Священное животное Монголии — коренастое и с массивной головой — похоже скорее на пухлого жеребенка-переростка, который раздался в самых причудливых местах. Его туловище цвета кофе с молоком, а ноги темные и как будто одеты в чулки. Морда белая, а черная и щетинистая грива торчит как свежевыстреженный ирокез. По всей спине, подобно полоске гоночного автомобиля, тянется темный «ремень». Детеныши часто имеют бледно-серый окрас и покрыты шерстью, как ягнята. В то время как любому нормальному человеку сразу бы захотелось их погладить или даже обнять, то для волков это не более чем лакомый обед.
Если бы вам довелось наблюдать этих животных в дикой природе — что сделать довольно трудно, ведь места их обитания крайне ограничены — вы бы обнаружили, что они ведут стадный образ жизни, собираясь в гаремы, группы численностью от 5 до 15 особей, где доминирующий жеребец присматривает за кобылами и их потомством. Для этого вам следует отправиться в Монголию, Казахстан, Китай или Россию — единственные на земле места, где лошадь Пржевальского обитает в дикой природе. Не так давно этот некогда плодовитый вид в степях Центральной Азии был лишь на одну суровую зиму, одну стаю голодных волков, одну вспышку болезни далек от полного исчезновения.
Это животное известно как «лошадь Пржевальского» (произносится shuh-VAL-skee), или для краткости «P-horse», но монголы называют ее тахи, что значит «дух» или «достойный поклонения». На тахи не ездят верхом, ее не держат в конюшне и — хотя эта лошадь чрезвычайно похожа на пони — не седлают ее, чтобы катать детей по праздникам. Для этих целей лошадь слишком дикая. Пока ее не поймали и не ограничили пределами зоопарка, лошадь Пржевальского остается неприрученной: это единственная по-настоящему дикая лошадь из существующих в природе. Другие лошади, которых мы считаем дикими, на самом деле просто одичали.
В настоящий момент в мире насчитывается около двух тысяч тахи, и большинство из них живут в Национальном парке Хустай, в 60 милях от столицы Монголии Улан-Батора. Мне показалось удивительным, что столь дикое животное обитает так близко к городу с населением в 1,4 миллиона человек. Но, как я недавно обнаружил, в Монголии там, где заканчивается город, сразу же начинается сельская местность. Ярко-зеленые холмы западной провинции Туве расстилаются уже за последней автозаправкой, последним скоплением юрт, последними дымящими трубами, за последним дворником, который в потоке безудержного уличного движения прилагает совершенно тщетные усилия, размахивая на пыльных обочинах своей огромной, как у ведьмы, соломенной метлой.
При чистой дороге и приличной погоде до Хустая как правило можно доехать за пару часов. Лучше отправиться в путь на Land Cruiser, как сделал я и мой проводник. Последние десять миль мы преодолели по бездорожью, трясясь по ухабистой грязи и поднимая клубы красноватой пыли. Дорога огибала выпуклые песчаные дюны и поля пшеницы и рапса, масло которого пользуется особой популярностью на китайском рынке. Сегодня в этой зоне правительством разрешено вести фермерские хозяйства, хотя специалисты по охране природы опасаются, что столь близкое соседство сельскохозяйственных культур и формирующегося вида нарушит равновесие экосистемы.
«Этот вид лошадей находится под угрозой исчезновения — почему они засевают поля в непосредственной близости к парку?» — позднее сказал мне биолог дикой природы Хустая по имени Усухаргал «Уску» Дордж (Usukhjargal «Usku» Dorj). Вдали со всех сторон виднелись низкие выветрелые горы, а на юге за ними простиралась пустыня Гоби. Где-то в предгорьях и паслись тахи.
Как однажды заметил эколог Церенделег (J. Tserendeleg), «без лошадей Монголия не Монголия». Для национальной идентичности лошади имеют настолько важное значение, что даже официальный флаг Монголии делают из шерсти лошадиного хвоста. Наряду с дикими тахи монголы имеют и свою собственную местную породу лошадей, которая, как считается, хранит большинство своих характеристик со времен Чингисхана: это невысокие, коренастые, быстрые и сильные лошади с длинным хвостом и гривой.
Монголы способны ездить на этих лошадях по самой непроходимой местности — их называют лучшими наездниками в мире. Детей учат обращаться с лошадьми с трехлетнего возраста — в пустыне Гоби нередко можно увидеть маленькие фигурки, одетые в дели и туфли с загнутыми носами, которые ведут зверей за уздечку и поводья. Коневоды, которые разводят и пасут лошадей, считают их членами своей семьи.
