После того как общепринятой версией стало, что Трамп родился то ли, наподобие Афины, непосредственно из головы Путина-Зевса, то ли, вроде Афродиты, из пены фальшивых новостей, начали забываться его настоящее происхождение и его настоящий контекст. Больше того, новейшая интерпретация событий меняет понимание того, что уже произошло, хотя прошлое, как закон, не должно бы иметь обратной силы.
Трамп необычен для Америки, но перенесите его в Европу, и он будет смотреться одним из представителей уже длинного ряда новых правых. В последние 15 и особенно 10 лет, когда Трампа не было и в проекте, мы наблюдали в Европе успехи политических сил, которые немногим ранее, во второй половине XX века, считались бы крайними, маргинальными, и их предшественники действительно жались по краям, прятались в дальние углы политического пространства. Главный мотив их успеха — такой же, как у Трампа, — возвращение лучших времен, восстановление местной идентичности, которая подорвана растворением национального политического, культурного и экономического суверенитета в общемировом. Забрали слишком много: верните.
В Северной, Западной и Восточной Европе это именно новые правые. В Южной, средиземноморской Европе — новые левые: греческая «Сириза», испанские Podemos, в Португалии соревнуются левый и еще левее. Видимо, новые времена унаследовали от старой Европы политическую изотерму, которая совпадает с климатической: в кризисные времена на севере Европы начинают подниматься правые, националистические силы, на юге — левые, интернационалистские. Возможно, это связано с тем, что юг сохранил самоощущение стран отъезда, а север ассоциирует себя со странами приезда и донорами.
От малого и смешного
Почему победы бывших маргиналов одна за другой пошли именно сейчас? Отчасти это реакция на экономический кризис 2008 года: до этого обещали, что в новые глобальные времена экономика будет только расти, а она вдруг упала, и веры ей больше нет. Падение совпало с открытием рынка труда в западноевропейских странах для приезжих из Восточной Европы, новых стран — членов ЕС. Именно в последние годы западные европейцы обнаружили, что польские или венгерские работники не просто приезжают к ним на заработки, но пользуются такими же, как они, правами, довольствуясь меньшими зарплатами. «Арабская весна» добавила к ним африканцев и жителей глубин Азии, которые вступили с африканцами в соревнование за захват наперегонки оставшегося в Европе места: одни пошли, потому что война и революция, другие просто за ними.
А если отступить на несколько шагов назад, к этому времени Европа — с некоторой положенной для больших перемен задержкой — адаптировалась к концу холодной войны. Политические силы, которые считались бы во время холодной войны саморазрушительными для Запада, стали восприниматься избирателем более расслабленно: нет того противника, который воспользуется разрушением существующих политических систем. Одна из причин, по которой Россию пытаются вернуть на роль нового общего врага, — попытка восстановить те психологические механизмы, которые удерживали западного избирателя от вольностей и капризов во второй половине ХХ века, но перестали удерживать в начале нынешнего.
С начала двухтысячных мы наблюдаем непрерывную серию побед новых правых в Голландии, Дании, Фландрии, Швеции, Норвегии и Финляндии, в Восточной Европе, за которыми следуют уже более известные — из-за размера стран — их успехи в Великобритании, Франции и США. Во всех этих странах новые правые прошли примерно одинаковый путь: сначала при всеобщем удивлении и негодовании завоевывали муниципалитеты, потом попадали в парламент, потом становились третьими и даже вторыми по размеру фракциями и, наконец, участниками, а кое-где основами правящих коалиций. Истинные финны дают идеальные цифры для соответствующей кривой роста популярности. На выборах 1999 года у них был 1%; в 2003-м — 1,6%; в 2007-м — 4,1%; в 2011 году — 19,1%; в 2015-м — 17,6%. На последних выборах они вошли в правительство, их глава Мимо Сойни — министр иностранных дел. Примерно такой же путь проделали Шведские демократы — от 1,4% в 2000 году до 13% в 2014-м: 47 депутатов, вторая по размеру фракция в Риксдаге.
