В конце октября 2011 года я работал волонтером движения Occupy Wall Street в нижнем Манхэттене. В приютившейся на углу парка Зукотти библиотеке работали в основном анархисты, но какой-то очень спокойной и благонравной разновидности. Если бы общество внезапно освободилось от таких институтов принуждения, как библиотеки, эти люди по утрам с радостью сортировали бы книги по десятичной системе Дьюи — точно так же, как они делали это той погожей осенью. Я проработал там всего несколько дней, но хорошо запомнил один разговор с человеком, пришедшим за книгами. Он не мог понять, почему его так тянет в лагерь активистов. Ему было интересно, случалось ли такое прежде. Есть ли книги, могущие подсказать ему, кто этим занимался и по какой причине? Я почувствовал, что встретил жертву политического кораблекрушения. На мой взгляд, он был олицетворением левых, которые настолько оторвались от своего общего прошлого, что их озадачивало собственное существование.
Сейчас, когда в Белый дом пришел Дональд Трамп, легко может возникнуть чувство, что все мы — отщепенцы, живущие в историческое время. Кое-кто заговорил об отъезде из страны, о превращении «синих» штатов и городов в убежища для людей без документов и для разочарованных либералов. Такая реакция равносильна отказу от справедливой и всеобъемлющей демократии в этой расколотой стране. Однако за таким чувством отчаяния скрывается более глубокая и наверное более длительная политическая трансформация, происходящая последние пять лет.
Надо сказать, что нашествие радикалов, вознамерившихся захватить Уолл-Стрит, оказалось пророческим. Впервые за многие десятилетия левые вновь сосредоточились и стали укореняться. «Борцы за 15 долларов» (кампания за повышение минимальной зарплаты, которую возглавили работники предприятий быстрого питания) добились успехов в Нью-Йорке, Лос-Анджелесе, Сиэтле и Сан-Франциско. Участники учрежденной в 2012 году кампании Rolling Jubilee выкупили и аннулировали медицинские и студенческие долги на общую сумму почти 32 миллиона долларов. Движение Black Lives Matter вынудило Америку задуматься о насилии полиции над чернокожими и продемонстрировало, в какой мощной экономической изоляции находятся многие общины афроамериканцев. В прошлом году Берни Сандерс получил более 13 миллионов голосов. А опросы общественного мнения показывают, что большинство американцев моложе 30 лет предпочитают социализм капитализму. Правда, не совсем понятно, что они под этим подразумевают, однако возросший интерес молодежи к радикальным идеям бесспорен. Массовые протесты последних недель против политики Трампа на женских маршах и в аэропортах по всей стране демонстрируют актуальность борьбы за правовое равенство, всеобщее объединение и готовность вести такую борьбу. В тот самый момент, когда политика истэблишмента серьезно подорвана (Республиканскую партию взял под свой контроль Трамп, а демократы сбиты с толку поражением Хиллари Клинтон), левые силы в Америке возрождаются.
Почти на всем протяжении избирательного цикла в 2016 году левым открыто говорили и намекали, что хотя они милые и восхитительные, им следует оставить реальную политику взрослым людям из Национального комитета Демократической партии и либералам из экспертного сообщества и СМИ. Нас уверяли: есть один кандидат и целая сеть из институтов и экспертов, которые знают, как надо делать дела. Это люди закаленные в боях, готовые побеждать, а потом руководить страной. У остальных возникли приятные чувства: как сладко думать о том, что слово «демократия» означает нечто большее по уровню амбиций и масштабам воображения, чем Демократическая партия в ее сегодняшней версии. Но в политике ребячеству не место.
Когда в ноябре победу одержал Трамп, нынешнее руководство Демократической партии не сумело сделать выводы из собственного поражения. «Не думаю, что людям нужен новый курс», — настаивала Нэнси Пелоси (Nancy Pelosi) в передаче Meet the Press сразу после выборов. НКДП в начале января пошел ва-банк и объявил о создании антитрамповского оперативного центра, который будет укомплектован агентами Клинтон и поведет наступление против Трампа, сосредоточившись на его нравственности, характере и предположительных связях с Россией. Но это та самая стратегия, которая не смогла обеспечить победу на президентских выборах в борьбе с явно дискредитированным и в высшей степени слабым кандидатом, над которым можно было одержать верх.
