Франция и Америка, эти два далеких братских народа, схожи друг с другом во многих отношениях. Одна из общих черт — восторженное сознание собственного величия. «Франция не может быть Францией без величия», — произнес человек, который в 20-м веке (дважды) сделал Францию снова великой, Шарль де Голль.
Французский журналист Эрик Заммур (Eric Zemmour) в своей книге «Французская меланхолия» убедительно доказывает, что самосознание Франции сложилось в средние века. В ту эпоху ряд законоведов с юга Франции, где продолжала существовать римская правовая традиция, стремились к восстановлению Римской империи и рассматривали неопытную династическую линию Капетингов в Париже в качестве проводника для достижения собственных целей. Функционируя как своего рода современный аналитический центр, они вошли в окружение короля и предоставили ему технократические инструменты для проведения амбициозной политики — Франция стала первой европейской страной, где появилась постоянная государственная служба с меритократическими методами отбора — и идеологического и риторического оправдания такого рода политики.
Среди западных держав Франция почти всегда играла ключевую роль, но когда дело доходило до превращения в «Третий Рим» — достижения гегемонии над западным миром в качестве доминирующей сверхдержавы сродни тому, чем в настоящее время пользуются Соединенные Штаты — планы Франции на протяжении веков все время срывались то англичанами, то испанцами. С возвышением Британской империи, а теперь и Соединенных Штатов этим мечтам, кажется, никогда не суждено сбыться. А значит, согласно Заммуру, никуда не денется и столь часто обсуждаемое чувство неудовлетворенности, которым французская культура томится в течение многих десятилетий. Подобно бывшему спортсмену, который в юности подавал большие надежды, но запорол свою единственную попытку для выхода в высшую лигу и теперь все время жалеет о том, что его благополучная семейная жизнь представителя среднего класса могла сложиться совершенно иначе, французы болезненно чувствуют, что могли быть претендентом на победу.
Но, возможно, подходящий момент для этого настал именно сейчас. Стечение таких обстоятельств, как Брексит, президентство Дональда Трампа и ослабление позиций Германии, дает Франции уникальную возможность стать одной из ведущих стран на мировой арене.
Возможность, предоставляемая Трампом, очевидна. Пока люди из окружения американского президента со всей убедительностью не докажут свою готовность вновь заверить мир в том, что Соединенные Штаты будут поддерживать свои альянсы, вакуум власти, оставленный распадающейся НАТО, окажется для политиканов прекрасной возможностью. Народам Восточной Европы нужна другая страна, которая могла бы выступить гарантом безопасности. В силу исторических обстоятельств, Германия, по счастью, с большой неохотой пускается в зарубежные авантюры, во многих странах Восточной Европы ей не доверяют, к тому же у нее нет ядерного оружия. Франция это не Америка, но ЯО у нее имеется, равно как и одна из лучших в мире армий. В более широком смысле, каждая ниша, которую покидают США, оказывается новой возможностью не только для таких очевидных соперников, как Россия и Китай, но и для западных демократий с ядерным оружием, океанским флотом и достаточной долей наглости. Ближний Восток, где у Франции есть исторически сложившиеся связи и где она уже давно воспринимается как уважаемый влиятельный игрок (привилегия, которой она не желает воспользоваться), также выглядит как возможность.
Что касается Брексита, французы сознательно присоединились к европейскому проекту, чтобы превратить его в проводника для наших имперских амбиций — если хотите, можете назвать это продолжением наполеонизма иными способами. Идея состояла в том, чтобы сделать по сути то, что Ангеле Меркель удалось сделать за последние годы для Германии ввиду беспомощности Франсуа Олланда. Сегодня в Европе есть осознание того, что все работают на Брюссель, а Брюссель в свою очередь работает на Берлин. Брексит удаляет из европейской расстановки сил ключевого конкурента Франции, того, который часто меняет свои приоритеты. Брексит означает, что Франция будет единственной страной ЕС, у которой есть ядерное оружие, океанский флот, способность проецировать силу на глобальном уровне, а также постоянное место в Совете Безопасности ООН — все ключевые стратегические активы. Менее крупные европейские страны часто сетуют, что решения, принимаемые ЕС, на самом деле суть то, о чем договорились между собой Франция и Германия, с Брексит это будет выглядеть еще правдоподобнее.
Сегодня Германия является ведущей европейской державой отчасти благодаря своей впечатляющей экономической мощи, но также и дипломатическому искусству Ангелы Меркель. Однако федеральные выборы, которые скоро пройдут в Германии, могут удалить Меркель из этого баланса сил. Но что еще важнее: похоже, Германия достигает своего апогея. Демографическая ситуация для страны — не самая благоприятная: коренное население стареет и уменьшается гораздо быстрее, чем во Франции, которой удается сохранять относительно высокие темпы рождаемости. Меркель решила рискнуть, радушно приняв у себя мигрантов, но эта ставка, вероятнее всего, выйдет Германии боком. Успешная культурная и экономическая интеграция такого числа мигрантов в консервативной стареющей стране, чертовски сложная задача.
Другими словами, для Франции все складывается как нельзя лучше. Правда, не хватает одного ингредиента: наглости. Владимир Путин — самый опытный государственный деятель на международной арене. Россия играет чрезвычайно важную роль в международных делах несмотря на то, что экономика ее меньше французской. Мы привыкли говорить, что своим политическим влиянием Россия в основном была обязана высоким ценам на нефть; теперь, когда цены на нефть ниже некуда, а властные позиции России более прочные, чем когда-либо с момента окончания холодной войны, мы говорим, что ее подъем порожден слабостью. Это верно, поскольку Путин знает, что играет, имея на руках слабые карты, ему пришлось проявить необычайную бесхитростность и смелость, чтобы вступить в игру. А это в свою очередь заставляет нас задаться вопросом: достанет ли следующему лидеру Франции дальновидности и таланта, чтобы открыть наконец французскую эру?
В прошлом нас неизменно преследовали неудачи. Но по крайней мере мы можем попытаться.
