Находится ли Франция на грани политической революции? Уже четыре утвержденных кандидата в президенты — два бывших президента и два бывших премьера — выбыли самостоятельно или не нашли поддержки среди избирателей, другой же, Франсуа Фийон, прижат к стенке. Кампанию возглавили аутсайдеры, прежде всего представляющая Национальный Фронт Марин Ле Пен (Marine Le Pen) и бывший банкир, молодой Эммануэль Макрон (Emmanuel Macron), тогда как Социалисты выбрали эксцентричного радикала Бенуа Амона (Benoît Hamon). Стоит ли нам радоваться такой встряске в колыбели европейских революций? Какой будет эта встряска — социалистической (что наименее вероятно), либеральной в случае победы Макрона или националистической, если к власти придет Ле Пен? Или же, быть может, избирательная система, призванная не допустить аутсайдеров к власти, еще сумеет одержать над ними верх?
На протяжении современной истории во Франции сменилось пять монархий, пять республик и 16 конституций — двое из рассчитывающих на президентское место в этом году требуют семнадцатую. Французский народ, как и прежде, готов выходить на улицы больше, чем прочие. Франция была и остается страной, в которой риторика и видение играют существенную роль в политике. В «Отверженных» Виктора Гюго, романтический революционер Анжолрас вдохновенно вещает с вершины своих баррикад о славном времени, когда мы узрим «мыслителей на свободе, полную свободу убеждений, братство в школах и мастерских, труд, доступный для всех». Однако Анжолраса убивают, а его мечты остаются актуальными два столетия спустя.
Все дело в том, что Францию бросает между короткими судорогами перемен и долгими периодами паралича. Она выработала законодательные ограничения и молчаливые соглашения, призванные поддерживать существующее равновесие. Существующая ныне во Франции Пятая республика — ни что иное как «республиканская монархия», в которой роль парламента преуменьшена, а мощный институт президентства должен гарантировать единство нации — к несчастью, большинству политиков эта задача не по плечу. Другой, менее заметный институт восходит ко времени еще до книжной смерти Анжолраса на баррикадах: двухтуровое голосование, введенное в 1820х, чтобы не дать горячим головам вроде него одержать победу в выборах. Оно дает избирателям и политикам повторный шанс, не столько для того, чтобы изменить собственный выбор, сколько для того, чтобы отреагировать на чужой. В первом туре избиратель голосует за того, за кого хочет, а во втором — против того, кого страшится.
В ходе истории такой подход эволюционировал в то, что теперь называется «республиканской дисциплиной»: в первом туре может быть множество соперничающих кандидатов самых разных расцветок, однако во втором туре все верные республиканцы — от самых умеренных либералов до радикальных коммунистов, будут голосовать за кандидата, наилучшим образом приспособленного, чтобы дать отпор врагу республики — чаще всего таковым становится монархист или авторитарный националист. Появление в 1970-х Национального Фронта Жана-Мари Ле Пена (Jean-Marie Le Pen), партии, объединившей консерваторов-традиционалистов, озлобленных националистов и ностальгирующих фашистов, встретило тот же ответ. Когда Ле Пен шокировал Францию, пройдя на второй тур президентских выборов 2002 года, его раздавил Жак Ширак, получивший 82% голосов. Верные республиканцы сплотились вместе, включая крайних левых: «Лучше мошенник, чем фашист», гласил один из лозунгов последних. Ключевым вопросом данных выборов является то, сохранился ли еще этот республиканский инстинкт; если нет, Марин Ле Пен может одержать победу.