Это зарождающееся левое движение раздроблено и находится на ранней стадии формирования. Но оно сегодня в наилучшем положении, чтобы составить убедительную оппозицию Трампу и наладить взаимодействие с силами, приведшими его к власти. Сосредоточившись на экономическом неравенстве и коллективных действиях, левые знают то, что не хотят признавать либералы, и о чем они в любом случае не хотят говорить. Но это знание необходимо для того, чтобы воспользоваться моментом популизма, отторгнуть его реакционные наклонности и раскрыть его прогрессивный потенциал. Левые в состоянии диагностировать перебои в работе нашей демократии, так как в отличие от демократического истэблишмента они исходят из того, что американская демократия в ее нынешнем виде совершенно непригодна.
Штаб Сандерса начал говорить о политике и экономике по-новому. Левые, оказывая сопротивление Трампу, способны помочь разобраться в нашем коллективном опыте, рассказать, как жизнь стала такой, какая она есть, и почему она может быть другой. Конечно, все это не гарантирует политический успех. Но это значит, что левым пора отказаться от своей мечтательной лирики и твердо занять свое место в самом центре предстоящей борьбы.
В своей основе новый популизм — это возрождение тех тем, которые, по мнению благонамеренных либералов, были выкорчеваны уже давно, по крайней мере, в богатых, идущих в авангарде культуры странах. Это национализм, борьба в сфере международной торговли, отношения между демократией и капитализмом. Либеральная элита времен Клинтон-Обамы полагала, что история сама по себе закончилась, и что она отвечает за надзор над наступившим вечным настоящим. Читали ли они «Конец истории и последнего человека» Фрэнсиса Фукуямы, или просто впитали в себя некую версию его идей через либеральные мозговые тресты и статьи Томаса Фридмана, разницы никакой нет. Они утверждают, что демократический капитализм плюс защита прав человека это единственная оставшаяся в теории концептуальная схема, позволяющая разобраться в человеческой жизни.
Из-за такой благостной уверенности либералы в США и Европе оказались абсолютно не подготовлены к сегодняшней волне популистских восстаний с участием миллионов людей, которые вне зависимости от их недовольств и претензий не ощущают, что в экономической жизни они защищены и наделены чувством собственного достоинства. Внутри страны популизм в настоящее время охватывает левофланговую версию идей Берни Сандерса с призывами к всеобщему здравоохранению и нормативным репрессиям против Уолл-Стрита, а также трамповский сплав мистической и красивой антиэлитарности и главным образом правой экономической повестки. За рубежом же Марин Ле Пен усиливает этно-националистический популизм во Франции, а Индию захлестнул индусский национализм Нарендры Моди. История не закончилась, она возвращается, и мы сегодня переживаем этот этап.
За последний год появилось два конкурирующих между собой объяснения этой волны популизма. С одной стороны, журналисты вроде Джона Джудиса (John B. Judis) и Нейта Кона (Nate Cohn) объясняют политическое недовольство экономическим неравенством и чувством незащищенности. В своей книге The Populist Explosion (Популистский взрыв) Джудис утверждает, что демократы в США и европейские социал-демократические партии лишились традиционных голосов рабочего класса, когда поддержали свободную торговлю, отказались признавать классовые конфликты и вышли из давних альянсов с профсоюзами. В отличие от него, Та-Нехиси Коутс (Ta-Nehisi Coates) на страницах The Atlantic пишет о том, что республиканцы победили, заручившись голосами избирателей, отвергших чернокожего президента. А Дилан Мэтьюс (Dylan Matthews) на сайте Vox проанализировал данные опросов общественного мнения и сделал вывод, что сторонники Трампа очень сильно обеспокоены «расовым вопросом».