Первым победителем тут, вероятно, был основатель одной из первых в Европе новых правых партий голландец Пим Фортёйн, убитый во время избирательной кампании радикальным экологом, но за то, что Пим нападал в ходе кампании на слабых членов общества — мигрантов-мусульман. Это было первое политическое убийство в Нидерландах с XVII века, партия Фортёйна посмертно набрала 17% и вошла в правительство; в 2004 году на таком же, как у нас, телеконкурсе, голландцы выбрали Фортёйна «именем Нидерландов».
Реакция на первые успехи новых правых была похожа на то, что происходит сейчас в США: удивление и паника традиционных партий, журналистов и интеллигенции — «фашисты идут». Газеты Швеции объявили коллективный бойкот Шведским демократам: не печатали их рекламу и не освещали деятельность. В 2006 году две из трех крупнейших газет запрет отменили, но таблоид Expressen придерживается его до сих пор.
Поначалу новых правых пытались обходить при создании коалиций, выстраивая самые причудливые кружевные конфигурации из традиционных партий, но они получались хрупкими. Норвежская Партия прогресса на выборах 2005 года стала второй, но осталась в оппозиции («нельзя сотрудничать с фашистами»).
Потом их стали включать в парламентское большинство без портфелей. Есть такой формат сотрудничества: в обмен на голоса фракции в парламенте включить в свою программу часть чужих требований и дать несколько второстепенных постов, вроде заместителей глав парламентских комитетов. Именно таким образом в правящую коалицию с 2001 по 2009 год входила Датская народная партия.
После устроенных Брейвиком терактов многим казалось, что норвежские ультраправые надолго потеряют симпатии избирателей. Но на первых же после терактов выборах 2013 года Партия прогресса стала третьей и вошла в правительство: лидер получившей второе место на выборах консерватор Эрна Сульберг пошла на союз с занявшей третье место Партией прогресса и обошла занявших первое место лейбористов. С тех пор во главе Норвегии две белокурые бестии, блондинки: Эрна Сульберг, премьер, и Сив Йенсен, ультраправый министр финансов. Новым правым принадлежит и профильное в вопросах миграции Министерство юстиции, и еще пять министерских постов. Сотрудничать теперь стало можно.
Новые свои и чужие
Новых правых отличает от старых много чего. Например, у них, как правило, нет старой внутриевропейской вражды. Французские националисты не говорят, что немцы плохи; немецкие — что плохи англичане; для англичан испанцы не враги. Наоборот, пробуждая националистические чувства, они хвалят давних соседей по старой Европе, ведь у них с ними общий враг: мигранты и безродная бюрократия в Брюсселе.
Все они не жалуют даже своих еврокомиссаров, выходцев из собственных стран. Польша обвиняет Дональда Туска, первого поляка на посту главы Европейского совета, в антипольской деятельности. Впрочем, восточноевропейские правые, хотя и разделяют с западными единомышленниками антимигрантское и антибрюссельское негодование, все-таки задержались в прошлом. Они больше похожи на старых, классических правых тем, что не жалеют и соседей: словаки и румыны — венгров, поляки — немцев и литовцев, и так далее.
У новых правых нет антисемитизма, у старых правых, даже послевоенных, он был. Жан-Мари Ле Пен страдал им в традиционной, наследственной форме; Марин Лепен исключила родного отца из основанной им партии за антисемитские высказывания. Она, правда, не стопроцентный союзник Израиля (величие Франции требует особых отношений с арабами), зато другие новые правые видят в нем положительный пример обращения с инокультурными, в частности с арабами и мусульманами, на своей территории и позитивной дискриминации своих в ущерб чужим, и плевать, что напишут в газетах. Шведские демократы начинали как классические белые супрематисты, с факельными шествиями, викингами на эмблемах, «викинг-роком» в качестве партийной музыки и бывшими нацистами в руководстве. Но с каждым полученным процентом избавлялись от самых стыдных черт. Сейчас они одна из самых произраильских партий в Европе и выступили против признания Палестинского государства социал-демократическим правительством Швеции в 2014 году.
