Акира Мизубаяси: «Власть хочет, чтобы после Фукусимы мы жили в отрицании»

Разрывающийся между Францией и родной Японией писатель размышляет о переменах на архипелаге после катастрофы 11 марта 2011 года. На смену прежнему страху, по всей видимости, пришли усиление политического контроля и возвращение к традиционным ценностям исчезновения личности в угоду сильному государству.

Писатель и переводчик Акира Мизубаяси стал любознательным путешественником и заядлым скитальцем. Этот публицист и меломан чувствует себя, как дома, и в родной Японии и во Франции. Авария в Фукусиме стала для него точкой разрыва. В 2011 году «с дружеской подачи» Жана-Бертрана Понтали (Jean-Bertrand Pontalis) он рассказал об открытии «континента опыта» в «Пришедшем извне языке», «автобиографии почти француза и полноценного японца», как охарактеризовал ее Даниэль Пеннак (Daniel Pennac). Как истинный последователь Просвещения с его критическим взглядом, сегодня Акира Мизубаяси рассматривает шесть лет с аварии 11 марта 2011 года одновременно с публикацией «Тысячелетней любви», нового романа о японце, который уехал из страны из-за посягательств на свободу после Фукусимы.

Libération: После катастрофы 11 марта 2011 года прошло шесть лет. Что она, по-вашему, представляет собой в Японии, и как бы вы охарактеризовали произошедшее с тех пор?

Акира Мизубаяси: 11 марта стало поворотным моментом в моей жизни. Фукусима раскрыла всему миру истинное лицо ядерного чудовища, пролила свет на его разрушительную мощь и ее совершенно бесконтрольный характер. Шесть лет спустя эта чудовищность не уменьшилась ни на йоту, хотя компания Tepco и власти пытаются приуменьшить или даже скрыть ее. Кроме того, 11 марта — ключевая дата для меня, потому что я иначе думаю и смотрю на вещи после этой катастрофы и реакции на нее. Я по-другому смотрю на мою страну и принципы ее работы. Если конкретнее, перемены коснулись моего отношения к японскому языку. В 2011 году я выпустил первую книгу на французском. 11 марта я прибыл в Париж на встречи по поводу выхода книги. Мне до сих пор вспоминаются увиденные в парижском аэропорту ужасающие кадры цунами, захлестнувшей землю волны. После пережитого потрясения какая-то непонятная сила подтолкнула меня к тому, чтобы отойти от японского языка и заняться исследованием французского. То есть, на уровне творчества я перешел с японского на французский.

— Япония переворачивает страницу «созданной человеком катастрофы», как отмечалось в японском парламентском расследовании июля 2012 года?

— Самое губительное в истории землетрясение и вызванная им ядерная авария произошли, когда у власти находилась Демократическая партия. Премьер Наото Кан понял, что нужно отказываться от ядерной энергетики и заниматься возобновляемой. В декабре 2012 года Либерально-демократическая партия нынешнего премьер-министра Синдзо Абэ вернула себе власть после сокрушительной победы на парламентских выборах. Эта партия выступает за атомную энергетики и заполонила страну АЭС, несмотря на колоссальные страдания в Хиросиме и Нагасаки. Японцы наделили доверием движение, которое не сделало выводов из катастрофы. Более того, оно сделало все, чтобы стереть из памяти оставленную Фукусимой травму. Некоторые газеты вроде «Токио симбун» проводят настоящую информационную работу, но их влияние очень слабо по сравнению с опустошительным воздействием на умы СМИ, которые отвлекают внимание от тревожных реалий Фукусимы. Действующая власть хочет, чтобы мы жили после катастрофы в отрицании при том, что у нас нет четких сведений по разбору АЭС, а почти 100 тысяч перемещенных лиц по-прежнему живут в неопределенности. Самое серьезное — это ложь власти в ее стремлении любой ценой добиться Олимпийских игр 2020 года в Токио. Электростанция находится под полным контролем компетентных органов, по утверждал премьер в 2013 году. Подготовка к Олимпиаде продвигается вперед, а властями проводится политика возвращения (отмена указаний по эвакуации из радиоактивных зон). Любого, кто выскажется против проведения Игр и укажет на их пагубную и обманчивую роль, могут объявить предателем родины, недостойным называться японцем человеком.

— Писатель Михаэль Феррье (Michaël Ferrier) отмечал в книге «Мысли с Фукусимой» «туманное, но устойчивое ощущение, что катастрофа мало что изменила, как во Франции, так и в Японии». Значение этой катастрофы и опасность разрушений были забыты, приуменьшены и задвинуты куда подальше?