Совершенно ясно, что экономическое неравенство и расизм усилили поддержку Трампа. Только левые, глядя на ощущения от жизни при капитализме, в состоянии объяснить, как связаны два этих фактора. В нашей экономике большинство людей лишено важных форм безопасности и возможности распоряжаться собственной жизнью. Они подчиняются начальству, которое подчиняется инвесторам, а инвесторы подчинены глобальным потокам товаров и капитала. Как давным-давно указывал Маркс, система распределяет роли, а люди их играют. Инвестор — это необязательно алчный человек, а начальник — это необязательно любитель командовать. Но если они не станут бороться за максимальную прибыль в условиях конкуренции, их быстро заменят другими людьми, которые будут больше стараться, будут готовы к тому, чтобы вести себя алчно и начальственно, а рядовые рабочие будут прилежнее и покорнее трудиться.
Когда никто не говорит о том, как сама система порождает экономическую незащищенность и утрату контроля, козлами отпущения становятся все, кто попадется под руку. Прежде всего это иммигранты, потому что они готовы работать за низкую зарплату, и у них нет официальных разрешений на работу. Когда никто из политиков не говорит о жестокой экономической действительности, в том числе, о безжалостном рынке труда, где нет профсоюзов, о беспрепятственном движении капитала и об обязанности перед инвесторами выжимать все соки «эффективности» из людей, тогда ваш конкурент по зарплате на стройплощадке становится единственным экономическим соперником, которого вы видите. Расизм и ксенофобия — это не просто симптомы экономической тревоги, и их не следует оправдывать в нравственном и политическом плане трудными временами. Но они будут усиливаться, а их политическая эффективность будет возрастать, когда у людей возникнет впечатление, что нет никакого другого пути для устранения страшного чувства беспомощности.
Либералы обычно игнорируют эти аналитические выводы и называют расизм с ксенофобией проявлением безнравственности, так как на их взгляд, все необходимые условия для благопристойного космополитизма уже сложились: есть рынки, есть мультикультурализм. Консерваторы от Эдмунда Берка (Edmund Burke) до Росса Даузета (Ross Douthat) отстаивают почти прямо противоположную точку зрения. Они утверждают, что люди в своей основе — существа племенные, а поэтому все формы космополитизма, начиная с либерального человеколюбия и кончая социалистической солидарностью, суть утопические фантазии, которые обязательно развалятся, столкнувшись с грубой человеческой натурой.
Левые предлагают иную точку зрения. Мы просто не знаем, какую солидарность будут проявлять люди, если они почувствуют, что их жизнь надежно защищена, и они могут ею управлять. Исторически ксенофобия и расизм неотделимы от порабощения, империализма, экономического господства и конкуренции, а также от страха перед потерей своего места. В то же время, люди демонстрируют колоссальную гибкость и стойкость перед лицом трудностей, когда они сталкиваются с меняющимися представлениями о национальном самосознании (эта концепция вряд ли существовала в своей нынешней форме несколько столетий тому назад), о религии (свидетельство тому — усиливающаяся секуляризация общества и рост синкретизма) и о гендерной принадлежности (когда оказывается, что наши представления о «человеческой природе» полны новых выражений). Вопреки выводам консерваторов, нет оснований полагать, что мы знаем все о пределах человеческого поведения и потенциала.
Но внутри страны левые не всегда ясно и четко выражают эти идеи. В штабе у Сандерса не было политического лексикона, позволявшего говорить о сложных реалиях капитализма. Например, говоря о торговле, Сандерс решительно критиковал либеральные соглашения типа НАФТА за то, что они опустошают американскую промышленность. Но зачастую он не мог подкрепить это более глубокой экономической логикой. Ограничение импорта само по себе не в состоянии вернуть идиллию 20-го века, когда рабочие совместно пользовались плодами устойчивого экономического роста. Да, американские отрасли промышленности могли бы получать более значительную долю общемировых расходов. Но это привело бы просто к увеличению прибылей наверху — пока инвесторы типа Митта Ромни и начальники вроде Дональда Трампа могут вводить автоматизацию и массово увольнять людей, действуя через головы непокорных рабочих.
