Жозе Мильязеш, относящийся к числу наиболее известных португальских журналистов, один из немногих среди своих соотечественников, который стал непосредственным свидетелем перехода от Советского Союза к современной России. Observador публикует отрывок из его автобиографии.
Родился в Повуа-де-Варзинь 2 октября 1958 года. Учился в семинарии, только после этого окончил среднюю школу. В 1977 году решил переехать в Москву, так как хотел больше узнать о коммунизме.
Стал работать корреспондентом в разных португальских СМИ (сегодня также является сотрудником Observador), но произошло это случайным образом после того, как к португальцу обратились за написанием первых репортажей из страны Советов.
Эта книга рассказывает историю Мильязеша, написанную им самим. Начинается она с детства, а заканчивается возвращением в Португалию 38 лет спустя. Observador публикует отрывок из четвертой главы, в которой автор вспоминает о прибытии в СССР, переезде на новое место жительства, об однокурсниках, адаптации к языку, еде и напиткам.
Мы приземлились в московском аэропорту Шереметево в 20 часов 40 минут (17:40 в Португалии) 10 сентября 1977 года. Первым большим сюрпризом был паспортный контроль и проверка багажа перед самым входом в «Рай». Задержавшись долгим и суровым взглядом (такого выражения, как улыбка, на лицах пограничников не существовало по определению) на наших лицах и документах, сотрудники таможни проставили печать в паспорте, после чего наступал этап проверки багажа, еще более длительной и дотошной. Одну из приехавших со мной португальских студенток попросили открыть чемоданы. Я был настолько поражен их содержимым — вышитые простыни, ночнушки, гигиенические прокладки, свитера, рубашки, несколько пар обуви и так далее и тому подобное — что спросил, уж не приданое ли это к свадьбе. Только потом я узнал, что она была племянницей одного из руководителей Ассоциации Португалия — СССР и приезжала, уже зная, что ее ждет.
У меня сразу же нашлись причины для оправдания столь тщательной проверки и богатого приданого. Первая была защитой против козней американского империализма и ЦРУ, а второе — мерой борьбы с мелкобуржуазными привычками.
В аэропорту нас встречал Луиш Виейра, студент с Мадейры, который приехал в СССР год назад и уже бегло говорил по-русски. После нескольких часов ожидания в аэропорту мы на стареньком автобусе отправились в гостиницу «Университет». Там меня поселили в номере, где уже отдыхали несколько человек. Я лег на раскладушку, которая единственная оказалась свободной.
На следующее утро меня отвели на прием к врачу, взяли анализы, а потом выдали талончики на питание. Почти все было ново, и почти все приходилось делать впервые. В студенческой столовой началось мое знакомство с русской кухней. Каши, которых я никогда в жизни не ел, помидоры со сметаной, огурцы с тем же самым, кефир, желатиновый напиток (кисель), чай, черный хлеб и так далее. Я выбрал белый хлеб, вареные яйца, сосиски и стакан напитка, который весьма отдаленно напоминал кофе. На обед аналогичный шок, но посильнее: суп со сметаной, мясо под соусом, тоже на основе сметаны. Короче говоря, я повторил вареные яйца и сосиски.
Шли дни, и приехавших вместе со мною португальцев расселили в разные концы Москвы и по другим советским городам. Девушка с приданым, когда ей сказали ехать в Воронеж, расположенный в нескольких сотнях километров к югу от столицы, расплакалась, правда слезы не помогли. В то время я заявил о своей готовности поехать вместо нее, потому что думал, что никакой разницы в уровне жизни между городами и регионами СССР не существовало; я был убежден, что различия между городом и деревней, между провинцией и столицей уже давно преодолены.
В итоге я остался в гостинице один, и почти неделю спустя после прибытия в СССР мне объявили, что я буду жить в Москве, где мне предстоит учиться на подготовительных курсах, прежде чем поступить на исторический факультет Московского государственного университета (МГУ им. Ломоносова), а также попросили собрать вещи для переезда в студенческое общежитие.