— Да, Фукусима отдаляется, пропадает из вида. Опасность уничтожения части страны (такую перспективу одно время с ужасом рассматривал Наото Кан) стирается из памяти. Михаэль Феррье был прав в том, что катастрофа мало что изменила. Япония — страна, которую не может поколебать даже катастрофа масштабов Фукусимы. Разумеется, были митинги и демонстрации. Но страна оказалась не в силах начать общенациональное обсуждение ядерного вопроса. Она, скорее, пошла по противоположному пути, пути милитаризации, который рано или поздно поднимет вопрос обладания ядерным оружием. Все это происходит с подачи главы правительства, который сформировал с 2012 года авторитарный режим и собирается внести поправки в конституцию, чтобы сформировать настоящую национальную армию вместо нынешних сил национальной самообороны. Как известно, мирные ядерные технологии тесно связаны с военными. Именно поэтому Либерально-демократическая партия не захотела отказываться от мирного атома. Он позволяет поддержать в силе мечту о ядерной державе.

Японский народ дважды высказывал поддержку Синдзо Абэ, который неустанно повторяет любимый лозунг: «Выйти из послевоенного режима». Это означает похоронить конституцию 1947 года, которая является наследницей Декларации прав человека 1789 года и основой послевоенной японской демократии. Это означает вернуться во времена империи или даже сегуната Эдо (1600-1868), когда простым людям оставалось лишь подчиняться приказам сегуна. Безразличие народа, его врожденный конформизм и склонность к подчинению — все это ведет к тому, что Япония готова покончить с демократическим опытом. Как до такого дошло? Тот же самый вопрос можно задать и по поводу Фукусимы. Как мне кажется, Фукусима стала символом деградации политики. Попытки стереть ее из памяти стали частью проводимого с тех пор курса.

— «Безразличие народа, его врожденный конформизм, склонность к подчинению». Эти жесткие слова близки к тому, что вы пишете в «Хвале скитаний». Японским обществом по-прежнему движет «общинный коллективизм», который препятствует появлению критических и ответственных личностей?

— У истоков «Хвалы скитаний» лежат мои вопросы по поводу Фукусимы. И сегодня я не вижу никаких причин менять что-то в написанном. Политическая деградация уже идет. Перед нашими глазам неопровержимое доказательство того, что за 70 лет «демократического» опыта серьезных перемен так и не произошло: японцы поддерживают правительство с конституционным проектом общества, в котором основополагающие свободы приносятся в жертву высшим государственным интересам. Не знаю, заметили вы, но я пытался не употреблять слова «народ» и «граждане». Они являются наследием философской традиции Европы XVII и XVIII веков и совершенно неприменимы в Японии. В основе европейской концепции политики лежит теория общественного договора, которая рассматривает народ как результат общего решения, акта ассоциации, перехода индивидов из состояния множества в состояние народа. В то же время в японской концепции политики, то есть принципа объединения людей в обществе, ничего подобного нет. Если европейская концепция волюнтаристская, то японская — натуралистская. Общество создают не люди своей общей волей. Все опирается на незыблемую природу с горами и реками, которая всегда была страной и предшествовала вмешательству людей. Разумеется, не стоит недооценивать отвлекающее воздействие глобализованного капитализма со всеми его развлечениями. И все же мне кажется, что безразличие японцев уходит корнями именно в такое отношение к обществу не как к политическому объединению, а как к некой естественной данности. В Японии нет народа и, как следствие, граждан. Наверное, причина именно в этом.

— Как бы то ни было, группы жителей, активистов и депутатов выходят с протестами против возобновления работы реакторов. Это одно из последствий Фукусимы и признак гражданского подъема в Японии?

— Не думаю. В истории всегда были восстания и мятежи, протестные движения. Достаточно вспомнить, что сейчас происходит в Окинаве вокруг строительства американской военной базы. Усилий этих людей не достаточно для формирования общественного мнения, которое могло бы изменить решения руководства. Мы — узники вертикально выстроенного общества. Нас не интересуют проблемы других. Потому что нам сложно ассоциировать себя с ними. Люди погружены в безразличие. Именно это я называю структурным безразличием. Нужно, чтобы каждый чувствовал себя частью суверенного народа, стал гражданином. Однако для такого осознания существует одно серьезное препятствие: японский язык. В самой его структуре есть нечто такое, что не дает людям объединиться горизонтально. Вертикальная структура общества существует благодаря навязанным языковым практикам. Я же ощущаю необходимость дойти до основ того, кем является человек как говорящее и политическое существо. Поэтому я перешел с японского на французский язык. Писать на французском значит бежать от японского и созданного им мира, где перед говорящими ставятся ограничения совместного существования, которые серьезно осложняют появление народа и гражданина.