Чтобы понять, как меняется американская экономика, надо знать не только торговое, но и имущественное право, не дающее рабочим претендовать на богатство, которое они создают. Надо знать трудовое законодательство, позволяющее с легкостью увольнять людей, но затрудняющее организационную деятельность профсоюзов. Надо также иметь представление о корпоративном праве, которое помогло Дональду Трампу обогатиться, оставив после себя задолжавшие муниципальные образования и инвесторов. Если эти особенности рынка превратить в политические вопросы, то в экономической жизни можно будет увидеть не борьбу за выживание, которая кажется естественной, а искусственно и на законной основе организованную конкуренцию, которая столь же деспотична, как и правила «Голодных игр».
Левые должны научиться говорить о том, как экономика влияет на представления рабочих о себе и о своих политических вариантах действий — на их ощущение того, чего они заслуживают, и что возможно. Rolling Jubilee поднимает эти вопросы, говоря о том, что долг это отнюдь не всегда моральное обязательство, и что в его ликвидации есть некая справедливость. Требования ввести гарантированный базовый доход указывают на то, что люди заслужили некую долю мировых благ, некую элементарную безопасность — и что не все нужно зарабатывать на рынке или получать в наследство от родителей. Точно так же, в требованиях Сандерса считать социальные услуги правом граждан, а не позорным клеймом иждивенчества, присутствует более старая социал-демократическая идея о том, что экономика должна обеспечивать не просто какую-то абстрактную производительность, но также безопасность и достойный труд.
Сегодняшнее усиление популизма связано с кризисом функционирования демократии. Трамп одержал победу на выборах, так как с презрением отзывался о политической системе и разрушал ее нормы. Но он не создавал условия для своей хаотичной кампании; он просто воспользовался ими. В широко обсуждаемой в последнее время работе политологи Яша Мунк (Yascha Mounk) и Роберто Стефан Фоа (Roberto Stefan Foa) пишут о том, что европейская и американская молодежь с возрастающим скепсисом относится к демократии и начинает симпатизировать жесткому единоличному правлению и даже военной диктатуре. Когда люди говорят, что им наплевать на демократию, они могут не понимать, что отвергают. Но их безразличие и враждебность весьма сильны.
После выборов многие люди силятся понять, почему избиратели поступили именно таким образом, а не иначе. Некоторые комментаторы с центристскими взглядами выражают опасения по поводу самой демократии, заявляя, что она станет эгоистичной, потворствующей своим прихотям и деструктивной, если ответственная элита не выступит вперед и не начнет направлять политические страсти. Эмигрировавший из Австрии экономист Йозеф Шумпетер (Joseph Schumpeter) изобрел запоминающийся лозунг для этих тревог и беспокойств, когда написал в 1942 году: «Типичный гражданин опускается на более низкий уровень умственных способностей, как только попадает в сферу политики…. Он снова становится примитивным». В демократических странах, продолжил Шумпетер, политические суждения отличаются «невежеством и безответственностью» и могут «оказаться роковыми» для тех стран, в которых они господствуют. С ним как будто согласился Эндрю Салливан (Andrew Sullivan), написавший после выборов в журнале New York, что оказанная Трампу поддержка была «абсолютной и тотальной… Такую поддержку демонстрируют не демократическому, а культовому лидеру, но такому, который составляет единый сплав с идеей нации».
В этих аргументах есть определенная доля истины. Из повседневной жизни нам известно, что не все принимаемые решения рациональны. Однако Трамп сыграл на мощном чувстве нереальности политического процесса. Его кандидатура стала отражением весьма непривычной идеи о том, что кто-то «сильный и умный» может единолично управлять нашим сложным миром, распутать политические узлы на Ближнем Востоке и в Южно-Китайское море, изменить условия торговых соглашений и увидеть правду в умышленном запутывании проблем, которым занимаются спецслужбы. Это странная точка зрения на то, что в политике означает действие. В ней сочетается гносеологический дилетантизм любителя конспирологических теорий и виртуальное самоутверждение игры-стрелялки от первого лица. Это такой подход к политике, который специально заточен под людей, считающих политику сферой фантазий.
