В 1868 году в Оренбурге, русском степном городе, расположенном примерно в тысяче километров к востоку от Москвы, был открыт новый отдел Русского географического общества. Выступая на церемонии открытия, оренбургский генерал-губернатор Николай Крыжановский призвал географов поддержать цивилизационную миссию европейской России в тех краях, которые он назвал «дикой Азией». Но для этого им предстояло определить, где именно начинается эта «дикая Азия».
Русские географы еще раньше определили, что частью границы между Европой и Азией является река Урал, которая протекает через Оренбург. Крыжановский, похоже, согласился: «физическая география степи ничего не имеет общего с физической географией Оренбургского края по эту сторону Урала», сказал он в своем выступлении. «Сколько здесь видимы естественные богатства, столько там бедности. Сколько здесь надежд на будущее, столько там во всем безнадежности, сколько здесь жизни, столько там окаменелой мертвенности».
Но где именно было это «там»? Крыжановский сказал географам, что им предстоит провести дальнейшие исследования, чтобы «яснее выразить, где собственно лежит граница между Европою, способною к цивилизованной жизни, и Азией, обреченною в этом отношении на помертвелую безнадежность».
Сегодня в Оренбурге по-прежнему царит европейская атмосфера. Его симпатичный центр похож на небольшой музей под открытым небом, напоминающий о тех временах, когда Оренбург был важным колониальным центром, а не тем провинциальным городом средних размеров, которым он является сегодня. В городе есть миниатюрная реконструкция ворот XVIII века, пожалованных Оренбургу Императрицей Елизаветой (которые символизируют собой роль Оренбурга как ворот на Восток), а рядом с воротами — красивый дом, выкрашенный в желтый цвет, где Крыжановский и другие губернаторы занимались делами империи.
Оренбург также по-прежнему считается границей между Европой и Азией, но не столько границей цивилизации, сколько туристическим символом этого провинциального города. Грандиозный пешеходный мост, в середине которого установлена стела, являющаяся пограничным столбом, соединяет европейскую центральную часть города с парком и пляжем на азиатской стороне. Вместо прогулки по мосту вы можете, заплатив примерно 75 центов, воспользоваться канатной дорогой с надписью «Европа-Азия» на вагоне.
Однако той резкой разницы между Европой и Азией, о которой говорил генерал Крыжановский, больше не существует. Россия стала своего рода плавильным котлом, и потомки тех «диких азиатов» (таких, как казахи, башкиры и татары) прогуливаются по оренбургскому мосту рядом с этническими русскими и мало чем отличаются от них — разве, что чертами лица. И все же, оренбургские географы сегодня вновь возвращаются к вопросу о границе между Европой и Азией, пытаясь решить (раз и навсегда) вопрос о том, где же на самом деле она проходит.
Это занятие может показаться анахронизмом в XXI веке, когда все осознают (и ученые-географы больше, чем кто-либо), что понятия «Европа» и «Азия» естественного, географического значения не имеют. Александр Чибилев, нынешний председатель оренбургского филиала Русского географического общества и руководитель проекта по изменению границы, вам первым скажет, что идея строгого разделения между Европой и Азией весьма условна. Я встретился с ним в его офисе — в одном из оренбургских разрушающихся особняков на улице, где и дорога, и тротуар покрыты выбоинами.
Как раз Чибилев и дал мне текст выступления Крыжановского со словами о «дикой Азии», найденный им в архивах общества. Он смеется, когда вспоминает некоторые из мрачных отрывков этого текста. Но он утверждает, что пока будут существовать понятия Европы и Азии, нам надо определиться, по крайней мере, с общим пониманием того, что эти термины означают географически — даже если это понимание по своей сути весьма произвольно.
Чибилев предлагает перенести границу от реки Урал к оконечности горной системы дальше на восток. Граница фактически не очень изменится; правда, по иронии судьбы, в результате Оренбург окажется дальше от границы. «Но памятники там следует сохранить, — говорит он.- Ради туризма».
География в России — занятие серьезное. Президент России Владимир Путин является (помимо других своих обязанностей) еще и председателем попечительского совета Русского географического общества. (А министр обороны Сергей Шойгу — президент общества). Один азербайджанский географ, работающий с Чибилевым, радостно сообщил мне, что Путина «лично проинформировали» о проекте уточнения границы между Европой и Азией. Сам же Чибилев более сдержан и говорит лишь о том, что Путин был в зале во время конференции, на которой он представил проект европейско-азиатской границы, но отметил при этом, что явного интереса президент не проявил.
Чибилев пытается преуменьшить роль властей и настаивает на том, что его работа с политикой никак не связана. Его мнение о том, где должна проходить граница, основано на геологических особенностях местности и руслах рек. Но он признает, что ситуация несколько напряженная. «К сожалению, все это — последствия политики и геополитики», — говорит он.