Это общежитие находилось на улице Шверника, названной в честь одного из высших руководителей сталинской эпохи, и было построено в конце 60-х годов двадцатого века как «Дом нового быта» для одиночек и молодых супружеских пар. Данный проект был нацелен на формирование его жителями коммунистического сообщества. Квартиры состояли из одной или двух комнат и ванной. На каждом этаже была только одна кухня, где стояло несколько электроплит. С другой стороны, в здании были кафе и огромная столовая, кинотеатр и крытый бассейн. Но поскольку эта идея не пользовалась особым успехом у москвичей, 16-этажное здание стало одним из лучших студенческих общежитий МГУ (им. Ломоносова).
Там меня поселили в комнате с еще тремя студентами: перуанцем и двумя панамцами. Установить контакт друг с другом нам не составило труда, поскольку языкового барьера по сути не было, но дела очень быстро разладились. Один из панамцев страшно скучал по родителям и друзьям и плакал не переставая. Перуанец Луис ночами напролет играл на гитаре и пел романсы, страдая бессонницей из-за разницы во времени и тоскуя по подруге, которая осталась у него в Латинской Америке.
В другой комнате жили два португальца, доминиканец и грек, но поскольку отношения между южноамериканцем и европейцами испортились до степени рукоприкладства, мы решили, что я перееду к ним, а доминиканец поселится на мое место. Так моими соседями стали Селсу, с которым я уже был знаком, Жоау и грек Андреас. Правда, вскоре к нам присоединился еще один португалец Антониу, который жил в комнате с арабами и никак не мог привыкнуть к их обычаям и традициям, например, к регулярному чтению молитв. Таким образом, мы стали жить впятером в одной комнате, и, так как в ней не помещалось соответствующее количество кроватей, нам пришлось сдвинуть две вместе, чтобы на них могли спать три человека.
Кроме того, в той же комнате нам удалось разместить молодого человека М., который приехал в СССР учиться игре на скрипке и был направлен в Баку, в столицу Азербайджана, город, где когда-то учился президент Анголы Жозе Эдуарду душ Сантуш. Молодой человек отказался покинуть Москву, утверждая, что в Баку нет необходимых условий для учебы. К тому же, из этого города приходили известия о случаях расизма, ксенофобии и т. п. Должен подчеркнуть, что он был не единственным португальцем, просившем PCP (Португальскую коммунистическую партию) о переводе в Москву по тем же причинам. В случае М. сын известного дирижера и португальского пианиста, Пиреш Жорже (Pires Jorge), представитель Коммунистической партии в Советском Союзе, смог решить проблему с переводом, но М., устав от длительного ожидания и бесчисленных бюрократических препон, решил вернуться на родину.
Между тем нас группой отвели в Государственный универсальный магазин (ГУМ), расположенный на Красной площади, и там выдали кое-какую одежду и обувь: голубые спортивные костюмы для зимы и лета, пальто, похожие на те, которые носило в холодное время года советское руководство, но без меховых воротников, ботинки на молнии и кеды. Для таких, как я, прибывших почти без одежды, приближались трудные времена, поскольку месячной стипендии в 80 рублей, которая в Советском Союзе равнялась минимальной заработной плате, едва хватало на еду. Бывало, что родители или брат Филипе посылали мне в письмах то десятку канадских долларов, то купюру в десять фунтов стерлингов, которые хотя и были некоторой помощью, но не достаточной. На то, чтобы приобрести советскую одежду — модную, нет ли — их явно не хватало.
Меня и нескольких других ребят выручил Селсу, оказавшийся из нас самым запасливым: он предоставил нам собственную одежду и обувь. Его брюки, рубашки и пальто были нам «немного» маловаты, но другого выхода у нас не было. Нам также провели экскурсию по Москве, и город оставил у меня самое приятное впечатление. Красная площадь, Кремль, Большой театр, гигантские здания сталинских времен, станции метро ослепили меня своим великолепием. Мне также бросилось в глаза, что в центре столицы циркулировало очень мало машин, и почти все они были одинаковы на вид. Меня поразило, что иногда к нам подходили дети, чтобы обменять значки на жевательные резинки, но это расценивалось, по крайней мере мною, как детское любопытство к чему-то бесполезному и лишнему. Ведь, как мне казалось, их привлекала «западная дрянь», поскольку ни в чем остальном у них не было недостатка.
