Представляем вниманию читателей одну из глав книги «Путешествия по Восточной Европе», выходящей в португальском издании. В конце 50-х годов лауреат нобелевской премии Габриэль Гарсиа Маркес побывал в Берлине, Чехословакии, Польше, Венгрии и Советском Союзе. Как несложно догадаться, колумбийского писателя постигло разочарование.
Колумбийцы прекрасно помнят, что они делали в тот самый момент, когда им стало известно о решении Шведской академии в 1982 году присудить Нобелевскую премию по литературе Габриэлю Гарсиа Маркесу, между тем сам писатель всегда хранил воспоминания о своих поездках за так называемый «железный занавес». Причины в обоих случаях разные, но по силе изумления ситуации схожи, ведь речь идет о незабываемом жизненном опыте.
Именно это и произошло с колумбийским писателем, когда в конце 50-х ему удалось преодолеть политические барьеры и на старом французском автомобиле своего итальянского друга — какое-то время в сопровождении приятельницы — проехать по странам, куда, как он считал, ему путь заказан. Но выяснилось — отнюдь нет, и подозрительная легкость, с которой Маркес попадает в Германию, затем Чехословакию, пересекает территорию Польши, знакомится с Венгрией и понимает, что у него есть реальный шанс посетить Советский Союз, его не на шутку удивляет. Настолько, что он, не в силах удержаться, рассказывает о своем паломничестве в мир Восточной Европы в серии очерков, которые сегодня впервые выходят в Португалии под одной обложкой.
Если бы это не были тексты, подписанные Габо, как его часто называли, репортаж, который позднее был опубликован по частям, сошел бы за сетования какого-нибудь типичного левака тех времен, столкнувшегося с иным видением мира. Настолько потрясенного различиями между обществами, что не способен вовремя прикусить язык и удержаться от некоторых откровенностей, часть из которых вкладывает в уста двоих своих спутников, дабы не оказаться единственным критиком. Ситуация, аналогичная той, в которую попадали португальские «поклонники» Советского Союза, предпочитавшие не записывать сразу же свои мысли по поводу увиденного, или американский писатель Джон Стейнбек, который за десять лет до того вместе с фотографом Робертом Капа посетил СССР и выбрал для его описания литературную форму, избежав разочарованного тона, присущего репортажу Габо.
Поскольку писателя уже нет с нами, обратимся за свидетельствами к его другу Плинио Мендосе, вместе с которым он ездил в Москву: «Коммунизм его в какой-то степени разочаровал. Ничего не работало, все казалось каким-то допотопным… Да и он сам никогда не был особым адептом коммунизма как государственного режима».
В то время Маркеса еще отделяли от его главного романа «Сто лет одиночества» годы, автор заканчивал повесть «Полковнику никто не пишет», а относительный успех в Колумбии ему принес фельетон, опубликованный в газете El Espectador, «История одного кораблекрушения» ("Relato de um náufrago").
По словам биографа писателя Джеральда Мартина (Gerald Martin), в то время Габо мечтал о путешествиях в поисках новых тем для своих журналистских работ: «С каждым новым репортажем ожидания читателей росли, и стремление не повторять самого себя его чрезвычайно изматывало». Именно тогда Маркес покинул Боготу и отправился в Европу, о которой потом говорил: «Я многое повидал, и у меня сформировался собственный взгляд на мир». Иными словами, Маркес оставил неореализм и чтение марксистов.
Ключевой момент этого нового этапа в жизни писателя произойдет тогда, когда Маркесу, побывавшему в разделенном Берлине, удастся влиться в одну из многочисленных иностранных делегаций, которые примут участие в VI Московском фестивале молодежи: «Целых два года готовился Советский Союз к приему делегатов со всего мира [около 90 тысяч участников], и у нас было достаточно оснований полагать, что вместо подлинной советской действительности нам предложат иную — сфабрикованную для иностранцев». Интересно, в какой форме писатель оправдывает эти приготовления: «Некоторые западные правительства воспользовались этими 15 фестивальными днями, чтобы внедрить своих специально подготовленных шпионов»; или передает рассказ своей подруги: «Чтобы мы поверили, что в Польше есть свобода вероисповедания, они открыли церкви и расставили повсюду переодетых в священников госслужащих». Упоминается и нездоровое внимание представительниц слабого пола Восточной Европы к нейлоновым чулкам: как тех, кто их носил, так и тех, кто мог об этом только мечтать.
Это была эпоха советского лидера Никиты Хрущева, всерьез увлеченного освоением космического пространства и лишь три месяца до того выведшего на орбиту искусственный спутник. Тогда уже совершались первые попытки преодолеть трагическое наследие Сталина, и страна, какой ее найдет Маркес, вызовет у него по истине культурный шок, результатом которого станет первый очерк [частично опубликованный ниже].
Стоит выделить из этого повествования один абзац: «Русская литература и кино с поразительной точностью отобразили жизнь, пролетающую мимо вагонного окна». То, что наблюдал автор из окна транссибирского экспресса и что ему не было позволено видеть, читатель сможет узнать, только прочитав эти 190 по истине кафкианских страниц, которые воспринимаются как живой роман, где нет недостатка автобиографического вдохновения.
