Некогда, до распада Советского Союза, в политических науках существовала отрасль, которую называли советологией, а первую скрипку в ней играли кремленологи.
Политические науки — это, конечно, никакие не науки, в чем я могу всех заверить, поскольку я сама — политолог. Советологию я изучала во второй половине 70-х в Колумбийском университете. В тот момент в США разворачивалась война между теми, кто хотел сделать это направление научным, внедрив в него количественные методы и непонятные термины, и преподавателями-традиционалистами, которые предпочитали старую модель, соединявшую историю, социологию и антропологию.
К сожалению, советологи чаще всего имели слабое представление о Советском Союзе. Как писал Вальтер Лакер (Walter Laqueur), в начале 1990-х можно было наблюдать парадоксальное явление: десятки специалистов, которые 50 лет подряд ездили в СССР, анализировали газеты и речи, посещали советские посольства, брали интервью у важнейших лиц в стране и выдающихся ученых (социологов, политологов, психологов), оказались неправы.
Всего за несколько месяцев теории, которые они провозглашали перед студентами и читателями, обратились в прах: идея о конвергенции обществ; о том, что секретари компартии играют ту же роль, что префекты во Франции; что советское общество довольно прогрессом и избавлением от ужасных элементов капитализма — национализма, индивидуализма и консюмеризма. Распад Советского Союза показал, что права была всего горстка советологов, которых считали необъективными антисоветчиками, и которые черпали свои знания не из официальных источников, а из бесед с диссидентами и доставлявшихся подпольным путем лагерных рассказов. Ален Безансон (Alain Besançon), Роберт Конквест (Robert Conquest), Леопольд Лабедз (Leopold Łabędź), Мартин Малиа (Martin Malia), Ричард Пайпс (Richard Pipes), Адам Улам (Adam Ulam) или упомянутый выше Лакер — вот те советологи, которым нечего стыдиться, и чья правота подтвердилась, когда открылся СССР и его архивы. Другие, однако, создали целые школы и учили студентов, многие из которых пишут сейчас о России и Путине.
На фоне советологов самого худшего сорта выделялись кремленологи, которые строили свои догадки на основе того, что происходило в высших эшелонах власти — в Кремле. Ученый-логик, а в 1970-80-х годах критик советского строя (который позже воспылал к нему любовью) Александр Зиновьев иронизировал над кремленологами и описывал, например, какая паника их охватила, когда однажды они заметили, что Брежнев три раза за день выезжал из Кремля, но вернулся туда пять раз. Другой диссидент Андрей Амальрик, который оставался всю жизнь верен своим взглядам, умолял кремленологов хоть иногда прислушиваться к представителям диссидентского движения, что было бы для них так же полезно, как для ихтиологов — разговор с рыбами.
Кремленологи находились в привилегированном положении: они могли писать все, что взбредет в голову. Продираясь через речи, заявления и первые полосы газет, они создавали теории, гласившие, что в Кремле зарождается фракция в большей или меньшей степени высказывающаяся за демократию и разоружение. Кремленологи писали языком, которым никогда не пользовались серьезные советологи. Они знали, что «думает», «полагает», «чувствует», «ожидает» Брежнев или Андропов. На этой основе они формулировали советы, как поступать Западу, чтобы «не оскорбить» или «не разочаровать» советских партийных лидеров. Многих из этих людей обвиняли в том, что они работают на СССР и распространяют в своих статьях, книгах и лекциях советскую дезинформацию.
Такую ситуацию мы наблюдаем до сих пор. Дискуссии и расследования контактов приближенных к Трампу людей не должны ограничиваться вопросом, что говорили им россияне. Важно, что из этих разговоров накладывало отпечаток на взаимоотношения двух стран. Напомню, что перед Ялтинской конференцией советниками Рузвельта были двое советских агентов: Алжер Хисс (Alger Hiss) и Оскар Ланге (Oskar Lange).