Между тем настала пора приступить к учебе на подготовительном факультете, где в дополнение к русскому языку преподавали историю, географию и литературу Советского Союза. Я приехал поздно, поэтому мне пришлось ускорить темп, чтобы нагнать остальных. В моей группе были еще португалец, малиец, финка, уругваец, иракец, два конголезца и лаотянка. (Надеюсь, я никого не забыл…)
Мы хорошо друг с другом ладили, да и преподаватели были превосходные, очень внимательные и терпеливые. Уровень образования у студентов был абсолютно разный, между тем всех нас требовалось подготовить к учебе в университете им. Ломоносова или, в худшем случае, в каком-нибудь вузе в российской провинции или какой-то другой из 15 республик Советского Союза.
Первая сложность заключалась в том, чтобы научиться читать и главным образом вырисовывать — да, потому что этап письма шел уже потом — кириллический алфавит. Фонетика была еще одним камнем преткновения для уроженца Северной Португалии вроде меня. Самая большая проблема заключалась в том, чтобы не путать «v» и «b», потому что первый звук в кириллице представлен буквой «В», которая есть и в латинском алфавите. Латинская фонема «b» эквивалентна русской «Б». В общем, это послужило причиной для многих курьезных ситуаций, поскольку и русский язык не чужд подвохов. Потом были глаголы движения, а также склонения, от которых у меня голова шла кругом. «Если мне не слишком хорошо давался английский или французский, то что уж говорить о русском?» — обеспокоенно спрашивал я сам себя. Боялся не справиться с задачей.
Но преимуществом жизни в чужой стране является то, что, хочешь того или нет, но местный язык учить приходится хотя бы потому, что от этого зависит твое выживание. Нужно было ходить в магазины за продуктами, в книжный — за тетрадками, карандашами, книгами, и, разумеется, не обходилось без небольших инцидентов. Чаще всего бывало так: какой-нибудь человек подходил ко мне и начинал говорить, я отвечал ему заученной фразой «Ni ponimaiu». Он бросал на меня подозрительный взгляд, выдавал пространную тираду на русском и удалялся с весьма недоброжелательным видом. Позднее мне стала понятна причина этой реакции: я говорил «Ni ponimaiu» с настолько безупречным произношением, что человек думал, что я над ним издеваюсь.
Довольно скоро я также понял, что говорить на португальском в общественных местах в Москве может быть не слишком безопасно. Однажды зимой я возвращался со своими португальскими приятелями в общежитие после занятий физкультурой. Собираясь сесть на одно из мест в трамвае, я — уже не помню точно почему, наверное, от недовольства холодом — громко выругался на португальском. Только я присел, как позади себя услышал женский голос: «Вы португалец?» Я оглянулся и покраснел от стыда, готовый провалиться сквозь землю. «Да, мы португальцы, прошу прощения», — пролепетал я.
Это была пожилая дама, одетая во все черное, утонченного и аристократического вида, как будто вышедшая из какого-нибудь классического романа, ее португальский был безупречен. Она рассказала мне, что поддерживает советскую власть, но в своей прошлой жизни училась в Коимбре и хотела бы когда-нибудь вновь посетить этот город и Португалию.
Удивление, вызванное словами дамы в черном, по силе не уступало охватившему нас вначале чувству стыда. В то время я уже был атеистом и в реинкарнацию не верил, так что посчитал это какой-то политической провокацией. Мы вышли из трамвая довольно заинтригованные встречей, которая послужила нам сигналом в отношении универсальности языка Камоэнса.
