Современная Россия кажется возрождающейся консервативной империей. В польских правых кругах разворачивается спор, чему следует уделять особое внимание: российскому империализму или, скорее, консерватизму.
Одни комментаторы видят в первую очередь опасность, которую представляет для Польши и мира восстановление прежней империи, другие с надеждой и восхищением взирают на воссоздание российского консерватизма. Первые, боясь возрождающейся России, ищут помощи у западных союзников, а вторые считают, что Россия станет противовесом для угрожающего Польше либерального Запада.
Первое течение доминирует в широком «патриотическом лагере», в большей или меньшей степени связанном с партией «Право и Справедливость» (PiS) и такими СМИ, как Gazeta Polska или портал Fronda.pl. Второе присутствует в национально-патриотических кругах. Публицистику этого течения можно найти в издании Najwyższy Czas и на портале Konserwatyzm.pl. Обе стороны впадают порой в апокалипсический тон.
Одни видят в России антихриста-нигилиста, который циничным образом пользуется религией, чтобы вернуть себе имперские позиции. Вторые связывают с ней шансы на то, чтобы остановить марш атеистического глобализма. В польских правых кругах преобладает первый, традиционно антироссийский подход. Однако в последнее время стал набирать популярность противоположный ему консервативный пророссийский подход.
На мой взгляд, обе стороны спора ошибаются. В рамках антироссийского подхода считается очевидным, что Россия — это возрождающаяся империя, а пророссийский вариант предлагает считать аксиомой ее христианский и консервативный характер. Однако у современной России нет ни имперских, ни тем более консервативных черт. От великого и страшного прошлого у масс остались только сильные постимперские и антизападные комплексы, которыми цинично пользуются в своей политике элиты. Москва создает консервативные и имперские фантомы, но ее реальные действия как на внутренней, так и на международной арене (вопреки опасениям или надеждам западных наблюдателей) подтверждают, что она порвала с прежними принципами российской политики. Россия превращается в обычное национальное государство, которое, возможно, впервые в своей истории, не несет миру ни апокалипсических угроз, ни мессианских надежд.
Последняя надежда консерватизма
Примером первого типа восприятия России в правых кругах может служить Анджей Новак (Andrzej Nowak) — выдающийся продолжатель самобытной польской школы советологии, с ее ключевым тезисом о преемственности между царским и советским империализмом. Максимально коротко иллюстрирует эту идею название многотомного довоенного труда Яна Кухажевского (Jan Kucharzewski) «От белого царизма — к красному».
Представительницей второго типа мышления выступает коллега профессора Новака из Ягеллонского университета — одна из ведущих польских исследовательниц русской литературы Анна Разьны (Anna Raźny). Если исходным пунктом в размышлениях Новака выступает идея об устойчивости российской империи, которая использует различные идеологии в качестве инструментов, то Разьны начинает с факта обращения России к богу, коренным образом преобразившим имперское наследие.
Профессор Разьны полагает, что в России происходит реальное возвращение к традициям и в публичной, и в частной сфере. Исследовательница с большим энтузиазмом рассказывает о появившихся в последние годы российских законодательных нововведениях, которые продвигают традиционные ценности: власть защищает христианство, противостоят гомосексуальной пропаганде и создает проекты по борьбе с абортами.
Россия стала выразительницей консервативных и христианских идей также на международной арене. Российский консерватизм, по мнению Разьны, — это не орудие империализма, а искренний протест против прогнившего либерального мира и попытка создать для него альтернативу. Мощное российское государство способно вести активную борьбу с либеральным глобализмом. Таким образом, оказывается, что не ценности служат империи, а империя — ценностям. Новый вдохновленный ценностями империализм уже не может прибегать к насилию, так что Россия, возвращаясь к христианской традиции, по сути, разрывает со своим зловещим наследием.
Анна Разьны обращает внимание, что комментаторы часто обходят вниманием «этическую составляющую» идеи империи, которую продвигают новые энтузиасты. Она обнаруживает ее даже в работах Александра Дугина и называет его тесно связанным с христианством и русской традицией автором, который выступает продолжателем мысли Федора Достоевского, Николая Бердяева и Александра Солженицына. Импульсом для восстановления российской империи служит у него не пустая жажда власти, а этическое несогласие с западным образом жизни. Поэтому Дугин — не враг, а защитник истинных европейских ценностей. Но, как подчеркивает Разьны, «не все исследователи уделяют внимание этическому аспекту его концепции, хотя он столь же важен, как и аспект имперский».