Действительно, политика и геополитика тесно связаны со всеми попытками России определить границы между Европой и Азией. «Европа» в России означает гораздо больше, чем просто западная часть страны — это еще и цивилизация, противоположностью которой Россия себя считает. Место, которое Европа занимает в самоидентификации России, крайне неоднозначно, у России она вызывает такие чувства, как незащищенность, высокомерие, восхищение и соперничество. И на протяжении столетий эти настроения находили отражение в попытках России определить, где проходят географические границы континента.
Когда древние греки впервые определили границы Европы, ее восточная граница была обозначена вдоль реки Дон. Но у древних не было достаточных знаний о реке Дон, чтобы понять, что исток реки расположен далеко от берегов Северного Ледовитого океана, и поэтому Дон континентальным водоразделом не является. На протяжении веков эта ошибка не имела для русских значения, но, как установил географ и историк Марк Бассин (Mark Bassin), она начала превращаться в проблему во время правления Петра Великого, который хотел, чтобы Россия стала европейской страной. К тому времени Европа уже означала нечто большее, чем просто часть земного шара (каковой она была для греков), она означала цивилизацию — христианскую, просвещенную и современную. Но она по-прежнему оставалась частью земного шара, и русские начали воспринимать отсутствие у Европы нормальной границы как свою проблему.
Поэтому, когда Петр поручил ученому Василию Татищеву написать новую географию России, одной из его задач, поставленных перед ученым, было определить правильную границу между Европой и Азией. Татищев выбрал в качестве границы Урал — скромный горный хребет, но более внушительный, чем любой из других вероятных вариантов. Эта граница настолько «прижилась», что, когда Лоран Олифант (Laurent Oliphant), шотландский аристократ (который впоследствии стал еще и членом парламента и успешным автором романов), приехал в 1853 году на место, где проходила старая граница (недалеко от Ростова-на-Дону), он нашел, что смещение границы на восток так или иначе значительно способствовало «появлению у этих территорий западных черт». «Поскольку Дон перестал быть границей между Европой и Азией, жители этой территории в какой-то степени стали западными, и я не увидел ни одного из тех удивительных костюмов, о которых раньше писали путешественники».
И путешественники увидели в новой границе в Оренбурге соответствующее слияние Востока и Запада. Британский журналист Дэвид Кер (David Ker) в 1873 году путешествовал по Центральной Азии и, добравшись до Оренбурга, написал:
«Как ворота для торговли с Азией и столица отдельной территории (что подчеркивается официальным делением империи на Россию, Сибирь, Туркестан и Оренбургский край), Оренбург имеет право на какую-то видимость богатства и цивилизации. Но, тем не менее, как только видишь его впервые, всегда возникает чувство в той или иной степени неожиданное. Житель Запада, который не бывал в дальних странах и для которого любая часть азиатской границы является чем-то вроде Патагонии или истока Нигера, будет несколько сбит с толку, обнаружив в самом сердце восточной степи ухоженные общественные сады и большие правительственные здания, хорошо мощеные улицы, по которым фланируют толпы модно одетых бездельников, а за безукоризненными стеклами витрин — выпущенные издательством Tauchnitz романы „Мидлмарч" (Middlemarch) или „Бедная Мисс Финч" (Poor Miss Finch)…. Это край света, а за ним начинается наш путь в неведомое».
Тем не менее, есть и несогласные, которые вообще не признают, что Россию следует включить в состав Европы. Особенно плохие отношения с Европой у России были в XIX веке, и в стране распространялись антизападные настроения. Представители движения, известного как славянофилы, утверждали, что Россия должна отвергнуть Европу ради не совсем ясно обозначенной восточной идентичности. Один из славянофилов — Достоевский — писал в 1876 году: «Со стремлением в Азию у нас возродится подъем духа и сил…. В Европе мы были приживальщики и рабы, а в Азию явимся господами. В Европе мы были татарами, а в Азии и мы европейцы. Миссия, миссия наша цивилизаторская в Азии подкупит наш дух и увлечет нас туда…».
Николай Данилевский, еще один видный славянофил, сомневался в том, что Европа вообще является континентом, и утверждал, что ее, скорее, следует считать лишь географическим придатком Азии. Для Данилевского, как писал Бассин, «не было более эффективного способа разрушить блистательный ореол Европы, чем низвести ее до статуса простой „природной оконечности того самого региона, который она надеялась превзойти"».
