Когда сто лет назад распались многонациональные империи на востоке Европы, многие интеллектуалы из новых национальных государств восприняли этот момент как реализацию исторического предсказания — Россия, Габсбургская монархия, Османская Империя и Пруссия-Германия считались бездушными аппаратами власти и тюрьмой народов. Чешский философ Томаш Масарик точно сформулировал этот тезис, когда он в 1917 году в Петрограде, сегодняшнем Санкт-Петербурге, написал программную брошюру под названием «Новая Европа. Славянская точка зрения». Важнейшей задачей после окончания войны является «восстановление Восточной Европы на национальной основе», подчеркнул он, поскольку человечество не наднационально, а представляет собой организацию отдельных наций.
Однако разрушение империй вызвало не только радость. Вскоре переставшие существовать империи стали предметом меланхолического наблюдения. Роман Йозефа Рота «Марш Радецкого», написанный в 1930-х годах, повествует о распаде Габсбургской монархии, которое находит свое отражение в фатальной связи между Императором и одним лейтенантом, родом из словенской крестьянской семьи. Рот изображает эту империю как особый мир, в котором многообразие упорядочено, а противоречия разрешены на основе примирения.
Роман Рота «Марш Радецкого» был не в меньшей мере политическим произведением, чем программная брошюра «Новая Европа» Масарика. В историографии эти две альтернативные точки зрения до сих пор существуют.
Преобладающей в течение долгого времени была интерпретация Масарика. Он считал, что национальные государства за счет введения всеобщей воинской обязанности и гражданства проложили путь в новое время, тогда как империи еще в 19-ом веке отстали от времени.
Вместе с тем в последние несколько десятилетий все громче стали раздаваться голоса, прославляющие достижения существовавших ранее многонациональный империй. Эти люди указывают на успехи империй в области модернизации, а также признают их превосходящую другие системы способность управлять разнообразием. В первую очередь для наций Восточной Европы, имеющих диаспоры с их разветвленными сетями, империи были более подходящим государственным образованием, чем мелкие и часто ксенофобные национальные государства.
Россия аннексировала Крым, ведет войну на Донбассе против Украины, а в Европе проводит почти ничем не прикрытую политику оказания влияния, и поэтому вопрос об империи возникает уже не только в историческом контексте.
Историк из города Констанц Юрген Остерхаммель (Jürgen Osterhammel) в этом месте задает вопрос о том, почему расставание с империей западноевропейских наций произошло относительно более просто, тогда как Россия, судя по всему, не смогла смириться с потерей имперского величия. Остерхаммель указывает на особые размеры российского случая. По его мнению, Россия в течение весьма короткого времени испытала потерю международного влияния в трех аспектах — как имперский центр по отношению к Прибалтике, Белоруссии, Украине и Средней Азии, как гегемон в восточном блоке и также как держава, обеспечившая ядерное равновесие. А в том, что сегодня истерические призывы по поводу «величия» стали основной ценностью российской политики, он обвиняет Запад: «Поддерживающие структуры в имевших решающее значение 1990-х годах не были созданы. «Победители» в холодной войне праздновали слишком громко».
Аргументы против подобной точки зрения предельно очевидны: никакая другая великая держава, кроме России, не могла бы после развала некогда подвластной ей территории быть настолько уверенной в сохранении к ней уважительного отношения, что объясняется ее ядерным арсеналом, а также ее местом в Совете Безопасности ООН. НАТО создала специальные структуры для взаимодействия с Россией, а американские войска были выведены из Европе.
В то же время Россия — в отличие от Австрии после распада габсбурбской монархии — осталась имперской державой. Треть территории Российской Федерации заселена нерусскими народностями. Господство Москвы было поставлено под вопрос в этих территориях, и тогда Центр в 1990-е годы сделал выбор в пользу силового решения, о чем свидетельствуют чеченские войны. А приведение к власти в Грозном влиятельного сатрапа Москвы доказывает существование классической имперской политики — разделяй и властвуй.
Однако интересным продолжает оставаться вопрос о том, почему политики и общественность в России, в отличие от бывших империй Западной Европы, не смогли смириться с утратой влияния своего государства. Причиной популярности неоимперской политики Владимира Путина является, несомненно, пережитый опыт экономического, политического и социального краха 1990-х годов.
Но если говорить о более долговременных причинах, то здесь помогает взгляд на историческую специфику. Царское государство было империей — со своей автократической правящей верхушкой и присоединенными, начиная с 16-го века, такими нерусскими территориями как Кавказ, Прибалтика и Центральная Азия. Однако в случае в Россией различия между империей и национальным государством, скорее, искажают взгляд на действительность, прежде всего в том случае, если они — вместе с Масариком или Ротом — воспринимаются как непримиримые противоречия. «Империя» и «национальное государство» — это идеальные модели, которые более или менее применимы в отношении исторических феноменов.