Россия внезапно превратилась в родину мирового консерватизма. Однако, как с сожалением отмечает исследовательница, польские правые круги не хотят принимать эту идею. Наши консерваторы пребывают в силках традиционной польской русофобии. Разьны пишет: «Россия осмелилась не только оспорить, но и отбросить идейный фундамент этой империи: идеологию политкорректности и связанную с ней гендерную идеологию. Она выступила против атеизма и триумфально вернулась к христианству. Между тем какие-либо попытки назвать Россию катехоном, то есть тем, кто сдерживает действия дьявола в современном мире, — это как минимум политическая и цивилизационная ересь, безумие, которое следует обуздать».
Сутью современной России для Анны Разьны выступает консерватизм, а империализм или, скорее, то, то осталось от него после насыщения этическими и религиозными ценностями, видится ей лишь средством для защиты и распространения этого консерватизма. Разумному консерватору следует осознать это и встать на борьбу с западным либерализмом плечом к плечу с российским старшим братом.
Бензоколонка, замаскированная под государство
Общим элементом в подходе двух сторон польского спора о России выступает убежденность в преемственности ее исторической традиции. При этом одна сторона делает акцент на имперское наследие, а вторая — на консервативное. Представляется, однако, что российский консерватизм не пережил 1917 года, а российский империализм потерпел окончательное поражение в 1991. В итоге Россию, с одной стороны, нельзя назвать государством христианским, а с другой — имперским. При этом она притворяется перед миром и собой самой, что стала возрождающейся консервативной империей.
Мало кто замечает, что современной России свойственны постимперские, а не неоимперские черты. Главным сторонником такой теории выступает Дмитрий Тренин — руководитель Московского центра Карнеги и автор изданной несколько лет назад книги под названием Post-Imperium. Он считает, что распад Советского Союза следует рассматривать как крах последней колониальной империи. Ранее своих империй лишились Великобритания, Франция, Бельгия и Голландия. Демонтаж империи оказался положительным явлением для всех народов СССР, в том числе для самих россиян, которым надоело нести расходы на содержание периферий и контроль над ними.
Избавившись от империи, россияне сконцентрировались на индивидуалистских проектах: в новой реальности они занялись строительством карьер или чаще — борьбой за выживание. Они продолжают апеллировать к имперской риторике, однако уже не хотят идти на реальные жертвы ради каких-то идей. Имперская риторика остается популярной, поскольку Россия до сих пор не избавилась от травмы после краха империи. Если в случае западных стран избавление от этого балласта совпало с резким экономическим ростом и появлением новых интеграционных процессов, то Россия пережила глубокий политический и экономический кризис. Тоска по утраченному могуществу не только не ушла, но и стала играть психологическую роль, поэтому в российском политическом дискурсе присутствуют воспоминания о былом имперском величии и обиды на Запад.
Проект восстановления империи не может обернуться успехом не только потому, что россияне предпочитают не подключаться к нему, а только слушать рассказы о нем, но и потому, что экономическая структура России не позволяет вернуться к прежней роли в мировой экономике. Как пишет в своей книге «Периферийная империя» Борис Кагарлицкий, Россия в последнее столетие пребывала на задворках мировой системы, а ее экономика строилась на поставках сырья в более развитые страны. Преодолеть такое положение дел она попыталась только в эпоху сталинизма, который, однако, обернулся для страны огромными жертвами.
Окончательно эта попытка провалились из-за того, что Россия начала торговать с Западом. В 1960-х годах она стала поставлять в Европу нефть и газ, вернувшись на свое прежнее место в мировой системе, на котором она остается по сей день. Российскую экспансию останавливают системные ограничения: из-за экономической специфики периферийной сырьевой империи Россия выступает, скорее, лесорубом и водовозом Запада, чем его полноправным партнером. Она, как выразился один американский политик, превратилась в бензоколонку, замаскированную под государство. Если российское руководство не предпримет попытку освободиться от этой зависимости, оно будет обречено на сотрудничество с Западом.
Российская властная элита умело использует особенности российской экономики и постимперскую травму народных масс. Как отмечает в книге «Система РФ в войне 2014 года» Глеб Павловский, Россией продолжает управлять узкий круг людей, обогащающихся на торговле сырьем. Прагматичные российские элиты руководствуются одной целью: они стремятся удержать в своих руках власть и ресурсы. Они не стремятся к реальной модернизации или развитию демократических институтов, ведь и то, и другое может пошатнуть их положение.
Им остается или делиться с массами доходами от продажи нефти, что возможно в периоды положительной конъюнктуры, или, когда цены на энергоресурсы снижаются, апеллировать к постимперской травме. Это создает парадоксальную ситуацию: с одной стороны, для сохранения своей позиции элитам нужна общественная мобилизация, которая позволяет поддерживать антизападный и националистический курс, а с другой, они не могут обойтись без торговли с Западом, что заставляет удерживать такую политику в определенных рамках.