С противоположными доводами выступил британский географ Уильям Паркер (William Parker) в своей статье «Европа: как далеко?» (Europe: How Far?), написанной в 1960 году. В разгар холодной войны Паркер утверждал, что, поскольку между Европой и Азией нет природного разделения, Евразию следует разделить на шесть субконтинентов, одним из которых будет Европа, а другим — Советский Союз. Он объяснял необходимость исключения Советского Союза из Европы политическими и историческими причинами:
В качестве наилучшего решения этой проблемы разделения между Европой и Азией можно было бы отказаться от (устаревшего) разделения Евразии на две далеко не равные части по произвольной и спорной линии и вместо этого разделить ее на несколько субконтинентов, не нарушая целостности Советского Союза. Тогда Европа становится, бесспорно, частью этого континента к западу от СССР. Такая трактовка вполне реалистична в том смысле, что она согласуется с тем, что думающие люди сегодня подразумевают под Европой, и это понятие точно совпадает с исторической и, в принципе, географической Европой.
Сегодня Россия вновь пытается определиться со своим статусом по отношению к «цивилизованной» Европе, что в противостоянии Востока Западу проявляется в виде таких разнообразных проблемных вопросов, как аннексия Крыма, применение допинга олимпийскими спортсменами и права геев. И поэтому неудивительно, что россияне снова ставят вопрос о географической границе между Европой и Азией.
Сегодня модно говорить о непохожести России, опираясь на понятие «Евразия», согласно которому Россия и ее бывшие сателлиты не являются ни Европой, ни Азией, а чем-то средним, но при этом уникальным. О границах Евразии никогда не говорят конкретно, но, похоже, они часто совпадают с границами бывшего Советского Союза.
Путин явно разделяет евразийские идеи. Он считает Европу местом нравственного кризиса и деградации и пытается (в основном безуспешно) создать «Евразийский союз», который был бы не только экономическим блоком вроде Евросоюза, но и в некотором роде символизировал бы евразийские ценности. «Евразийский союз — это проект сохранения идентичности народов, исторического евразийского пространства,… это шанс для всего постсоветского пространства стать самостоятельным центром глобального развития, а не периферии для Европы или для Азии», — заявил он, выступая в 2013 году (на Валдайском форуме).
В проходящих сегодня в России дискуссиях о границе между Европой и Азией также заметно влияние евразийства. Сейчас уже больше не говорят о границе между цивилизацией и «дикой Азией» — вместо этого граница представляется символом многонациональной России. «Это не разделительная линия, а шов, линия соединения», — говорит мне Чибилев. В научной статье «Евро-азиатская граница в географическом и культурно-историческом аспектах» он уточнил: граница «не только разделяет континенты, но и объединяет территории России и Казахстана… в целостный трансграничный регион Центральный (Медиальный) Евразии…. Скорее всего, этот регион будет продолжать играть роль геополитического буфера, который определяет социально-экономические и этнокультурные процессы на стыке Европы и Азии».
Из Оренбурга я еду вдоль границы дальше на север — в Екатеринбург, четвертый по величине город России, где тем же духом евразийского слияния пронизан новый туристическо-развлекательный комплекс, который строится в нескольких километрах от города. «Все различия между Европой и Азией объединены на этой границе, — говорит мне руководитель проекта Вадим Колегов. — Это не разделительная линия, а наоборот. Поэтому мы называем ее самой безопасной, „самой дружелюбной границей"».
Туристический комплекс, раскинувшийся на площади около 600 гектаров на границе Европы и Азии вдоль Московского тракта, станет своего рода евразийским тематическим парком Epcot («Всемирного центра отдыха Уолта Диснея» — прим. пер.), в котором будут «этно-деревни», где будет представлена культура различных народов Урала; духовные центры православия, ислама и иудаизма; а также сеть бургер-кафе «Гризли» в американском стиле наряду с ресторанами немецкой, узбекской, грузинской кухни — каждый из которых будет расположен на соответствующей стороне границы Европы и Азии. А на какой стороне будет грузинский ресторан? «Думаю, что на азиатской стороне, говорит — Колегов и смеется. — Хотя пусть они решают сами».
Пока ничего из этого не построено, и сейчас здесь есть только придорожное кафе и небольшая гранитная стела с полосой посередине и надписями «Европа» и «Азия» по обеим сторонам. Колегов возит сюда группы туристов (как правило, делающих промежуточную остановку на Транссибирской магистрали), и в один прекрасный день он разрешает мне поехать вместе с группой туристов — пожилых немцев.
Мы едем вверх, взбираясь на Уральские горы (уклон почти не заметен) до участка условной границы, где нас встречает «хозяйка горы» (дочь Колегова), одетая в зеленый сарафан и головной убор славянской сказочной царицы — персонажа из народных сказок местного писателя-сказочника XIX века. «Добро пожаловать на самую дружелюбную в мире границу», — говорит она, приветствуя немцев традиционными русскими хлебом-солью.