Как ни крути, но Чингисхан не был бы Чингисханом без обычных монгольских лошадей: в 13-м веке его Монгольская империя верхом завоевала половину Азии и Восточной Европы. Тремя «мужскими» спортивными состязаниями в Монголии считаются борьба, стрельба из лука и, как вы уже догадались, скачки. На летнем фестивале Надом, ежегодно проходящем в июле, жокеи окунают заднюю часть туловища своих лошадей в приносящее удачу кобылье молоко, а затем устраивают забег на целых 16 миль. Наблюдать за тем, как десятки лошадей и их всадников достигают вершины далекого холма и галопом спускаются вниз через пастбище, значит видеть в движении древнюю цепь времен.
С другой стороны, тахи настолько же неуловимы, насколько приметны обычные лошади. В тот же день в Хустае мы сели в автомобиль и отправились на их поиски по каменистой дороге, ведущей вглубь заповедника. За рулем сидел директор парка Дашпурев Церенделег (Dashpurev Tserendeleg), или просто «Даш», между тем как Уску панорамировал холмы с биноклем в руках. Лошади не появлялись, зато повсюду в низкой траве сновали толстозадые сурки, чтобы поскорее спрятаться в своих норах.
«За тридцать секунд четыре сурка», — сообщает Уску.
«Они, наверное, голодные», — отзывается Даш. В последние два дня шли дожди, которые, предположил он, не давали суркам выходить на поиски корма.
Уску упомянул трех видов орлов, которые живут в парке, и указал на сокола, который выслеживал кузнечиков с вершины кабеля. Через дорогу перебежал длиннохвостый суслик. Окна были опущены, дул теплый ветер; поля наполнялись стекотанием сверчков. Даш остановился у объекта, который редко можно увидеть в глуши: у бело-синего знака парковки с пометкой «P». Травянистый прямоугольник, выложенный булыжниками, стоянка автомобилей обозначала зону для наблюдений за дикой природой, где, как надеялся Уску, могли появиться тахи. Выбравшись из внедорожника, он кашлянул и сказал: «Национальный символ Монголии это пыль».
Невооруженному глазу могло показаться, что на холмах не было ничего кроме валунов и древостоев, некоторые камни были столь причудливой формы, что казалось, будто их составили специально. «В некоторых местах они похожи на руины замка», — сказал Даш. Уску установил штатив и телескопическую трубу.
Первые письменные упоминания о тахи датируются 900-м годом, когда тибетский монах по имени Бодова (Bodowa) написал об этих лошадях в своих трудах. Позднее, как сообщается, на лошадей обратил внимание во время своих завоеваний Чингисхан. В 15-м веке немецкий писатель Йоханн Шильтбергер (Johann Schiltberger), который случайно увидел лошадь в Монголии, будучи в плену у турок, написал о тахи в своем дневнике. А в 1630 году тахи, как говорят, были представлены императору Маньчжурии.
Считается, что первым эту лошадь открыл в 19-м веке географ и исследователь Николай Пржевальский, который проходил службу в качестве офицера российской армии. В 1878 году Пржевальский, возвращаясь из экспедиции в Среднюю Азию, получил в дар от одного из сановников череп и шкуру лошади. Останки были изучены в Санкт-Петербурге в Зоологическом музее Российской Академии наук, чей рестовратор пришел к выводу, что принадлежали они дикой лошади, которую официально назвали Equus przewalskii.
Пржевальский пытался охотиться на тахи, но «те проносились мимо, как ураган, и мгновенно исчезали из вида», писали Инге и Ян Боуман (Inge and Jan Bouman) в книге «Лошадь Пржевальского: история и биология исчезающего вида», под редакцией Ли Бойд (Lee Boyd) и Кэтрин А. Хоупт (Katherine A. Houpt). Тахи «были очень застенчивы и обладали тонким обонянием, слухом и зрением. Похоже, они держатся соляных степей и в состоянии долгое время обходиться без воды». Зоологи и любители экзотических животных заинтересовались поимкой этих лошадей, но это оказалось непростой задачей. Все, чего могли добиться охотники, были жеребята, большинство из которых умирало вскоре после поимки.
