлющей, как нам пытаются показать. Во-вторых, неожиданное предложение Путина о его уничтожении, насколько мне известно, стало первым случаем, когда российские власти открыто признали, что у Сирии вообще есть программа химического оружия. Надо сказать, что Москва обеспечивала Сирии политическое прикрытие в ее действиях по созданию оружия массового уничтожения еще в советские времена, неизменно отрицая существование такой программы, хотя это был секрет полишинеля на протяжении десятилетий. Путинская инициатива была исключительно позитивной, но она не стала результатом прочной и принципиальной приверженности делу нераспространения или внезапного раскаяния России за свою многолетнюю ложь и запирательство по поводу сирийского оружия массового уничтожения. И уж точно она не была побочным результатом здоровых двусторонних отношений между Россией и США.
На самом деле, продуктивное российско-американское сотрудничество в вопросе нераспространения в Сирии началось не в контексте какого-то всестороннего согласия или потепления в двусторонних отношениях. Оно возникло, когда стало ясно, что Обама может отдать приказ о нанесении авиаударов по Асаду. Аналогичное сотрудничество по Ирану началось в связи с тем, что США или Израиль могли предпринять военные действия против исламской республики. Та же самая история и с Северной Кореей. Вдумчивый читатель наверняка уловил закономерность.
По совести говоря, в препятствиях на пути российско-американского сотрудничества в вопросах нераспространения виновата не только Москва. Представьте себе реакцию Вашингтона, если Россия предложит совместный план действий по нераспространению, в котором в качестве главного приоритета будет обозначена израильская программа по созданию ядерного оружия.
В любом случае, вывод таков: продвижение американской глобальной повестки зависит от благорасположения России ничуть не больше, чем отстаивание российских интересов зависит от уступок США. Нам надо искать те области, где наши интересы реально совпадают, или где мы можем найти подходящие взаимные уступки. Успешное в основном российско-американское сотрудничество по Афганистану отвечало первому критерию, а по ликвидации сирийского химического оружия — второму (когда потребовалось предотвратить американские авиаудары против Асада).
Если прекратить расширение НАТО и признать некую российскую сферу привилегированных интересов на постсоветском пространстве, это не приведет как по волшебству к радикальной гармонизации взглядов России и США на многие общемировые и региональные проблемы. Это не заставит Москву отказаться от Асада, начать работу по демократизации коррумпированных авторитарных государств и их переходу к рыночной экономике. Этим мы не убедим Москву осудить шиитский терроризм, направленный против Израиля и против Запада (а не против России), или пресечь усилия расположенных к России стран, таких как Иран и Сирия, по созданию оружия массового уничтожения. Откровенно говоря, почти по всем этим вопросам, включенным в воображаемую глобальную повестку России и США, российская помощь либо не нужна, либо маловероятна на приемлемых для нас условиях.
* Террористические организации, запрещенные на территории России