«Путешествия по Восточной Европе»
Габриэль Гарсиа Маркес
Издательство «Дон Кихот»
192 страницы
14,90 евро
Предварительная публикация главы из книги
Вот и подошли к концу долгие скучные дни, удручающие летней духотой и медленным движением тянущегося без расписания поезда, который проводил взглядом застывший в изумлении мальчик с коровой. На бесконечную равнину, засеянную табаком и подсолнухами, быстро спустились сумерки. Франко, с которым мы встретились в Праге, опустил оконную раму и позвал меня: вдали поблескивал золотой купол. Мы были в Советском Союзе. Поезд остановился, возле железнодорожного полотна открылся люк в земле, и прямо из подсолнухов выросла группа солдат с автоматами. Мы так и не поняли, куда вел этот люк. Поблизости стояли фанерные мишени в человеческий рост для стрельбы в цель, но нигде не было видно никакого строения. Единственное объяснение, какое можно было найти, — то, что здесь, видимо, находилась подземная казарма.
Солдаты удостоверились, что никто не прятался под вагонами. Два офицера поднялись проверить паспорта и фестивальную аккредитацию. Они рассматривали нас с усердным вниманием, пока наконец не убедились, что мы похожи на свои фотографии. Это единственная граница в Европе, где предпринимаются подобные меры предосторожности.
Городок Чоп — в двух километрах от границы — первый на западе населенный пункт Советского Союза. Хотя последние делегаты фестиваля проехали здесь неделю назад, станция все еще была украшена картонными голубями, лозунгами мира и дружбы на разных языках и флагами со всего мира. Переводчики нас не встречали. Девушка в синей форме сообщила, что можно погулять по городу, так как поезд на Москву отправляется в девять вечера. На станционных часах было восемь, на моих — шесть, поскольку они показывали парижское время; пришлось перевести стрелки на два часа вперед в соответствии с официальным временем Советского Союза. А в Боготе было двенадцать дня.
В центральном зале вокзала, по обе стороны от входа, ведущего прямо на городскую площадь, стояли недавно окрашенные серебряной краской две статуи в полный рост: Ленин и Сталин, оба в штатском и во вполне домашних позах. Русский алфавит таков, что, мне казалось, буквы на объявлениях разваливаются на части, и это производило впечатление разрухи. Одна француженка поразилась бедности людей, а я не заметил, чтобы они были особенно плохо одеты, — наверное потому, что уже больше месяца жил за «железным занавесом», а девушка находилась сейчас во власти тех ощущений, какие испытал я раньше в Восточной Германии.
В центре площади по хорошо ухоженному, утопающему в цветах скверику, разбитому вокруг бетонного фонтана, прогуливались военные с детьми. На балконах кирпичных домов, свежеокрашенных в яркие, простые тона, и у дверей магазинов без витрин — всюду были люди, вышедшие подышать вечерней прохладой. Несколько человек, нагруженных чемоданами и сумками с едой, ожидали своей очереди за единственным стаканом перед тележкой с газированной водой. Здесь царили деревенская атмосфера и провинциальная скудость, мешавшие мне ощутить разницу в десять секунд, что отделяла меня от колумбийских деревень. Это словно подтверждало, что Земной шар на самом деле еще более круглый, чем мы предполагаем, и достаточно проехать лишь 15 тыс. км от Боготы к востоку, чтобы вновь оказаться в поселках Толимы.
Поезд прибыл ровно в девять. Одиннадцать минут спустя — точно по расписанию — по станционному громкоговорителю прозвучал гимн, и состав тронулся, провожаемый взмахами платков с балконов и возгласами прощания. Вагоны советских поездов — самые комфортабельные в Европе, каждое купе — удобное отделение с двумя постелями, радиоприемником с одной программой, лампой и вазой для цветов на ночном столике. Все вагоны одного класса. Дешевые чемоданы, узлы с поклажей и едой, одежда и очевидная бедность людей не сочетались с роскошными и тщательно прибранными вагонами. Едущие со своими семьями военные сняли сапоги и кители и ходили по коридорам в майках и тапочках. Позже я убедился, что у советских офицеров такие же простые и человеческие привычки, как и у чешских военных.
Только французские поезда столь же точны. В купе мы обнаружили отпечатанное на трех языках расписание, которое соблюдалось с точностью до секунды. Возможно, организация железнодорожного движения была налажена так, чтобы поразить делегатов. Но вряд ли. Были более существенные вещи, изумлявшие западных гостей, и тем не менее их не скрывали. Например, радиоприемники с одним-единственным переключателем: только московская программа. Радиоприемники очень дешевы в Советском Союзе, но свобода пользования ими ограничена: можно либо слушать Москву, либо выключить радио.
Понятно, почему в Советском Союзе поезда — настоящие отели на колесах; человеческое воображение с трудом может осмыслить такие необозримые просторы. Поездка от Чопа до Москвы через бескрайние пшеничные поля и бедные украинские села — одна из самых коротких: всего 40 часов. Из Владивостока — на побережье Тихого океана — по понедельникам отправляется скорый поезд, в Москву он прибывает в воскресенье вечером, преодолев пространство, равное расстоянию от экватора до полюса. Когда на Чукотском полуострове пять часов утра, в районе озера Байкал — полночь, а в Москве еще семь часов вечера предыдущего дня. Эти детали дают приблизительное представление о распростершемся на все свою величину колоссе — Советском Союзе с его 200 млн. человек, говорящих на 105 языках, бесчисленными национальностями — есть такая, что умещается в одной деревне, двадцать населяют маленькую республику Дагестан, а некоторые даже еще не определены окончательно, — колоссе, чья территория, равная трем Соединенным Штатам, занимает пол-Европы, — треть Азии и в сумме составляет шестую часть земного шара — 22 400 000 квадратных километров без единой рекламы кока-колы.