Как можно рассчитывать на то, что здравые политические суждения возникнут в мире, где у многих людей нет возможности участвовать в реальном самоуправлении? Правильные политические суждения, как и любые другие навыки, отрабатываются на практике. Из-за упадка профсоюзов у рабочих осталось меньше возможностей голосовать, участвовать в дебатах и даже бастовать по вопросам, которые затрагивают их напрямую. В то же время, консолидация компаний, превращающихся в крупные интегрированные корпорации, означает, что теперь основная масса людей просто получает приказы сверху и не видит, как устроена эта далекая от них иерархия. Упадок добровольных общественных и политических организаций еще больше сокращает возможности для демократического участия. Да, у людей есть возможности для громкого самовыражения в онлайне, на концертах, на спортивных мероприятиях и на митингах Трампа, но у них очень мало шансов принимать коллективные решения с конкретными последствиями. Реальная связь между общественным мнением и последствиями в повседневной жизни очень слаба.
Такое ослабленное ощущение сопричастности к демократии возникает в момент кризиса коллективной истины. Стремительные успехи Америки когда-то подтверждали представления о том, что богатая страна со «свободным рынком идей» способна более или менее автоматически поддерживать более или менее хорошую демократию. Однако сегодня становится ясно, что рынок идей работает точно так же, как и рынок легких наркотиков: люди потребляют то, что освобождает их от повседневных невзгод и несчастий, и дает им ощущение личной особенности и неповторимости. Благодаря широкому распространению идеологических средств массовой информации у граждан сегодня такой же широкий выбор фактов, как и идей.
Либералы и те, кто еще левее их, резко различаются по своей реакции на эти угрозы демократии. Профессионалы из Демократической партии, работавшие в штабе Клинтон и связанных с ним институтах, обычно признавали пессимизм Шумпетера по поводу иррациональности демократии. Вместо того, чтобы взывать к разуму избирателей, этот штаб делил их на маркетинговые категории. А потом выступал с целенаправленными и эмоциональными призывами к ним (Трамп плохой, держитесь Хиллари). Он использовал агитационные технологии, чтобы подталкивать не определившихся избирателей, которые, как на то указывали их модели данных, должны были поддерживать демократа. Агитаторы Клинтон в Мичигане, где она проиграла, получили инструкции не заниматься «убеждением», а просто лишний раз позвонить или бросить в ящик листовку тем людям, которые фигурировали в партийных списках как потенциальные демократы. Клинтон сделала ставку на политическую рациональность только элитного класса технократов, полагая, что он приведет ее к победе.
Но слева от демократического истэблишмента расположилась армия активистов, которые сделали своей целью содействие самоуправлению. Организаторы из профсоюзов пытаются укрепить полномочия трудящихся на их рабочих местах от предприятий быстрого питания и до университетов, которые используют труд низкооплачиваемых и перерабатывающих преподавателей. В таких местах как Дарем, Северная Каролина, активисты движения Black Lives Matter перешли от уличных протестов к составлению альтернативных городских бюджетов, в которых дополнительные ассигнования на полицию перенаправляются на более продуктивные формы общественного инвестирования. Коалиция организаций из состава Black Lives Matter требует, чтобы комиссии общественного надзора контролировали полицейские управления.
Эти активисты отвергают идею о том, что текущий политический кризис будет разрешен исключительно за счет технократических мер и стратегий голосования. За последние полвека слабо информированная и пассивная демократия пережила период, когда элитные институты удерживали свои разногласия в определенных рамках. Однако сегодня технологии и рынки будут порождать все более эгоистичные и нигилистические формы политики, если мы в ответ ограничимся попытками восстановить хорошо знакомый консенсус, и не станем углублять формы демократической власти.
Штаб Сандерса продемонстрировал возможность соединить такое строительство демократии на местах с требованиями о более масштабном ее обновлении. Штаб Сандерса в ходе кампании требовал отменить решение Верховного суда по Citizens United, которое дает корпорациям право жертвовать политическим кандидатам и партиям неограниченные суммы финансовых средств, и перейти к системе государственного финансирования выборов, чтобы полностью ликвидировать ненадлежащее влияние частного капитала. Он выступал за упрощение доступа к голосованию и за то, чтобы сделать день выборов национальным праздником. По сути дела, это была попытка сорвать усилия республиканцев лишить права голоса меньшинства и прочих избирателей с демократическими наклонностями.