Задумайтесь о долгосрочных последствиях двухтуровой избирательной системы. Многие англичане, комментирующие французский политический процесс — как и некоторые французы — время от времени призывают к избранию «французской Тэтчер», дабы смести системные ограничения, сковавшие экономику. Николя Саркози ненадолго оказался в числе тех, кто принял эту мантию; последним из них стал Эммануэль Макрон, бывший министр экономики, принадлежавший к блэристскому крылу социалистического правительства Франсуа Олланда. Однако Маргарет Тэтчер ни за что не сумела бы одержать победу во втором туре французских выборов. Британская система не просто может дать, но и регулярно дает сплоченному меньшинству власть над разобщенным большинством. Миссис Тэтчер сумела произвести бескровный переворот, не имея твердой поддержки большинства избирателей. Во французской системе она и ее сторонники в парламенте неизбежно проиграли бы второй тур союзу Лейбористов и Либералов: Джеймс Каллаган (Jim Callaghan) был бы с триумфом избран вновь.
Кратко говоря, именно своей неспокойной истории Франция обязана наличием ряда ограничений, направленных против радикальных перемен. В 1970 влиятельный социолог Мишель Крозье (Michel Crozier) назвал такое положение вещей «société bloquée» — «патовым обществом». Разумеется, во Франции многое меняется: но цена политической стабильности — неприкосновенность некоторых фундаментальных прав и привилегий. Достойные условия увольнения и пенсии. Некоторые влиятельные профессии. Защита фермеров Единой сельскохозяйственной политикой. Постоянная рабочая занятость людей, защищенных законами против избыточных рабочих часов. Государственный сектор — «le service public», говоря по-французски — лежит в сердце этой системы: школы, общественный транспорт, железная дорога, университеты, региональные власти, почтовая служба. Все они являются отраслями государства. Когда думаете о le service public, представьте себе Национальную службу здравоохранения Великобритании, только помноженную на пять. Политика его работников, сочетающая искреннее чувство долга перед обществом с ревностной борьбой за свои права и привилегии, объясняет, почему Франция остается наиболее антикапиталистической страной Европы.
У этого есть свои преимущества. У многих британцев остались хорошие воспоминания о французских больницах, школах или поездах. Однако наблюдателю не нужно придерживаться каких-то особенно правых взглядов, чтобы заметить накопившиеся недостатки. Среди них — высочайшие налоги в развитой части мира, особенно налоги на предпринимательство. Постоянная безработица, наиболее злокачественная среди молодежи и этнических меньшинств. Медленное развитие, на которое влияет и страх маленьких компаний перед грузом ограничений, накладываемых при росте больше определенного порога. Трещащая по швам инфраструктура. Любой, кто попадет на Гар-дю-Нор, неизбежно заметит, что что-то пошло не так. Это замечают и французы, причем на протяжении многих лет. Еще в 1980х президент Миттеран (Mitterand) сетовал на «угрюмость», воцарившуюся среди нации. Книжные полки давно уже полнятся работами экономистов, политиков и академиков, предупреждающих о том, что Франция пребывает в набирающем скорость упадке. Молодые люди покидают страну — только в Лондон эмигрировало больше 200 тысяч человек.
Вдобавок к этому хроническому недугу появилось и напряжение между республиканскими светскими принципами и исламом, вызванное дебатами 30-летней давности, вспыхнувшим из-за вопроса о праве девочек носить головные платки в провинциальной средней школе. Это горючая смесь культурных различий, недостатка общественных связей и исторически сложившегося взаимного недоверия, довлеющее присутствие которой, усугубленное рядом терактов, невозможно не заметить. Даже если бы я об этом забыл, резким напоминанием мне послужил бы вооруженный патруль из 25 человек в боевом снаряжении, на который я наткнулся посреди тихой улочки в Париже несколько недель назад.
Ничто из этого не уникально для одной только Франции. Характерна для Франции, однако, кажущаяся неспособность политической системы что-то с этим сделать, даже по прошествии многих лет. В связи с этим мы вновь возвращаемся к проблеме «патового общества». Даже ограниченные реформы — крохотное вмешательство, по британским меркам — в области образования или рынка труда провоцировали масштабные и продолжительные студенческие демонстрации и сидячие протесты, а также вредоносные забастовки профсоюзов от государственного сектора. Они часто приводят к принятию запутанных полумер, которые не решают как следует проблем и оставляют продолжительные противоречия.