Возможно, команда Колегова устраивает здесь всякие мероприятия для туристов, чтобы компенсировать столь неприметный вид самой границы. Мы едем к камню, подаренному делегацией Монголии, который, по словам хозяйки, олицетворяет русский характер: «Твердый и грубый снаружи, но внутри которого — сердце словно алмаз». Немцы прибивают табличку с цифрами, указывающими расстояние до их города, к столбу, на котором уже прибито несколько других таких табличек — из Южной Кореи, Италии и других стран Европы и Азии. Нам говорят, что по «традиции» здесь танцуют кадриль вокруг стелы под известную российскую поп-музыку. На каждом этапе этой экскурсии все, естественно, снимаются на групповые фотографии.
Это все очень банально, и настроение мое немного портится. Я выехал два месяца назад из Стамбула, поставив перед собой амбициозную задачу — написать своего рода анти-путевые заметки о поездке вдоль бессмысленной границы. Теперь моя поездка близилась к концу, и я увидел примерно то, что и ожидал увидеть на границе — сплошную пустоту, приукрашенную эксцентричными приманками для туристов. Но здесь, у этой китчевой стелы на обочине трассы, меня действительно поразила абсурдность самого факта, что я написал о ней несколько тысяч слов.
Правда, следующий «традиционный» ритуал меня вроде бы «зацепил». По обе стороны пограничной стелы вмурованы камни, привезенные из крайних точек каждого из континентов. Из Азии — с мыса Дежнева в Беринговом проливе. Из Европы — с мыса Кабо де Рока в Португалии. Ритуал заключается в том, чтобы прикоснуться к одной стороне, к другой стороне, а затем встать на границе расставив ноги, загадать желание и выпить рюмку водки (закусив традиционным русским соленым огурцом) — чтобы желание сбылось. И кто знает — может быть, потому, что подействовала водка, или из-за того, что немцы так по-доброму все это воспринимали, но я немного расчувствовался, думая об этом огромном континенте, в середине которого я (вроде бы) нахожусь.
Не так уж много времени прошло с тех пор, как я выехал из Стамбула, но даже просто путешествуя по этой узкой границе, я познакомился с огромным периодом евразийской истории взаимоотношений между христианами и мусульманами, поселенцами и кочевниками, атеистами и фундаменталистами, демократами и деспотами, колонизаторами и жителями колоний, соперничающими геополитическими блоками, людьми, которые считали себя цивилизованными и теми, кого они считали нецивилизованными. Действительно, бесполезно связывать эти различия с Востоком и Западом — или с Европой и Азией. Но мне показалось, что именно эти пять с лишним тысяч километров проходят по исключительно богатой и непростой части мира. Так что, возможно, Европа и Азия ничего и не значат. Но вот граница между ними? Что ж, наверное, она на самом деле является чем-то вроде шва.
Я размышляю об этом, преодолевая последний отрезок своего пути и совершая путешествие по российскому практически безлюдному северу. Спустя несколько дней я добираюсь до своего последнего пограничного знака на безлюдной железнодорожной станции в российской Арктике под названием «Полярный Урал». Это самый северный пункт условной границы между Европой и Азией, где Уральские горы пересекает ветка самого северного вида транспорта, соединяющая Восток с Западом — поезда, курсирующего между двумя форпостами российской Арктики Салехардом и Воркутой. Сама полосатая стела затейливо выкрашена, и ее яркие красно-зеленые полосы резко выделяются на фоне застывшей суровой тундры и гор.
Здесь традиционно живут ненцы — анимисты-оленеводы, у которых больше общего с эскимосами и жителями Гренландии, чем с классическими «европейскими» или «азиатскими» народами. В Салехарде я узнаю, что ненцы компактно поживают на двух основных территориях по обе стороны Урала, поэтому они называют себя «европейскими ненцами» и «азиатскими ненцами». Представьте, если бы европейские ненцы были бы материалистами и рационалистами, а азиатские — приверженцами традиций и склонными к деспотии! Но нет, говорят мне — это совершенно не про них.
Итак, Полярный Урал стал последней, как и предполагалось, бессмысленной остановкой в моем путешествии вдоль границы между Европой и Азией — последним из множества явно ничего не значащих пограничных знаков. Стоянка поезда должна была продлиться 28 минут, а стела находится в нескольких сотнях метров. Конечно же, времени было достаточно, чтобы дойти туда быстрым шагом, сделать пару снимков и в темпе — обратно. Поэтому мы с несколькими пассажирами поезда отправились к стеле. На обратном пути, когда у нас, казалось бы, было еще несколько минут в запасе, мы услышали, как проводница кричит нам, высунувшись в дверь вагона медленно отъезжавшего поезда. Мы бросились бежать и догнали поезд; начальник поезда решил сократить время остановки. Проводница с упреком спросила: «Вот что бы вы делали, если бы остались там?». Хороший вопрос: там было холодно, и место совершенно пустынное, если не считать пограничной стелы. Но ничего. Я опять сидел в поезде и направлялся в Европу.