В то время успешный немецкий скупщик животных по имени Карл Хагенбек (Carl Hagenbeck) занимался тем, что собирал всякого рода живых существ, которых только мог найти. Сын любителя экзотических животных, он был одержим этой идеей начиная с 14-летнего возраста, когда его отец якобы подарил ему зверинец, включавший белого медведя и нескольких тюленей. Путешествуя из одной страны в другую, Хагенбек пополнял свою коллекцию пойманных животных. Не удивительно, что он умер от осложнений после укуса змеи. К тому времени как Пржевальский «открыл» тахи, Хагенбек занимался торговлей животными по всей Европе и Соединенным Штатам — он стал известен благодаря совершенной им революции в устройстве зоопарков, при котором предпочтение отдавалось не клеткам, но вольерам с воспроизведением естественной среды обитания. Вскоре он приобрел тахи и продал их в зоопарки Лондона, Цинциннати, Парижа, Амстердама, Гамбурга и Нью-Йорка.
Хагенбек, по его собственным подсчетам, поймал по крайней мере 52 жеребенка. Экспедиции по поимки тахи длились около 20 лет. Захватывая жеребят, охотники часто убивали взрослых жеребцов, что впоследствии поставило под угрозу естественное размножение. Лошадь также не очень хорошо чувствовала себя в неволе; после Второй мировой войны популяция ее сократилась до 31 племенной лошади, которые жили в Мюнхене и Праге. Девять из них приносили потомство. Но к 1950-м годам популяция сократилась до 12. В 1959 году один немецкий зоолог собрал племенную книгу, которую впоследствии вел Пражский зоопарк. Были организованы специальные группы для сохранения подвида, и к 1965 году насчитывалось уже 134 лошади Пржевальского, живущие в 32 зоопарках и частных питомниках.
В то же время суровые зимы погубили тысячи лошадей, а выбитые пастбища обрекли на голод остальных. Последняя группа монгольских тахи была замечена примерно в 1969 году. Тогда, по всей видимости, животное перестало существовать в дикой природе. Монголы, родившиеся и выросшие в 1970-е и 1980-е годы, знали о тахи лишь по рассказам и фотографиям.
Еще 20 лет понадобилось для того, чтобы программы сохранения и разведения показали свою эффективность, а лошадь продемонстрировала способность выжить. К 1990 году популяция ее выросла почти до тысячи (961): эти лошади Пржевальского жили более чем в 129 учреждениях в 33 странах мира на четырех континентах — этого было достаточно, чтобы попытаться вернуть тахи к жизни на воле. Все живущие сегодня в естественных условиях тахи происходят от всего лишь 12 пойманных лошадей и нескольких скрещенных пород.
В 2008 году ветеринары Смитсоновского института внесли свой вклад в долголетие тахи, обратив вспять вазэктомию (сделанную другим учреждением с целью предотвратить появление потомства у самок, живших вместе с жеребцом), а в 2012 году сделав искусственное осеменение одной из кобыл. «Сегодня мы глубоко сожалеем о гибели столь большого числа диких лошадей Пржевальского на рубеже веков, когда совершались попытки поимки и транспортировки жеребят, но… если бы этого не произошло, этот вид почти наверняка бы исчез, — читаем в книге Бойд и Хоупт. — Пример сохранения лошади Пржевальского показывает нам, что массовое вымирание бывает трудно предсказать, и потому чрезвычайно важно иметь в неволе популяцию, на которую можно рассчитывать, если появится надобность в реинтродукции».
1990-е годы, когда Монголия перешла к демократии, стали подходящим временем для того, чтобы вернуть лошадь в естественную среду обитания. Как поведал мне во время поездки в Хустай мой гид, соучредитель Mongolia Quest, компании, занимающейся природным и культурным наследием, Герелтув Дашдооров (Gereltuv Dashdoorov), смена политического режима позволила дать ход проектам, которые невозможно было бы осуществить при социализме. Он сказал: «Это как если бы Монголия страдала нехваткой кислорода, и вдруг дверь бы открылась и все судорожно принялись хватать ртом воздух».
В Монголии есть три места, где тахи внедряют в естественную среду обитания, и во время моего визита в страну Клаудиа Фей (Claudia Feh), один из ведущих мировых экспертов по лошади Пржевальского, находилась на одном из этих объектов, в западном регионе Хоминтал, что в двух часах полета, а затем шести часах езды от столицы Улан-Батор.