«Французская Тэтчер» — даже если предположить, что таковая существует в сколько-то близком к оригиналу виде — встретится не только с препятствиями среди электората, но и с более обширным идеологическим расколом, чем в Британии 1980-х. В то время крупное меньшинство, временами переходящее в большинство, чувствовало нужду в радикальных переменах и было готово принять последствия в виде ослабления профсоюзов и некоторого освобождения рынка. Мало что говорит о существовании такого консенсуса во Франции, где и правые, и левые с глубоким подозрением относятся к экономическому либерализму. Марин Ле Пен громит свободную торговлю и «несправедливую» конкуренцию. Само слово «либерал» давно превратилось в поцелуй смерти: будущее покажет, окажется ли Макрон исключением. Таким образом, в обществе распространилось недовольство, но не согласие, насчет способа решения проблем.
Партийная структура, всегда бывшая во Франции слабой, не сумела выработать принятых большинством стратегий или породить новое поколение политиков. Проблемы с финансированием партий привели к бесконечным денежным скандалам, в которых вновь запутался Саркози. Положение многих политиков коренится в региональных властях, и с одной стороны это является преимуществом. С другой, это приводит к появлению того, что французы называют вотчинами — феодальными доменами — которые могут предоставить непробиваемый политический фундамент и сомнительные денежные источники для крупных игроков. Случай Алена Жюппе (Alain Juppé), мэра Бордо не является сколько-то необычным — несмотря на преклонный возраст и тот факт, что Жюппе был осужден за коррупцию, до недавних пор он считался главным кандидатом на президентский пост. Он сделал памятное замечание, что во Франции политическая карьера кончается лишь со смертью: возможно, ему еще повезет вновь это доказать.
Партиям с трудом удается вычистить из своих рядов сухие поленья и набрать свежей крови. То, что харизматичный Макрон, чей возраст в 39 лет ошеломительно мал для французской политики, никогда не избирался на какой-либо пост и вынужден выдвигаться самостоятельно, создав собственную партию, говорит само за себя. Тем не менее, недавнее введение предварительных выборов в партиях, первые из которых были проведены социалистами, позволило избирателям избавиться от череды «крупных игроков» из числа кандидатов, включая Жюппе, Саркози и бывшего премьер-министра от социалистов Мануэля Вальса (Manuel Valls), чье поражение положило начало корбинизации (от фамилии главы британской партии лейбористов Джереми Корбина, — прим. перев.) социалистов под началом безнадежного кандидата Бенуа Амона (Benoît Hamon).
С учетом вышенаписанного, пребывает ли Франция в кризисе? Она остается одним из богатейших, наимощнейших и наиболее деятельных государств, что должно избавить нас от лишнего пессимизма. Историк Эмиль Шабал (Emile Chabal) отметил, что Французы часто говорят о кризисе как об «основном катализаторе» перемен. Однако в этот раз кризис представляет собою нечто большее, нежели простую риторику: многие избиратели разочаровались в традиционных партиях и ожидают перемен со стороны аутсайдеров. Главным воплощением этого разочарования стала Марин Ле Пен. Ее Национальный Фронт продолжает расти в ржавом поясе (индустриальные регионы страны) и областях со значительным числом иммигрантов, в значительной степени за счет привлечения недовольных избирателей от рабочего класса. На данный момент Национальный Фронт представляет собою, по всей видимости, третью крупнейшую партию Франции, которую поддерживает почти треть избирателей.
С тех пор, как Ле Пен сменила своего отца во главе партии в 2011 году, она работала с избирателями, убеждая их, что Национальный Фронт, пусть и оставшийся радикальным, больше не угрожает республиканским принципам, напротив, являясь вернейшим защитникам светских республиканских ценностей перед лицом ползучей угрозы Ислама. Новый посыл партии заключается в том, что голос, отданный за нее, не становится предательством республиканского наследия, столь важного для самосознания французов.