Уже потом я узнал, что эта дама была одним из первых преподавателей португальского в Московском институте иностранных языков. Кстати, в то время наш язык пользовался в СССР большой популярностью, так как в советской орбите находились бывшие португальские колонии в Африке. Москве нужно было отправлять, главным образом в Анголу, сотни военных советников, переводчиков и других специалистов. Поскольку деньги, заработанные там, даже в сравнение не шли с советскими зарплатами, желающих было хоть отбавляй. А «пролетарский интернационализм» являлся не более чем пропагандой для прикрытия гегемонской внешней политики Кремля. По крайней мере лично я не встречал ни одного советского гражданина, который бы отправился в Африку помогать жителям этого континента строить социализм только во имя идеалов самого дела.
Вот почему многие советские студенты, желающие попрактиковаться в португальском, завязывали с нами общение, но проблема была в том, что и нам тоже хотелось больше говорить по-русски. Приходилось искать компромисс.
На первый взгляд, жители СССР казались людьми очень холодными, угрюмыми, даже суровыми, из-за чего обобщенный образ советского человека во многом проигрывал, но, как только лед был сломан, мы обнаруживали в большинстве случаев — как это происходит, пожалуй, в любой стране — приветливый и гостеприимный народ.
Одним из моих первых советских знакомых стал мой дорогой друг и учитель Рашид Капланов. Это был кавказский князь, потомок пророка Мухаммеда по отцу. Мать его была еврейкой. Когда однажды он, услышав на одной из центральных улиц Москвы язык Камоэнса, подошел к группе моих португальских приятелей, меня среди них не было. Но стоило нам познакомиться, как между нами завязалась настоящая дружба, длившаяся до самой смерти Рашида в ноябре 2007 года.
[…]
Получив первую стипендию, мы собрались вшестером или всемером, чтобы отпраздновать это событие, и вместе с Рашидом отправились ужинать в один из самых лучших и изысканных ресторанов Москвы, расположенный в гостинице «Националь» в нескольких шагах от Красной площади. Подойдя к двери, мы заметили табличку, где по-русски было написано «Свободных мест нет», однако Рашид объяснил нам, что она служила лишь для того, чтобы швейцары могли подзаработать, или же чтобы официантам было меньше хлопот, и что нам необходимо найти какие-нибудь обходные пути. Мы вошли в ресторан через гостиницу и обнаружили, что там действительно было много свободных столов и стульев.
Именно тогда нам довелось впервые отведать самое лучшее, что может предложить русская кухня: черную и красную икру, осетрину и семгу, винегрет и, конечно же, крымское игристое вино и водку. Мы наслаждались русскими песнями в исполнении замечательного солиста, который пел под аккомпанемент превосходных балалаечников. Это был поистине пир королей. Который продолжался до закрытия… Похмелье пришло на следующий день и не столько из-за алкоголя, сколько оттого, что мы растратили почти все деньги, на которые должны были питаться в течение месяца. В долг удавалось брать у португальских девушек, которые, помимо того что экономили, еще и сидели на диете, чтобы не набрать вес — в то время распространенное явление среди иностранок. Одна из наших знакомых доминиканских студенток, к примеру, приехала в Москву, чтобы поступить в школу балета Большого театра, но была вынуждена поменять курс, потому что за пару месяцев успела набрать более 20 килограммов.
Вся эта праздничная атмосфера приводила меня в восторг. Когда 7 октября была утверждена Конституция СССР, мы с приятелями пошли в киоск купить несколько номеров газеты «Правда», печатного органа ЦК Коммунистической партии Советского Союза (КПСС) и посвященных этому событию марок, которые в тот день поступили в продажу. Мы решили отправить их друзьям в Португалии и таким образом поделиться с ними своей радостью. А какой гордостью переполняла нас возможность вживую видеть генерального секретаря РСР Альвару Куньяла и слушать его выступление на торжественной церемонии, посвященной 60-летию Великого Октября, в Кремле! Его речь излучала оптимизм.
