«Франция — не страна из произведений Мишеля Уэльбека с отсутствием толерантности, ненавистью и страхом», — сказал французский премьер-министр Мануэль Вальс (Manuel Valls), комментируя парижские теракты 2015 года. Так сложилось, что в тот же самый день вышел роман «Покорность» авторства упомянутого политиком писателя. Комментаторы солидарно заключили, что с точки зрения Уэльбека это была идеальная реклама, однако Франция от нее, скорее, пострадала.
В подобном тоне о декабрьском теракте в Берлине высказалась канцлер Ангела Меркель: «Мы найдем в себе силы и дальше жить в Германии так, как мы считаем нужным», то есть оставаться свободными и открытыми людьми, составляющими сплоченное общество.
С момента обоих событий уже прошло некоторое время. Процитированные высказывания политиков были, конечно, непосредственной реакцией на неожиданные происшествия, однако в более широкой перспективе их можно назвать (хуже или лучше откалиброванным) барометром настроений. Что они в таком случае нам показывают?
Действительность как она есть
День после теракта я провел в Берлине, занимаясь своими делами. Я увидел собственными глазами, что действительность выглядела так, как ее описала канцлер. В едущем в центр поезде метро мужчина средних лет с раскрасневшимся от эмоций лицом читал в газете спортивные новости. Ради журналистской объективности добавлю: возможно, лицо раскраснелось у него от холода. Сидящие напротив две молодые африканки обсуждали изменение маршрута автобуса. Рядом с ними сидел нетрезвый человек, который не слишком убедительно пытался заинтересовать женщин, бренча монетами в стакане.
На месте теракта останавливались люди. Они приносили цветы, зажигали свечи, многие плакали. Вокруг площади крутились журналисты и полицейские. Они мерзли и выглядели скучающими. Хотя не все. Несколько журналистских групп настойчиво расспрашивало прохожих: «Вы поддерживаете ужесточение миграционного законодательства, вы боитесь теперь ходить по Берлину?»
Когда я включил дома телевизор, картина там выглядела совсем иначе. Как это бывает в мире постправды: медиа-шоу и на этот раз оторвались от реальности. Клаус Буйон (Klaus Bouillon), министр внутренних дел земли Саар, заявил: «мы находимся в состоянии войны». Его известный своими резкими высказываниями коллега федерального уровня, правда, возражал, но в итоге тоже разжигал страсти. «Не будем оказывать террористам честь, называя их солдатами. Это убийцы», — парировал министр Томас де Мезьер (Thomas de Maiziere).
На общественном немецком телевидении ночью выступал эксперт по терроризму. Он заявил, что в стране находится около 500 человек, которых спецслужбы считают потенциальными террористами. Для наблюдения за одним таким человеком необходимо 20 сотрудников, так что персонала не хватает.
В следующие дни начали всплывать новые факты. Подозреваемый в совершении теракта уроженец Туниса был знаком полиции многих стран. До приезда в Италию, на родине, он участвовал в вооруженном нападении. Тунисский суд заочно приговорил его к пяти годам тюрьмы. Скрываясь от правосудия на Лампедузе, тунисец вновь вступил в конфликт с законом. За поджог, кражу и другие преступления ему пришлось провести в итальянских пенитенциарных учреждениях четыре года. Отбыв заключение, он отправился в Германию, где занимался торговлей наркотиками. Террорист также поддерживал контакты с «Исламским государством» (запрещенная в РФ организация, — прим. пер.). Излишне добавлять, что спецслужбы знали его биографию во всех деталях.
Что из этого следует? Послужной список тунисца — это криминальное досье, в котором берлинский теракт под влиянием ИГИЛ стал лишь последним и коротким (хотя, конечно, трагическим) эпизодом. Делать на его основе какие-то выводы о миграционной политике, религии или происхождении нет оснований. В техническом плане необходимо усовершенствовать координацию европейского аппарата безопасности. Описанная биография показывает, что спецслужбы потерпели полное фиаско на уровне национальных государств.
Однако не будем питать иллюзий: идеальных систем не существует. Теракты были и останутся частью нашей действительности. Впрочем, в этом нет ничего нового. Они происходили в разных частях мира вне зависимости от религиозного, цивилизационного или политического контекста и в XIX, и в XX веке. Страх перед терактами возникает не от масштаба угрозы, которая с точки зрения статистики, минимальна, а о того, что мы, извините за выражение, постоянно мелем о них языком.