К своей националистической программе она добавила яростное противостояние Евросоюзу как навязанному извне капиталистическому сговору. Почти весь французский истеблишмент без малейшего сомнения принимает в качестве данности будущее Франции в Евросоюзе. Осуждение Евросоюза Национальным Фронтом превратило его поддержку в клеймо — привычку, отличающую носителей прогрессивных ценностей. Страна расколота больше, чем Британия, больше людей горячо поддерживают Евросоюз, но и больше людей решительно его отвергают. Таким образом, хотя Брекзит спровоцировал кое-какие шероховатости в личных отношениях между гражданами и пару-тройку вежливых демонстраций на публике, любая попытка покинуть Евросоюз Францией вызовет в стране бойню.
Ле Пен наверняка пробьется во второй тур выборов, и вполне возможно, что она опередит своих оппонентов в первом туре 23 апреля. Фийон должен был сплотить вокруг себя умеренных консерваторов и умеренных социалистов, чтобы одолеть ее во втором туре. Однако безобразный денежный скандал (который, как некоторые подозревают, был вызван слитой мстительным Саркози информацией) навредил Фийону и, возможно, будет стоить ему гонки. Он принялся за собственную защиту, выведя свою застенчивую жену Пенелопу, валлийку по происхождению, которую обвиняют в получении зарплаты за фальшивую работу, на публичную акцию, где она держала его за руку, заплаканная, пока сторонники Фийона кричали «Je suis Penelope!» Опросы свидетельствуют о том, что две трети консервативных избирателей все еще его поддерживают. Тем не менее, остается неизвестным, сколько избирателей из оставшейся трети переметнутся к Ле Пен.
Брекзит и Трамп создали ощущение, что теперь возможно немыслимое — это может еще больше ослабить негласное табу, которое не позволяло многим избирателям голосовать за Ле Пен. Однако это мобилизует и ее соперников. Мне трудно поверить, что достаточное число умеренных избирателей воздержится от голосования на втором туре и допустит победу «фашистов». «Республиканская дисциплина» все еще должна привлечь поддержку тому, чьи шансы победить Ле Пен наиболее велики, и таким кандидатом в настоящий момент выглядит Макрон.
Тем не менее, немногие однозначно отрицают вероятность победы Ле Пен, и если кампания Макрона столкнется с серьезными проблемами, исход будет совершенно непредсказуемым. Каждый происходящий скандал или теракт играет Ле Пен на руку. Если она станет президентом, Франция столкнется с настоящим кризисом, худшим за последние полстолетия. Совершенно определенно пройдут забастовки и агрессивные демонстрации со стороны тех, кто будет считать себя защитником республики против фашизма. Как она сумеет сформировать работоспособное правительство или выиграть большинство в парламенте, пока неясно. Мы станем свидетелями столкновения между мощным президентским институтом Пятой республики и парламентом в законодательной системе, которую один либеральный критик назвал опасной даже в руках святого. Последствия этого для евро, Евросоюза, системы европейской безопасности и отношений Великобритании с одним из своих ближайших союзников будут исключительно тяжелыми.
Наиболее вероятно, что во втором туре победу одержит аутсайдер совсем иного рода, Эммануэль Макрон. Это дарует ему авторитет и добрую волю большей части общества — во всяком случае на первых порах. Однако ни с его проблемами, ни с проблемами Франции не будет покончено. Он намеревается провести либеральные экономические реформы, которые с высокой вероятностью встретятся с обширным и бурным противодействием. Он действует сам по себе, и политики от истеблишмента как с левой, так и с правой стороны заинтересованы в его провале. Если он и победит, то только потому, что испытывающие к нему неприязнь люди рассматривают его в качестве барьера от Ле Пен. Вероятнее всего, Ле Пен получит больше голосов, чем когда-либо прежде, и продолжит неумолимо готовиться к следующим выборам. Недавно, один мой французский друг сказал мне: «Я не голосую за. Я голосую лишь против». Такова прискорбная мантра современной французской политики.