Швейцарский этоэколог, специализирующийся на непарнокопытных, Фей страстно увлеклась дикими лошадями еще в 19 лет, увидев наскальный рисунок, сделанный 17 тысяч лет назад в пещере Ласко, Франция. Впервые она увидела тахи в зоопарке. «Она была великолепна! — однажды сказала она мне по Skype. — Но в то же время мне было немного грустно видеть ее за решеткой зоопарка — так что это были смешанные чувства. Лошади степные животные. Им нужны открытые пространства».
На протяжении более 20 лет Фей пыталась переломить траекторию вымирания тахи. В 1993 году она перевезла 11 рожденных в зоопарке лошадей во Францию и начала их разводить. Примерно десять лет спустя она внедрила тахи в семейные группы в Хоминтале, недалеко от Национального парка Хар Ус Нуур, который расположен в шести часах езды от ближайшего более или менее приличного аэропорта. Когда туда доставляли первых лошадей, Фей и ее команда ехали с ними в грузовом отсеке, подкармливая яблоками и сеном и рассказывая истории, чтобы лошади сохраняли спокойствие.
Самолет приземлился прямо на грязь, на взлетно-посадочную полосу, отмеченную красными флажками, развевавшимися на ветру. Собралась толпа, кто-то сам проскакал на своей лошади не одну сотню миль, чтобы снова или впервые увидеть тахи. Перед тем как выпустить животных, облаченные в дели добровольцы молоком опрыскали контейнеры с лошадьми.
Смотритель парка по имени Санхмятав Цендееху (Sanjmyatav Tsendeekhuu) однажды видел подобного рода высвобождение лошадей в Хустае. Это большой, высокий 45-летний парень с детским лицом, и когда я встретился с ним в Хустае, на нем была мешковатая зеленая форма, фуражка, армейские сапоги и нагрудный значок. Он только что вернулся из Миннесоты, где в зоопарке проходил учебный курс по поимке диких животных без причинения им вреда. Если раньше Цердееху осуществлял патруль верхом, теперь он ездит на мотоцикле и носит с собой пистолет, который стреляет резиновыми пулями на тот случай, если ему повстречаются браконьеры, промышляющие сурками.
Он начал работать в Хустае в 1994 году и был там в тот день, когда контейнеры с тахи прибыли на грузовом самолете. Вентилируемые ящики с лошадьми были выставлены в ряд среди поля, и Цендееху занял позицию на воротах. По сигналу он и другие одновременно подняли раздвижные двери ящиков. Некоторые лошади отпрянули, тогда как другие робко выступили вперед, прежде чем поняли, что они свободны.
«Меня охватило особенное чувство, сравнимое с тем, когда родились мои сын и дочь», — сказал мне Цендееху.
Коллеги Фей ставят ей в заслугу то, что она одной из первых обратила внимание монголов на важность защиты тахи. «Невозможно защитить вид, не защищая при этом среду его обитания», — убеждает она местных жителей. Фей объясняет, что главным стимулом работы по сохранению лошади было осознание того, что в наших руках спасение всего вида. «Идея заключалась не только в том, что, мол, хорошо, давайте вернем тахи обратно домой, — рассказывает она мне. — Идея была в том, чтобы сохранить вид, которому грозила серьезнейшая опасность исчезновения».
Прежние опасности никуда не делись — суровые зимы, хищники, гибридизация с тремя миллионами домашних лошадей Монголии. «Двенадцать или тринадцать лошадей это очень узкая генетическая основа», — сказала Фей, но позднее добавила, что, по результатам недавних исследований, лошади Пржевальского демонстрируют удивительно высокое генетическое разнообразие, что внушает определенный оптимизм. «Главная задача — убедиться, что популяция достаточно велика, чтобы избежать слишком сильного инбридинга. Решить эту проблему будет очень нелегко».
Уску, биолог и специалист по дикой природе — 36-летний долговязый мужчина с энергией молодого жеребца — объяснял нечто подобное в ходе слайд-презентации во второй половине дня в Хустае. Перед тем как мы отправились на поиски тахи, он стоял на небольшой площадке перед экраном проектора, в джинсах и мокасинах, в полосатой рубашке и круглых очках. Его аудитория состояла из дюжины британских орнитологов в полевых жилетах и с камерами, сидевших в затемненной конференц-юрте, которая находилась недалеко от юрты визит-центра, рядом с которым расположена юрта сувенирная лавка. В Хустай съезжается множество любителей дикой природы. В парке можно наблюдать более 50 видом млекопитающих, более 200 видов птиц и более 400 видов растений: маки, фиалки, кусты красной смородины, алые лилии, предрассветные ромашки.