В дни этих торжеств на подготовительном факультете был организован концерт студентов из разных стран. У Португалии тоже были свои представители. Под аккомпанемент гитары Жоау мы решили спеть революционные песни, такие как Grândola, Vila Morena, Avante и т. д., но все пошло наперекосяк. Мы пели каждый на свой лад, а я, солируя на словах «Terra da fraternidade!», страшно фальшивил. Возможно, за отсутствием привычки выступать на сцене или из-за фатального действия табака на голосовые связки. Зрители покатывались со смеху, но нам все же удалось добраться до конца нашего выступления. Это был полный провал…
После концерта были танцы, где помимо иностранных студентов присутствовали три русских девушки. Мой друг португалец начал танцевать с одной из них, что не на шутку рассердило нескольких арабских студентов, которые уже успели положить на девушек глаз. Я и еще один мой приятель португалец решили прийти на помощь соотечественнику и начали танцевать с двумя другими, что вызвало у наших однокурсников еще большее недовольство. Нередко такие споры заканчивались дракой, но на этот раз нам удалось этого избежать: мы просто не реагировали на провокации.
Был еще такой случай: получив очередную стипендию, мы решили наконец нормально поесть и купили макароны, котлеты и томатную пасту. Блюдо получилось вкусным, и мы съели так много, что буквально вспотели (центральное отопление в общежитии уже было включено в преддверии долгой зимы), тогда мы сняли рубашки и расстегнули брюки, чтобы чувствовать себя поудобнее. Внезапно в комнату без стука вошла ливанская девушка и спросила у моего соседа, не мог бы он одолжить ей учебник по биологии для подготовки к экзамену. Не дождавшись разрешения, она подскочила к столу, схватила книгу и выбежала из комнаты.
Наш будущий биолог с голым торсом, подхватив штаны, выбежал вслед за нею, чтобы вернуть учебник. Когда он схватил ее за плечо и взял из рук девушки книгу, мимо проходил сириец. Португалец вернулся в комнату с трофеем, правда, за ним следовал разъяренный араб, который представил себе все иначе. Нас спасло лишь то, что в нашей комнате сидело несколько португалок, которые при виде этой картины залились таким истерическим смехом, что сириец смутился и ретировался, так и не защитив честь мусульманской девушки.
Через несколько дней после студенческого бала одна из русских девушек пригласила нас в гости на квартиру своих родителей, которых в то время не было в Москве. Больше всего меня поразила в девушках почти полная аполитичность, их разговоры о политике сводились к циничным замечаниям в адрес советского руководства. Они интересовались исключительно одеждой, косметикой, музыкой и другими западными продуктами, хотя и обучались в вузах.
Мы выпили по бутылке немецкого пива и покурили американские сигареты, купленные нами в «Березке» (сетевом магазине, где покупки могли совершать исключительно иностранцы и в конвертируемых валютах), потом танцевали под песни Джо Дассена — это была единственная кассета с зарубежной музыкой, оказавшаяся у студенток.
В другой раз мы пошли смотреть только что вышедший на экраны московских кинотеатров фильм «Служебный роман». Речь идет о блестящей и ироничной советской комедии, правда в то время мой русский не позволил мне до конца понять эту работу советского режиссера Эльдара Рязанова. Да и мой первый роман с русской девушкой закончился тем же.
Учеба на подготовительных курсах шла своим чередом. Мало-помалу я начинал говорить и понимать русский язык, что позволяло мне заводить все больше разнообразных знакомств. Некоторые из них были довольно странного свойства. Однажды зимой учитель русского языка попросил меня и еще одного моего однокурсника португальца поужинать с одним его приятелем, который интересовался португальским языком и хотел с нами познакомиться. Мы охотно приняли это приглашение, и он отвел нас в хороший московский ресторан, где подавали отличные блюда русской и кавказской кухни.
Еда была отменно приправлена вином, шампанским и водкой, мы много говорили, русский знакомый задавал нам много вопросов и в конце обещал с нами связаться. Предполагаю, что это был сотрудник Комитета государственной безопасности (КГБ) СССР, который намеревался проверить, насколько мы могли быть полезны делу «защиты социалистического государства», но, по крайней мере со мной, он в контакт больше не вступал.