Программы ручной сборки
Главная черта новых правых — мозаичность программ, отказ от стройной традиционной правой идеологии второй половины ХХ века. У старых по одному пункту программы можно восстановить следующий, а по нему следующий. Если пожилой консервативный джентльмен сказал «А», ты уж непременно знаешь, каким будет «Бэ» и «Цэ»; если воскликнет «Гром победы, раздавайся», уже заранее знаем, кто веселится.
У старых правых, во всяком случае, послевоенных, националистические элементы были связаны с консервативными социальными и либеральными рыночными. Святыни частной собственности, своего дела, семьи, религии и национальной гордости были обязательными частями любого показательного выступления. Программа, в которой меньше государства, налогов и социальной нагрузки на собственника, традиционные ценности в виде классической семьи, школы, культуры и церкви, ориентация на США во внешней политике и настороженное (враждебное) отношение к СССР (России) были стандартным правым предложением. Это была партия буржуа и самозанятого рабочего класса. Сочетание социализма, революционных методов и национализма из первой половины XX века после Второй мировой войны считалось слишком опасным.
Сейчас все эти элементы и, главное, связь между ними пересмотрены. Новые ультраправые бывают за женскую эмансипацию, за современное искусство, за права ЛГБТ, за социализм: он возможен, если это социализм не для всех, а для своих. Главы французских и норвежских ультраправых — женщины; основатель одной их первых в Европе новых ультраправых партий Пим Фортёйн — националист, открытый гей, практикующий католик, взявший заместителем по партии гражданина Нидерландов африканского происхождения. Борец против зеленых налогов на экономику и за право вести бизнес, связанный с убийством симпатичных зверушек: хотите держать меховую ферму или фабрику — пожалуйста, на то он и экономический либерализм.
Новые правые отличаются повышенной гибкостью в конструировании предложения. Они могут менять многие пункты программы на их полную противоположность. Фортёйна убил радикальный зоозащитник, а его политический наследник Герт Вилдерс сам эколог. В его программе — запрет исламских и кошерных боен: животные страдают от ножа, только электричество.
Конвергенция систем
Повестки и идеологические наборы новых правых гораздо более разнообразны, произвольны и менее прогнозируемы. Зная один пункт, невозможно наверняка назвать другой. Любой элемент традиционного консервативного национализма может быть изъят, расшатан и даже заменен на свою противоположность.
С точки зрения классических партийных доктрин программы европейских новых правых полны таких же неожиданностей, как кампания Дональда Трампа. Голландская Партия свободы Вилдерса за то, чтобы ужесточить наказание за насилие в отношении евреев и ЛГБТ, за то, чтобы убрать кофешопы на километр от школ, но за отмену запрета на курение в барах, за защиту животных и за то, чтобы построить больше АЭС, угольных станций и не зависеть от импорта нефти, вернуться к гульдену, закрыть мусульманские школы, ввести налог на хиджаб, объявлять национальность преступников, поддержать буров в Южной Африке, остаться в НАТО, но убрать оттуда Турцию. Против прав национальных и чужих религиозных меньшинств, но за права сексуальных, в том числе на брак, права женщин, в том числе на аборт, и за любые формы современной культуры. Отечественные геи нам роднее и ближе понаехавших носителей традиционных ценностей. Современное искусство прекрасно, ведь оно отличает нас от мусульманского Востока, где такого нет.
Норвежская Партия прогресса создавалась как либертарианская — против борьбы с отупляющим воздействием нефтяных крон и государства всеобщего благоденствия. Но поскольку выгодоприобретателями благоденствия быстро оказались приезжие, к пунктам о снижении налогов, приватизации отраслей, увеличению конкуренции добавилось требование ограничить миграцию.
