Материалы ИноСМИ содержат оценки исключительно зарубежных СМИ и не отражают позицию редакции ИноСМИ
Давайте честно: никто не понимает, что сегодня происходит в мировой экономике. Восстановление после краха 2008 года неожиданно оказалось очень медленным. Находимся ли мы на пути к полному выздоровлению или же увязли в «вековой стагнации»? Глобализация остаётся или уходит? Власти не знают, что делать. Они давят на обычные (и необычные) рычаги, но ничего не происходит.
Давайте честно: никто не понимает, что сегодня происходит в мировой экономике. Восстановление после краха 2008 года неожиданно оказалось очень медленным. Находимся ли мы на пути к полному выздоровлению или же увязли в «вековой стагнации»? Глобализация остаётся или уходит?
Власти не знают, что делать. Они давят на обычные (и необычные) рычаги, но ничего не происходит. Количественное смягчение должно было вернуть инфляцию «на целевой уровень». Но этого не произошло. Бюджетное сжатие должно было восстановить уверенность. Но этого не произошло. В начале декабря Марк Карни, управляющий Банком Англии, выступил с речью, которая называлась «Призрак монетаризма». Ну конечно, монетаризм должен был спасти нас от призрака кейнсианизма!
Поскольку никаких применимых макроэкономических инструментов больше фактически не осталось, общим местом стали разговоры о «структурных реформы». Но по вопросу о том, что именно это означает, согласия тоже нет. Между тем, полоумные лидеры возбуждают недовольных избирателей. Похоже, что экономика уже вырвалась из рук тех, кто должен был её управлять, а теперь за нею следует политика.
До 2008 года эксперты были уверены, что у них всё под контролем. Да, был пузырь на рынке жилья, но это была всего лишь «крупная выбоина на дороге», как выразилась в 2005 году нынешний председатель ФРС Джанет Йеллен.
Почему же тогда они пропустили шторм? Именно этот вопрос британская королева Елизавета задала группе экономистов в 2008 году. Большинство из них пассивно сложили руки. Это стало следствием «недостатка коллективного воображения у многих умных людей», — объясняли они.
Но некоторые экономисты предлагают иной вердикт (и он скорее обвинительный), который связан с проблемами в обучении экономике. Большинство студентов-экономистов не обязаны изучать психологию, философию, историю и политологию. Им с ложечки подают экономические модели, основанные на нереальных допущениях, а свою компетенцию они тестируют, решая математические уравнения. Их не учат использованию интеллектуальных инструментов, позволяющих увидеть картину в целом.
Здесь мы должны вернуться назад к Джону Стюарту Миллю, великому экономисту XIX века и философу, который полагал, что человек не может стать хорошим экономистом, если он или она просто экономисты. Да, конечно, со времён Милля специализация многих ученых дисциплин резко возросла, а кроме того, после краха теологической науки не осталось такой научной отрасли, которая бы стремилась к пониманию человеческого состояния в целом. Однако ни одна другая сфера человеческих знаний не отрезала себя так сильно от науки в целом, и в частности, от других социальных наук, как экономика.
И это не потому, что таков её предмет. Напротив, вопросы зарабатывания денег по-прежнему заполняют большую часть нашей жизни и мыслей. Экономика (как работают рынки, почему они иногда рушатся, как правильно оценить затраты проекта) должна быть интересна большинству людей. А на самом деле она отпугивает всех, за исключением знатоков причудливых формальных моделей.
И это не потому, что в экономике важны логические аргументы, которые позволяют проверить ошибки в рассуждениях. Реальная проблема в том, что экономическая наука отрезана от общепринятого понимания того, как всё работает (или должно работать). Экономисты утверждают, что делают точным то, что смутно. Они убеждены, что экономика — выше всех остальных научных дисциплин, потому что объективность денег позволяет ей точно (а не примерно) измерить исторические силы.