Можно выбрать маршрут по дикой природе, по цветам, по птицам, также есть программа по опеке жеребенка. Парк раскинулся среди нижних отрогов Хэнтийских гор, отмеченных синими железными воротами. Туристы останавливаются в трех десятках юрт с низкими ярко окрашенными дверями; в летнее время их можно видеть в сандалиях и шортах или штанах карго развешивающими мокрое белье на солнце или шествующими в столовую, которая располагалась в здании из коричневого кирпича с офисами и ванными. Когда я гостил там, столы и стулья в столовой были украшены атласной тканью персикового цвета, как будто ожидался свадебный прием.
Меню соответствовало западным вкусам: тушеная говядина, белый рис, макароны перышки, краснокачанная капуста, но был и термос с традиционным монгольским чаем с молоком, соленым и крепким. Стены были увешаны фотографиями представителей дикой природы, которых можно встретить на 125 тысячах акр территории Хустая: здесь были благородный олень, рысь, зайцы и архары с огромными рогами, закрученными как гульки принцессы Леи. Тахи дразняще представали на фотографиях во всем своем величии, а на одном из плакатов можно было прочесть «Земля диких лошадей».
Примерно через год после прибытия в Хустай первой партии тахи парк был зарегистрирован в качестве особо охраняемого природного заповедника; в 1998 году Хустай получил статус национального парка. В течение десяти лет он работал благодаря пожертвованиям голландских защитников природы. Сегодня, уже независимый, Хустай функционирует за счет грантов и туризма, а также работает над развитием экотуризма. Обращаясь к британским орнитологам, Уску пояснил, что Хустай вернул в естественную среду обитания больше тахи, чем любой другой из семи существующих в мире реинтродукционных центров: парк насчитывает более 350 лошадей и намерен расширять популяцию.
На слайдах он показал графики и изображения тахи, объясняя, что некоторые попытки интеграции не удались, в то время как другие увенчались успехом. Некоторых лошадей нельзя было выпустить в дикую природу сразу после зоопарков — животные нуждались в «полузаповедной» зоне, своего рода базовом лагере в виде огороженного загона, чтобы акклиматизироваться. «Все мгновенно выпущенные на волю животные погибли в первый же год», — сообщалось на одном из слайдов. Уску сказал группе: «Без адаптации животным крайне тяжело!»
«Тахи очень любят землю, где они родились», — продолжал Уску. Хотя в Монголии заборов не много, лошади предпочитают не уходить далеко. Они питаются ковылем, костером, овсяницей. По мере роста численности лошадей Пржевальского увеличиваются также популяции оленей, сурков, газелей и овец. Здесь Уску поведал жуткую новость: оказывается, туристы отдыхали в месте, которое можно назвать лагерем Дарвина. Ежегодно волки убивают здесь от 8 до 12 жеребят, а лесничие, как известно, отстреливают волков. Несмотря на то, что сотрудники Хустая следят за лошадьми так пристально, что знают их по гарему и по возрасту, они стараются не вмешиваться. С глубоким убеждением Уску сообщил своей аудитории: «Должны иметь место и естественные причины».
Вдалеке, как будто за кулисами, послышалось энергичное ржание. Прищурившись в подзорную трубу, Уску воскликнул: «Там! И там, и там, и там!» Отступив, он передал мне телескопический аппарат.
Место, на которое была направлена подзорная труба Уску, все еще оставалось совершенно пустым. Но как только я прижался глазом к стеклу, в окуляре, как будто по мановению волшебной палочки, возникли лошади.
Тахи паслись. Они махали хвостами, вскидывали головы, следили за жеребятами. Через трубу казалось, что они настолько близко, что их можно погладить. Я с таким нетерпением ждал встречи с этими лошадьми, что ожидал испытать непреодолимое чувство удивления или страха, но, увидев животное, когда-то находившееся на грани исчезновения, я почувствовал благодарность за то, что вообще могу его наблюдать. Нетрудно было понять, почему люди, подобные Уску или Фей, решают посвятить свою жизнь спасению тахи.
«Все, что произошло за последние 20 или 30 лет, очень здорово, но этот вид по-прежнему под угрозой, — позднее сказала нам Фей. — Нам нужны более крупные популяций, больше популяций. В долгосрочной перспективе у нас нет никаких гарантий. Когда говорят о сохранении видов — к примеру, мои временные рамки это что-то вроде четырех миллионов лет».