В отличие от западных колониальных империй, имперский центр в России не был отделен океанами от имперской периферии. Где кончалась основная часть страны, а где начиналась периферия, было не так легко определить, и, кроме того, на эти границы оказывали свое влияние исторические изменения. За счет расселения и ассимиляции нероссийских этносов существовала возможность для основной части страны поглощать периферийные территории. Западноевропейские государства имели империи, тогда как Россия была империей.
На это состояние размытости границ между основной частью России и ее колониальной периферией обращали внимание такие предтечи русской нации как Юрий Самарин, который выступил с таким требованием в 1863 году: «Мы, русские, должны стать тем, чем являются французы в французской империи и англичане в британской империи!» Самарин требовал образования отдельной русской нации, представители которой были бы привилегированной группой и управляли бы своими колониальными владениями.
В реальной царской империи подобный вариант оставался химерой. Однако российская политика с ее начавшимися в 1860-х годах модернизационными усилиями в большой степени определялась национальной логикой. Особенно введение всеобщей воинской обязанности в 1874 году было связано с желанием привлечь население к реализации русского национального проекта.
Русский национальный проект должен был оставаться внутри российского, а это означало следующее — империя управлялась Россией, и у нее имелись внутренние конфликты, прежде всего в отношении Украины. С 40-х годов 18-го столетия стало образовываться поначалу небольшое украинское движение, которое исходило из существования двух наций, и на языке того времени их представители назывались «великороссами» (русские) и «малороссами» (украинцы). Влиятельный публицист времен царской империи Михаил Катков увидел в маленькой группе украинских интеллектуалов опасный вызов: «Возмутительный и нелепый софизм… будто возможны две русские народности и два русских языка, как будто возможны две французские народности и два французских языка!»
Для Каткова украинское движение было клином в теле нации, в которой великороссы, малороссы и белорусы должны были образовать единство. Славянофил Владимир Ламанский в 1861 году опасался возможности отчуждения Киева и даже «распада русской нации, разорения и раздела русских земель». Украина являлась вызовом для русской нации, а не только для петербургской империи.
Примерно в то же время, когда на западной периферии Царской Империи осуществлялся русский национальный проект, петербургской политике удалось получить огромные колониальные владения в Центральной Азии. Россия была — в зависимости от ситуации и географии — национализирующей или колониальной империей. Эти противоречия стали причиной ее распада.
Со времени правления царей российская политика всегда была одновременно националистической и колониальной
В последние десятилетия существования Царской Империи русские стали в политическом отношении ведущей нацией в империи, и это привело к разрушению ее старой архитектуры. Помимо социальной напряженности появились национальные противоречия, распространявшиеся уже на всю империю, а не только на ее западные губернии. Конфликт между доминированием русской нации и претензиями других этносов превратились в структурную проблему.
Ленин в ходе революции выразил это в радикальном лозунге: «самоопределение народов», то есть это была именно та формула, которую использовали Томаш Масарик и Вудро Вильсон. Однако новые правители не сдержали своего обещания. Целью большевистской политики оставалось создание единого социалистического государства, которое не предусматривалось возможность выхода из него на основе самоопределения. Советский Союз казался возрождением старой многонациональной империи под другими идеологическими символами.
Но там было и новое начало. Большевики на первом этапе из тактических соображений поддерживали культурные требования национальностей. Старый конфликт между гегемонистским русским национализмом и остальными национальностями и этносами не должен был вновь разгореться. И поэтому в 1924 году был создан Советский Союз как федеративное государство, члены которого определялись по национальному признаку. Украинцы и другие нации имели лишь собственные территориально-административные рамки, в которых они могли продолжать свое национальное строительство.
Однако не позднее чем после победы Советского Союза во Второй мировой войне старая напряженность вернулась. 24 мая 1945 года на торжественном приеме в Кремле, устроенном в честь верховного главнокомандующего, грузин Сталин произнес свой знаменитый тост «за здоровье русского народа». Царская империя была национализирующей и колониализирующей империей одновременно, и это противоречие было, скорее, скрыто, чем разрешено. Этим объясняются сегодняшние проблемы российской политики и общественности. Постсоветская Россия так же легко, как и бывшие западноевропейские империи, отделилась от своих считавшихся колониальными владений в Центральной Азии. Но России сложно согласиться с самостоятельностью и территориальной целостностью Украины. Однако это не постколониальное наследие, а проблема национального самоопределения России.
Мартин Вессель является профессором истории Восточной и Южной Европы Мюнхенского Университета Людвига Максимилиана.