Мои наблюдения за берлинскими буднями после терактов показали, что жители города отлично это понимают. В атмосферу фрустрации и ностальгии погружают нас пресса и политики, которые 24 часа в сутки говорят с нами языком страха. Формирование настроений работает как самоисполняющееся пророчество. Потом журналисты могут брать микрофон и бегать по улицам в поисках созданных ими самими эмоций.
Разрушение с ностальгическим фоном
«Надежды можно обмануть, ностальгию — нет», — пишет в своем необычайно интересном эссе под названием «Разбитое сознание» Марк Лилла (Mark Lilla). Американский политолог из Колумбийского университета размышляет в нем о современном успехе псевдонационалистического популизма через призму реакционизма.
Реакционеры, которые выступают с резкой критикой современности, предсказывают, что грядет апокалиптическая катастрофа. Это отличает их от консерваторов, которые тоже обращаются к прошлому, однако не испытывают потребности пользоваться картинами Армагеддона.
Реакционеры считают, что история состоит из сменяющих друг друга эпох, в каждой из которых на определенной территории доминирует один комплекс идей. Примером может служить здесь христианство. Мир устойчиво функционирует, пока данный комплекс идей полностью жизнеспособен. Однако реакционистский подход к истории предполагает, что время от времени происходит катастрофа. Общество рушится, то есть доминирующий комплекс идей утрачивает свою суть. Новое начало становится для реакционеров ностальгическим возвращением в (прекрасное) прошлое.
Между тем, как совершенно справедливо пишет Марк Лилла, разделение на исторические эпохи и их характерные черты — это миф. Оно работает лишь в литературе и философии, обретая силу благодаря свойственным этим наукам гибкости. Это прекрасно видно на примере «Покорности»: Лилла обращает внимание, что роман Уэльбека как литературное произведение пал жертвой общественно-политического редукционизма. Проблема появляется тогда, когда миф проникает из области поэтических фантазий в политическую мысль: он утрачивает там свою гибкость и превращается в спазм, в котором страхи заслоняют собой мышление.
ЕС-утопия вместо реакционизма
Какое отношение это имеет к терактам в Берлине или Париже? Пора взглянуть правде в глаза и сказать, что национальные государства превратились в такой выродившийся миф. Во-первых, они не могут защитить своих граждан от смехотворного количества потенциальных террористов, имена которых известны (!) спецслужбам. Что самое важное, они никогда не были на это способны. Поэтому слепая вера в силу национальных государств — это как раз пример реакционизма в понимании Марка Лиллы. Национальные государства, судя по всему, не способны также разрешить региональные конфликты, которые служат источником так называемого терроризма. Достаточно взглянуть на длящуюся вот уже шесть лет драму в Сирии.
Наконец, в глобализованном мире национальные государства не могут обеспечить своим гражданам таких условий жизни, которые бы не заставляли многих из них мечтать о возрождении мифического прекрасного прошлого: хоть в виде исламского халифата, хоть в виде сильного национального государства, которое опирается на христианские ценности.
Поэтому я верю в необходимость нового политического формата. ЕС-утопия — это проект европейской республики как глобального субъекта. Пусть связанные с идентичностью мифы останутся там, где они могут играть положительную стимулирующую роль, то есть на региональном уровне.
Что это означает на практике? Речь идет о переориентации самоидентификации граждан с уровня мифического национального государства на уровень конкретного места: города, деревни, родной местности. Это имеет особое значение в контексте терроризма: участие в жизни локального сообщества вне зависимости от происхождения жителей предотвращает отчужденность, а одновременно защищает их от вовлечения в преступную деятельность.
И последнее, но не менее важное: на региональном уровне есть место для многомерных рассказов о прошлом, корни которых сохраняют связь с реальной жизнью. Это защищает историю от переноса на уровень мифических коллективных национальных идей. Политикам и журналистам в таком случае будет сложнее вовлечь нас в реакционный процесс, оборачивающийся мыслительными спазмами.
Станислав Страсбургер — менеджер культурных проектов, писатель и публицист, живущий между Берлином, Варшавой и Бейрутом.