Уску вновь обвел горы подзорной трубой. Обнаружив стадо благородных оленей, он передал трубу Дашу, который, заглянув в нее, сказал: «Точно больше 50!» В тот момент на туристическом автобусе подъехали британские орнитологи и остановились на стоянке. В тишине они вышли из автобуса и принялись настраивать свои штативы и камеры.
«В этих горах много лошадей», — тихо сказал им Уску.
«Мы можем подойти к ним поближе?» — спросил один.
«Да, конечно, потому что это туристический коридор, — ответил Уску. — Мы сможем увидеть их, когда они спустятся к воде».
Обычно лошади приходят на водопой в прохладное время суток, рано утром и с наступлением темноты, пояснил он. Для волков они наиболее уязвимы в ночное время, а также вблизи лесов. «Когда подходят волки, весь гарем пытается защитить детенышей, — сказал он. — Волк атакует, когда гарем расслабляется».
Ну и ну — по-туристически заметил я.
Уску покачал головой: «Даже волк пытается выжить. Если посмотреть на ситуацию с точки зрения волка, он должен съесть этого малыша. Волки и лошади поднимают друг против друга целые армии. Мы называем это коэволюцией».
Наблюдая за лошадьми, кто-то из орнитологов спросил, как они пасутся. Чтобы ответить на этот вопрос, Уску отправился в поле. Он поискал что-то на земле и вернулся с пригоршней высохшего конского навоза. Когда он разломил его на части, ветер унес сухую траву. «Видите, все это растительные волокна, — сказал он. — Они много едят, но переваривают очень мало. Они все время пасутся. Вы можете увидеть, как лежат олени. Но не лошади. Большую часть своей жизни они едят. Если они теряют энергию, то не выживают».
«Отличимы ли друг от друга гаремы?» — поинтересовался кто-то. Да, сказал Уску. Гарем, который сотрудники парка прозвали burgad, или орел, особенно полюбился ему своей беззаботностью. «Их можно видеть почти каждый день. Ареал гарема отличается постоянством». Другие гаремы иногда исчезают на несколько дней. Уску добавил, что каждый год в борьбе за самку умирают от ран два или три жеребца: после удара в голову или перебитого ахиллова сухожилия. «!Если вам интересно посмотреть по-настоящему ужасные фотографии их гибели, я могу показать вам на компьютере», — сказал Уску. Неудачливые в любви жеребцы формируют группу «холостяков» и скитаются вместе.
«Порой у жеребцов нет никаких шансов поймать самку, — сказал Уску. — Тогда никакого секса».
«Печально», — сказал Даш.
«Такова жизнь», — констатировал Уску.
Когда разговор о сексуальной жизни лошадей подошел к концу, мы вернулись в Land Cruiser и поехали дальше. Мимо нас пролетел удод и кулики, проскочили суслики с еще более длинными хвостами. На бывшей полевой станции парка, в двухэтажном здании, синем, как монгольской небо, два студента мылись водой из колодца. Уску обратил внимание на темно-зеленые травы и крапиву. Даш указал на растение, из малиновых цветков которого его бабушка делала ему отвар от болей в животе. Тут появились сурки и принялись сновать туда-сюда. «В других регионах Монголии сурки боязливые, — сказал Уску. — Но не у нас».
Мы остановились у источника, куда тахи часто приходят на водопой. Уску набрал воду в ладони и отпил. Потом он встал, прикрыв глаза, и посмотрел в небо: «Степной орел. Три года. Негнездящаяся птица». Орел опускался, кружась, и пропал из виду.
Поскольку день был жаркий, пояснил Уску, лошади не придут на водопой до темноты. Мы поехали обратно в сторону лагеря. За это время орнитологи далеко не продвинулись; они остановились там же, где мы видели их в последний раз, и наблюдали за амурским соколом. Весь автобус уставился на птицу в полной тишине, как будто это был маленький зал в театре, с замиранием сердца следящий за спектаклем. Проехав еще немного, Уску объявил: «Беркут. Линька».
Мы ехали среди зеленых просторов холмов, которые через нескольких недель станут по-осеннему желтыми. В Монголии далекие горы всегда кажутся близкими, и только когда по ним начинает двигаться достаточно крупное животное, расстояния проясняются. Что-то шевельнулось среди камней, пересекая склон справа налево. Теперь казалось, что горы подернулись зыбью. Опускалась ночь, это скакали тахи.
