Западный либерализм потерпел крах. Так считает Эдвард Лус (Edward Luce), корреспондент газеты Financial Times, излагая свою точку зрения в книге, опубликованной в итальянском переводе издательством Einaudi/Stile Libero. Лус гениален, он прекрасно учился в Оксфорде и прервал свою учебу, чтобы отправиться разбивать киркой (ему было всего 20 лет) Берлинскую стену. Он выражает умеренно-либеральные взгляды, не любит политику Тэтчер и Рейгана, предпочитая, скорее, идею прогресса, позитивной антропологии.
Он очнулся в Америке Трампа 9 ноября 2016 года, спустя почти 30 лет после «конца истории» и предполагаемой унификации мира под либерально-демократическими знаменами, вспомнив о приглашении в Москву от Института Примакова. Институт назван в честь знаменитого министра иностранных дел и премьера эпохи Ельцина. Путин (который, кстати, находился в Дрездене, когда Лус ломал киркой Берлинскую стену), вслед за Примаковым занявший должность главы правительства, считал его большим профессионалом. Лус поехал в Москву — он любит образовательные поездки — бросив в США американского президента, воспринявшего риторику возведения стен и получавшего поддержку от Путина, которым он восхищается и который во времена существования Берлинской стены начал свою партию в монополию, поставив на Т (как в фамилии Трамп) вместо М, и проиграл.
В этой поездке Лус узнал, что участвовавшие в конференции россияне чаще всего приводили в пример Венский конгресс (1815) по итогам наполеоновских войн, а Путин назвал падение Берлинской стены «крупнейшей геополитической трагедией двадцатого века». Одним словом, в результате огромного опыта «отступление западного либерализма» стало фактом, который нужно было проанализировать с ясным умом и чувством растерянности, в результате чего появилась книга на 200 страниц.
Я закончу читать эту книгу в убеждении, что нашел там кучу всего интересного, но как человек, склонный к упрощению, я всегда думал: проще добиться понимания, если исследование и социология предваряются тезисом перед изложением фактов. Не альтернативных фактов, ставших новой политкорректностью нашего псевдоапокалиптического времени, а просто фактов.
Либерализм (а сегодня мы политически и исторически можем говорить лишь о том, либерализме, который появился благодаря революции Тэтчер и Рейгана) начал свое отступление, когда мы (вы, они) стали стесняться захвата Багдада и казни Саддама. Когда мы стали позволять себе слабость риторики неравенства и виктимизации среднего класса на Западе. Когда либерализм, с одной стороны, обнаружил свою беззащитность, в отсутствие обобщающих политических заявлений (например, вторая речь Джорджа Буша-младшего по случаю инаугурации на мандат 2004-2008), а с другой — забыл, что миллиарду преданных забвению людей третьего мира угрожает крайняя нищета.
Это нужно было объяснить, и эта цена была не столь высока, как говорят или как это хотят представить. Когда мы потерялись в цензуре человеческих и гуманитарных действий, восприняли идиотскую теорию индивидуальных прав, в которой нет ничего либерального (нельзя разговаривать о женщинах в раздевалках, надо мочиться там, где тебе подсказывает сердце, Шекспир был мачистом, главное — любить друг друга, нежность — это обязанность). Таким образом, результатом всего этого является Трамп, волна такого национализма и хамства даже в Европе, что только один господь бог сможет нас спасти, но, надеюсь, им дело не ограничится.
Не один только Макиавелли сказал, что «жили Афины и Спарта тысячу лет вооруженные и пользовались полнейшей свободой», — ну ладно, секретарь Флоренции был полупреступником в реальном городе. Но и Платон, размышлявший об идеальном городе, считал, что во главе него должны стоять короли-философы и стражи, которым почти целиком посвящен его трактат о республике. Правящие классы и являются теми самыми стражами, или должны ими быть. Они занимаются культурой, образованием, добродетелями, то есть силой и оружием, поддерживают в более или менее рациональном порядке внутреннее и внешнее состояние государств, а если так — то и рынков, учитывая общий интерес, систематически совпадающий с частным интересом некоторых отдельных людей, складывающимся и распадающимся в структуре знаков и значений, которые в целом не могут оторваться от религии, понимаемой как связь между людьми и их стремлением к бесконечному и к свободе, называемой, в том числе, богом. Либерализм без оружия, знамен и бога сталкивается с царством силы, выражающейся в вынужденной стандартизации языка и культуры — двух понятий, не являющихся несовместимыми с сетью, которая понимается как ловушка.
Мы можем сколько угодно анализировать прогресс автоматизации, технологий, беспощадной логики развития, конкуренции и соперничества, которые в ближайшие десятилетия неизбежно будут способствовать появлению социальных жертв. Возможно, мы задали часть вопроса и получили часть ответа на него. Однако либерализм, по крайней мере, для тех, кто ни разу идеологически не принимал его в его фатальных последствиях, а также для тех, кто считает его просвещенным и полезным на высоте низко павшей эпохи (по выражению барона Компанья) прагматизмом, то есть измерением без альтернатив, если не считать тех, которые будут только хуже, может снова воскреснуть, быть может, не доходя до прежних высот, если он вновь обретет своих стражей.
Но не только среди консерваторов. Демократка Мадлен Олбрайт (Madeleine Albright), госсекретарь США при Билле Клинтоне, участвовавшая в урегулировании конфликта на Балканах, говорила, как вспоминает Лус, что в слове мультилатерализм слишком много слогов, и оно заканчивается на —изм. Вот так. С Трампом и европейскими национализмами и хамством мультилатерализм превращается в регрессивный Венский конгресс, где нет даже Меттерниха, способного навести порядок в мировом хаосе, если только не довериться Путину, что мне, честно говоря, представляется при всем уважении непредусмотрительным шагом.