Таким образом, России приходится притворяться перед собственными гражданами антизападной империей, однако, делать это не слишком убедительно, чтобы не утратить возможность вести бизнес с ненавистным Западом. Она колеблется между внутренней консолидацией и внешней открытостью. Сейчас мы стали свидетелями мобилизационных спазмов, которые, с одной стороны, служат элитам подспорьем в сложившейся экономической и общественной ситуации, но с другой — в долгосрочной перспективе угрожают их собственным интересам.
Империя, которая ограничивает сама себя
Если принять, что вышеприведенные выводы верны, российский консерватизм следует назвать инструментом власти. Руководство страны поддерживает православие, говорит о национальных традициях и устраивает антизападные кампании для того, чтобы объединить вокруг себя падающих духом россиян. Мощная постимперская ностальгия заставляет их принимать такие шаги с благодарностью.
Российская религиозность приобрела поразительный показной характер. Неверующих православных, которых считали диковинкой периода трансформации, стало сейчас больше простых верующих. Заявления о приверженности христианским ценностям в законодательстве не идут в паре с реальным влиянием этих ценностей на будничную жизнь. Рехристианизация России, на которую с такой надеждой взирают западные консерваторы, — это, по большей части, поверхностное и имитационное явление, поэтому международную роль российского консерватизма переоценивать не стоит.
Москва отнюдь не собирается создавать настоящий консервативный интернационал. Действия на международной арене служат в первую очередь внутриполитическим целям. Адресатом российской внешней политики, как ни удивительно, выступают россияне. Она призвана убедить их, что Россия возглавила антизападный крестовый поход, а не привести к реальной конфронтации: с одной стороны, страна к ней не готова, а с другой — в ней не заинтересованы правящие элиты.
России приходится ограничивать саму себя. События на Украине лишь подтверждают такой вывод. Реальные действия, которые предприняла там Москва, были несоразмерны тем ожиданиям, какие возникли у мобилизованных масс. Следует упомянуть, что Александр Дугин перешел в оппозицию властям, заявив, что они проводят разрушительную политику сохранения статус-кво. Идеологической базой действий России, что самое важное, выступает не какой-либо имперский проект в духе евразийства, а тривиальный национализм. Сейчас российское руководство чаще всего ссылается на концепцию «русского мира», которая ставит целью не распространение неких российских идей, а защиту русского народа. Война на Украине была попыткой очертить границы его проживания. Однако впервые за многие века оказалось, что какие-то границы у России есть.
Это не значит, что все будет хорошо. Рушащиеся империи могут принести своим соседям много бед. Россия в какой-то мере повторяет турецкую модель распада начала XX века, когда на смену инклюзивной османской формуле пришел эксклюзивный младотурецкий национализм. Стоит вспомнить, что побочным эффектом этого процесса стал геноцид армян. В случае России пересмотр государственной концепции может привести к «собиранию земель русских», которое, мы, пожалуй, наблюдаем на востоке Украины и, возможно, увидим в Белоруссии.
Российским элитам такие конфликты, впрочем, нужны: они позволяют мобилизовать падающих духом и нищающих россиян. Представляется, однако, что как светская националистическая Турция, способная творить произвол, уже не ставила перед собой цель захватывать Вену, так и новая националистическая Россия, способная на преступления, не будет стремиться завоевать Варшаву.
Истоки польской русофилии
В заключение мне бы хотелось взглянуть на истоки поразительной русофилии части польских правых кругов. Основной причиной, по которой эти люди возлагают большие надежды на новую консервативную российскую империю, кажется мне разочарование в польской трансформации. Ведь Польша должна была стать для мира тем, чем сейчас, по мнению этих кругов, становится Россия.
Победив восточный антихристианский коммунизм, Польша должна была найти альтернативу западному светскому либерализму, возглавить борьбу за более справедливую и человечную модель социальных, экономических, политических и международных отношений. Однако ничего этого не случилось. Великие идеалы «Солидарности» преданы забвению, а учение Иоанна Павла II, который ждал от поляков новой мобилизации, было отброшено лидерами Третьей Польской Республики.
Может показаться, что миссию, от которой отказались поляки, взяла на себя Москва. «Россия, — говорила в одном из своих выступлений профессор Разьны, — претендует на роль оплота христианства. Польша от этой роли отказалась, а россияне немного нас опередили». Иными словами, Россия стала новой Польшей. Получается, что польские консерваторы связывают свои надежды с Россией потому, что они утратили веру в появление христианской Польши.
Павел Роек — философ, социолог, сотрудник Ягеллонского университета в Кракове.