Неудивительно, что для экономистов любимым символом экономики является машина. Знаменитый американский экономист Ирвинг Фишер даже построил сложную гидравлическую машину с наносами и рычагами, которая позволяла ему визуально демонстрировать адаптацию равновесных цен на рынке к изменениям спроса и предложения.
Если же вы уверены, что экономика работает как машина, то тогда вы, скорее всего, начнёте рассматривать экономические проблемы как, по сути, математические проблемы. Эффективное состояние экономики — общая сбалансированность — является решением системы одновременных уравнений. Отклонения от равновесия — это «помехи», простые «выбоины на дороге». Если их исключить, тогда результаты станут предопределены и оптимальны. К сожалению, помехами, мешающими бесперебойной работе машины, являются люди. Можно понять, почему экономисты, обученные таким образом, поддаются искушению финансовых моделей, согласно которым у банков фактически нет рисков.
Хорошие экономисты всегда понимали, что у подобного метода имеются серьёзные ограничения. Они пользовались своей научной дисциплиной, как своего рода интеллектуальной гигиеной, защищающей от наиболее серьёзных ошибок в рассуждениях. Джон Мейнард Кейнс предупреждал своих студентов, чтобы они не пытались «сделать всё точным». В его великой книге «Общая теория занятости, процента и денег» нет никаких формальных моделей. Он решил оставить задачу математической формализации другим, потому что хотел, чтобы читатели (коллеги экономисты, а не широкая публика) ухватили саму суть того, что он говорил.
Йозеф Шумпетер и Фридрих Хайек, две самых знаменитых австрийских экономиста минувшего столетия, также критиковали взгляд на экономику как на машину. Шумпетер утверждал, что капиталистическая экономика развивается с помощью беспрерывного разрушения старых отношений. Для Хайека волшебство рынка не в том, что он создаёт систему общего равновесия, а в том, что он координирует несовместимые планы огромного количества людей в мире рассредоточенных знаний.
Хороших экономистов (и многих других хороших людей) объединяет широта образования и взглядов. Она даёт им доступ ко многим, разнообразным способам понимания экономики. Гиганты предыдущих поколений знали многое помимо экономики. У Кейнса был диплом математика, но затем он стал изучать античную классику, а собственно экономике учился менее года, начав затем её преподавать. У Шумпетера была степень кандидата юридических наук (PhD), а у Хайека — юридических и политических наук, он также изучал философию, психологию и анатомию мозга.
Современные же профессиональные экономисты, наоборот, не изучают практически ничего кроме экономики. Они даже не читают классические труды по своей собственной дисциплине. Об истории экономики они узнают, если это вообще происходит, из таблиц с данными. Философия, которая могла бы им объяснить ограниченность экономического метода, — для них закрытая книга. Математика, требовательная и соблазнительная, монополизировала их интеллектуальные горизонты. Экономисты — это «учёные идиоты» (idiots savants) нашего времени.
До 2008 года эксперты были уверены, что у них всё под контролем. Да, был пузырь на рынке жилья, но это была всего лишь «крупная выбоина на дороге», как выразилась в 2005 году нынешний председатель ФРС Джанет Йеллен.
Почему же тогда они пропустили шторм? Именно этот вопрос британская королева Елизавета задала группе экономистов в 2008 году. Большинство из них пассивно сложили руки. Это стало следствием «недостатка коллективного воображения у многих умных людей», — объясняли они.
Но некоторые экономисты предлагают иной вердикт (и он скорее обвинительный), который связан с проблемами в обучении экономике. Большинство студентов-экономистов не обязаны изучать психологию, философию, историю и политологию. Им с ложечки подают экономические модели, основанные на нереальных допущениях, а свою компетенцию они тестируют, решая математические уравнения. Их не учат использованию интеллектуальных инструментов, позволяющих увидеть картину в целом.