Невозможно говорить о том, что американские левые вот-вот одержат какую-то великую победу. Они по-прежнему очень далеки от большинства конкретных форм политической власти. Но их интеллектуальная ясность помогает направлять и координировать работу активистов на местах, дает новые альтернативы избирателям и поднимает планку дебатов в обществе. Пять лет тому назад, когда в парке Зукотти обосновалось движение Occupy, к разговорам об экономическом неравенстве относились весьма пренебрежительно, как к «классовой войне». Сегодня ни один серьезный спор об американской политике не обходится без разговоров об основополагающих экономических реалиях. Ученым типа Дэвида Брукса (David Brooks) по-прежнему могут сойти с рук полные сожаления заявления о том, что «глобализм» страдает только от «бездуховности». Но в предстоящие годы вряд ли будет возможно говорить о глобализме, избегая таких тем как капитализм и демократия.
Здесь исключительно важны две оговорки. Во-первых, все это будет непросто, в значительной мере из-за того, что истэблишмент Демократической партии верит в правоту и адекватность своих идей, и твердо намерен отстаивать свою власть. Демократы господствующего направления, начиная со своего национального комитета и кончая поддерживающими Клинтон комментаторами типа Пола Кругмана (Paul Krugman), высмеивали и всячески умаляли Сандерса и его сторонников. Многие будут и дальше осуждать всех, кто левее их, считая их в лучшем случае наивными, а в худшем опасными. Левые в ответ должны представлять амбициозные, но веские аргументы. Нам нужно бросить вызов истэблишменту, чтобы побороть угрозу усиливающегося национализма и кризисы неравенства и демократии. В то же время, мы должны наращивать силы, чтобы мейнстрим уже не мог нас игнорировать.
Во-вторых, вся эта критика в адрес либералов не означает отказ от либеральной преданности личным свободам, особенно свободе слова. Смысл критики, обращенной левыми в адрес либералов, состоит в том, что всех этих прав недостаточно для обеспечения достойной жизни, серьезного самоуправления при капитализме, ликвидации унаследованного расового неравенства и постоянно усиливающейся слежки со стороны государства. Либеральных ценностей недостаточно, но они жизненно важны. Расширенная программа левых сил будет способствовать укреплению свободы, равенства и демократии, то есть, всех тех ценностей, которым преданы как либералы, так и левые.
Пока левым надо следовать примеру Берни Сандерса и многих других активистов, которые занимаются политикой на местах и на уровне штатов, выставляя кандидатов на выборные должности. В двухпартийной системе американских выборов Демократическая партия это естественная движущая сила различных кампаний типа тех, что вела активистка и борец с коррупцией Зефир Тичаут (Zephyr Teachout), баллотировавшаяся в конгресс в штате Нью-Йорк, или ветеран движения Occupy Джулиан Джонсон (Jillian Johnson), получивший место в городском совете Дарема, штат Северная Каролина. Эта партия существует для укрепления политической власти и для поддержки целой сети консультантов, аналитиков, дружественных журналистов и соискателей протекции. Левые тратят свою энергию впустую, когда возмущаются тем, что Демократическая партия во всех этих отношениях является обычной партией, как и все остальные. Но левые ничего ей не должны и не обязаны проявлять повседневную партийную ангажированность. Как показал Трамп и движение чаепития, за политическую партию стоит побороться; но кроме этого, в ней нет ничего такого, что заслуживает лояльности и почтения.
Но левые не должны слепо следовать примеру кампании Сандерса, какой бы выдающейся она ни была. В октябре 2011 года казалось, что самозваный демократический социалист никак не может стать самым популярным политиком в стране. Но Сандерс стал им в октябре 2016 года. В парке Зукотти казалась утопической сама мысль о том, что перекрывшие Уолл-Стрит молодые активисты возродят многолетнюю борьбу за экономическую справедливость и демократию. Но теперь их взгляды и усилия, подвергавшиеся когда-то насмешкам как безнадежно непригодные, стали для нас пусть слабой и ненадежной, но все-таки отправной точкой в этот странный, переполненный шовинизмом политический момент. Кто может сказать, какие утопии появятся на горизонте в будущем?