Истинные финны — прекрасный пример совмещения социализма в экономике и традиционных правых ценностей в обществе. «Финны» за то, чтобы поднять пенсии и стипендии, за прогрессивную налоговую шкалу с большим шагом по мере роста доходов, за повышенный налог на капитал, восстановление налогов на роскошь и на богатство, государственные инвестиции в промышленность и инфраструктуру, за субсидирование сельхозрегионов (спасти финского крестьянина от конкуренции). Левую экономическую программу они сочетают с консервативными социальными ценностями, изоляционизмом, национализмом и протекционизмом в международных отношениях, где предлагается быть против ЕС, НАТО и глобализации. В школах надо прививать людям здоровую национальную гордость и пропагандировать классическую семью. Зато отменить обязательный шведский (в Финляндии это второй госязык), освободить место для английского, немецкого, французского и русского в восточной части страны. Программа получается такая: своим социализм, остальным закон.
Соседние Шведские демократы завоевали популярность на пересечении двух идей: помощи пожилым людям и борьбы с иммиграцией. Социализм, практически коммунизм для стариков и никаких трат на молодых чужаков. Убедительное сочетание для стареющей страны.
Друзья Путина
Программа новых правых может включать скептическое отношение к единой Европе и США и положительное к России и Путину, а может и не включать. Шведские демократы поссорились между собой по украинскому вопросу. Более старые придерживаются классических правых взглядов об опасности России, более молодые проявили больше понимания к действиям Путина на Украине.
Вилдерс и союзники организовали референдум по украинскому вопросу, а граждане их поддержали не потому, что как-то особенно не любят Украину, а Россию любят больше ее, а потому, что Россия не идет в Европу, не напирает, не настаивает на своих европейских перспективах. Он же основал сайт, куда голландцы могут жаловаться на поведение восточных европейцев или если какой румын или поляк отнял у них работу.
Новые правые кажутся союзниками России просто потому, что без строгой догматики и стройной идеологии им проще признавать чужую политическую субъектность, ведь в их случае речь не идет о распространении единственно верной и единообразно понимаемой системы взглядов на глобус. Их международная позиция скорее оборонительная, чем наступательная: нужно защитить страну, Европу, Запад от чужих, а у себя чужие пусть делают, что хотят, если это не угрожает нам.
Новые правые менее щепетильны в вопросах международной репутации. Они сами были предметом осуждения традиционных политиков, журналистов, интеллектуалов, слыли фашистами и популистами, поэтому меньше прислушиваются к тому, что говорят и пишут о других, будь то Путин, Асад или тот же Трамп.
Новые правые пользуются старым языком. Диктатуру политкорректности они считают стеной, которую интеллигенция и левые искусственно возвели вокруг мигрантов, чтобы получать их голоса, а местных лишить права критиковать их за эту сделку. Это не всегда значит, что новые правые — принципиальные расисты, сексисты и гомофобы, чуждые всяких представлений о терпимости. И здесь они умудряются совмещать то, что их предшественникам казалось несовместимым.
Ксенофобия ради толерантности
Благодаря гибкости и мозаичности программ новые правые — удобные партнеры и союзники по парламентскому большинству. Среди прочего за это их начали ценить и приглашать в коалиции: они могут блокироваться с консерваторами и либералами и со старыми правыми и левыми.
Единственный пункт программы новых правых, который они не готовы обменять или убрать, — это борьба с мигрантами, особенно из мусульманских стран. За 14 лет до того, как Путин придумал Трампа, Фортёйн предложил закрыть границы Голландии, а лучше всей Европы для мигрантов-мусульман. Почему? Потому что, как он уверял, эти люди не хотят интегрироваться. Не хотят интегрироваться они по той причине, что исламский мир сейчас является более убежденным носителем традиционных ценностей, чем самые консервативные европейцы.