Здесь мы должны вернуться назад к Джону Стюарту Миллю, великому экономисту XIX века и философу, который полагал, что человек не может стать хорошим экономистом, если он или она просто экономисты. Да, конечно, со времён Милля специализация многих ученых дисциплин резко возросла, а кроме того, после краха теологической науки не осталось такой научной отрасли, которая бы стремилась к пониманию человеческого состояния в целом. Однако ни одна другая сфера человеческих знаний не отрезала себя так сильно от науки в целом, и в частности, от других социальных наук, как экономика.
И это не потому, что таков её предмет. Напротив, вопросы зарабатывания денег по-прежнему заполняют большую часть нашей жизни и мыслей. Экономика (как работают рынки, почему они иногда рушатся, как правильно оценить затраты проекта) должна быть интересна большинству людей. А на самом деле она отпугивает всех, за исключением знатоков причудливых формальных моделей.
И это не потому, что в экономике важны логические аргументы, которые позволяют проверить ошибки в рассуждениях. Реальная проблема в том, что экономическая наука отрезана от общепринятого понимания того, как всё работает (или должно работать). Экономисты утверждают, что делают точным то, что смутно. Они убеждены, что экономика — выше всех остальных научных дисциплин, потому что объективность денег позволяет ей точно (а не примерно) измерить исторические силы.
Неудивительно, что для экономистов любимым символом экономики является машина. Знаменитый американский экономист Ирвинг Фишер даже построил сложную гидравлическую машину с наносами и рычагами, которая позволяла ему визуально демонстрировать адаптацию равновесных цен на рынке к изменениям спроса и предложения.
Если же вы уверены, что экономика работает как машина, то тогда вы, скорее всего, начнёте рассматривать экономические проблемы как, по сути, математические проблемы. Эффективное состояние экономики — общая сбалансированность — является решением системы одновременных уравнений. Отклонения от равновесия — это «помехи», простые «выбоины на дороге». Если их исключить, тогда результаты станут предопределены и оптимальны. К сожалению, помехами, мешающими бесперебойной работе машины, являются люди. Можно понять, почему экономисты, обученные таким образом, поддаются искушению финансовых моделей, согласно которым у банков фактически нет рисков.
Хорошие экономисты всегда понимали, что у подобного метода имеются серьёзные ограничения. Они пользовались своей научной дисциплиной, как своего рода интеллектуальной гигиеной, защищающей от наиболее серьёзных ошибок в рассуждениях. Джон Мейнард Кейнс предупреждал своих студентов, чтобы они не пытались «сделать всё точным». В его великой книге «Общая теория занятости, процента и денег» нет никаких формальных моделей. Он решил оставить задачу математической формализации другим, потому что хотел, чтобы читатели (коллеги экономисты, а не широкая публика) ухватили саму суть того, что он говорил.
Йозеф Шумпетер и Фридрих Хайек, две самых знаменитых австрийских экономиста минувшего столетия, также критиковали взгляд на экономику как на машину. Шумпетер утверждал, что капиталистическая экономика развивается с помощью беспрерывного разрушения старых отношений. Для Хайека волшебство рынка не в том, что он создаёт систему общего равновесия, а в том, что он координирует несовместимые планы огромного количества людей в мире рассредоточенных знаний.
Хороших экономистов (и многих других хороших людей) объединяет широта образования и взглядов. Она даёт им доступ ко многим, разнообразным способам понимания экономики. Гиганты предыдущих поколений знали многое помимо экономики. У Кейнса был диплом математика, но затем он стал изучать античную классику, а собственно экономике учился менее года, начав затем её преподавать. У Шумпетера была степень кандидата юридических наук (PhD), а у Хайека — юридических и политических наук, он также изучал философию, психологию и анатомию мозга.
Современные же профессиональные экономисты, наоборот, не изучают практически ничего кроме экономики. Они даже не читают классические труды по своей собственной дисциплине. Об истории экономики они узнают, если это вообще происходит, из таблиц с данными. Философия, которая могла бы им объяснить ограниченность экономического метода, — для них закрытая книга. Математика, требовательная и соблазнительная, монополизировала их интеллектуальные горизонты. Экономисты — это «учёные идиоты» (idiots savants) нашего времени.