В условиях массового приезда еще больших, чем они сами, традиционалистов у европейских правых был неприятный выбор: быть схожими с ними по идеологии и отличаться только внешностью, по сомнительной формуле «мечеть плохая, церковь хорошая; у них много детей — плохо, у нас — хорошо», то есть сохранить классический расовый и этнический национализм. Или, наоборот, оттолкнуться от их традиционности и строить своеобразный вариант ценностного национализма. Новые правые стараются идти по второму пути, потому что таким образом им удается совместить свою программу с тем, чему долгие годы учили послевоенные поколения европейцев — с неприятием нацизма и ксенофобии.
Во время теледебатов с мусульманским клириком Фортёйн дразнил его своей нетрадиционной личной жизнью, а когда тот не выдержал и наговорил гадостей, обернулся и произнес в камеру: вот он, троянский конь ксенофобии, который маскируется лозунгами мультикультурализма.
Новые правые парадоксальным образом совмещают ксенофобию и толерантность. Вернее, их программу можно описать как «ксенофобия во имя толерантности». Логика тут такая. Европа, Запад — это территория свободы личности, поэтому все, что эту свободу утверждает вопреки Востоку, все это может быть частью европейского и, шире, западного культурного национализма. Аргумент новых правых звучит примерно так: мы лучше, потому что мы свободнее и терпимее, и не хотим чужих, потому что это они ксенофобы, вот нам и приходится защищаться. В ход идут примеры действий и проповеди приезжих против приютившего их Запада, которых немало, хотя их простые и менее замысловатые сторонники то и дело заваливаются в классическую колею расового и национального превосходства. Простых членов новых правых регулярно ловят на расистских, сексистских и гомофобных словах и действиях.
Трамп в собственном соку
Но ведь и Трамп знаменит ровно этим: он не классический республиканец, у республиканской партии на уме одно, а у него на языке другое; у тех стройный ряд от субботы до четверга, у него каждый божий день пятница. Если мы посмотрим на программу Трампа — она растет совсем не оттуда, откуда традиционный республиканский консерватизм. В избирательной кампании Трампа очень мало Библии, церкви, бога, семейных ценностей, сдерживания России и невмешательства государства в экономику. У него-то как раз государство еще как вмешивается, чтобы обложить налогами тех, кто выводит производство в Китай или Мексику, а китайские товары пошлиной, с Россией можно договориться, а вот с исламистами — нельзя.
Его назначение людей с противоположными — в том числе его собственным — взглядами смущает самых проницательных толкователей будущего. Дональда Трампа, как и все европейские партии новых правых, отличает повышенная гибкость и отсутствие картины мира, где из одного привычно следует другое.
Он тоже готов вести переговоры и совершать размены по самым разным вопросам, сдвигаться вправо или влево, оставлять или переписывать пункты программы, кроме, пожалуй, одного — как и у его европейских единомышленников — антимигрантского.
К числу этих едномышленников и предшественников, кроме уже упомянутых, можно добавить развивающих свой успех фламандских националистов в Бельгии; Норберта Хофера из австрийской Партии свободы, который чуть не стал президентом; восточноевропейских лидеров, которые теперь могут гордиться тем, что раньше Трампа угадали мировой тренд — были теми флюгерами, что вызвали ветер; Марин Ле Пен с классической мозаичной программой новых правых, отправляющуюся бороться за пост французского президента, и, разумеется, коллективную партию брекзита в единоверной Англии.
Быстрое восхождение новых правых состоялось в старых демократиях с давними либеральными традициями — там, где Россия не обладает авторитетом и влиянием, потому что кажется варварской отсталой страной для представителей всех политических сил. Ровно как в Америке, где никому, в том числе в окружении Трампа, не приходит в голову видеть в России образец. Это и есть истинный контекст прихода Трампа к власти. И он же — настоящий контекст будущих французских и немецких выборов, внутри, а не поверх которого существует Россия. Она, будучи одной из восточноевропейских стран, всего лишь осуществила свой, с местными особенностями, правый поворот чуть раньше США и больших западноевропейских стран, но чуть позже или вместе со странами Северной Европы.
