На минувшей неделе исполнилось 100 лет с того дня, как династия Романовых перестала править Россией после почти трех столетий у власти. Эти события могли бы носить исключительно внутренний характер — при условии, что вообще можно говорить о каких-либо внутренних делах обыкновенной страны в случае целого континента, каким является Россия — если бы не отречение царя Николая II (15 марта), ставшее предвестником бесконечного исторического водоворота. К тому моменту уже произошла революция 23 февраля, бурный мятеж, участники которого — как логично предположить в стране дворян и крепостных — намеревались сделать всех равноправными гражданами. Но истории этого было мало. Пала царская власть, а несколько месяцев спустя прогремела Октябрьская революция, в корне изменившая мир. Связывать революции с названиями месяцев бывает полезно как напоминание о том, насколько опьяняюще действует на нас определенное стечение социальных и исторических обстоятельств. Хотите другой пример? Казалось бы, 1991 год — время распада СССР — был только вчера, а мы уже равнодушно оглядываемся на десятилетия коммунизма.
На минувшей неделе в Le Monde я прочитал материал о том, что российский президент распорядился устроить торжества в честь дома Романовых (Царь Николай II, его супруга и дети были убиты в в июле 1918 года). Владимир Путин принимает старую Россию, имперскую и православную, не отказываясь при этом от России коммунистической, во времена которой он, сотрудник КГБ, жил. Начиная с Ивана IV, еще до Романовых, Екатерины II и заканчивая большевиком Владимиром Ильичом Лениным — все та же борьба! В большинстве своем столетия, отмеченные этими великими историческими фигурами, отвечают интересам России. Да и нашим тоже — если учесть величие, которое Россия на протяжении многих веков сохраняла в мире и особенно в Европе.
Между тем, 1917 год выделяется здесь настолько, что, говоря о нем, мы неизменно ставим его в кавычки: «1917-й», тот особенный год. Самые невероятные идеи и трагические события. 1917-й является достойным наследником Ивана Грозного и Екатерины Великой. Разгул варварства и лжи. О нем можно рассказывать то же, что и об императрице Екатерине (правившей с 1762 по 1796 год). Когда она путешествовала по стране, губернаторы на скорую руку возводили бутафорские деревни и сгоняли туда крестьян, приветствовавших ее на дорогах, чтобы показать, какой современной была Россия. Манипулирование статистикой советских пятилеток, возможно, было всего лишь данью традиции…
Историки, журналисты и простые пользователи сети размещают здесь, порою в форме твитов, свидетельства тысяч персонажей, живших в ту эпоху — информацию, взятую из документов и газет того вресени. Le Monde приводит одну чудесную цитату, принадлежащую Максиму Горькому, писателю-попутчику Большевистской партии, (обуреваемому сомнениями) участнику революции: «Хотелось бы сообщить что-нибудь радостное, да нет ничего!»
Потом Москва стала столицей Коминтерна и пыталась (а зачастую только делала вид) экспортировать 1917 год. А он, пережив три войны (конец Первой мировой войны, Вторую мировую и холодную войну), превратился в дату, которой отмечена наша жизнь, хотим мы того или нет. У нас, португальцев, тоже должны быть личные истории, чтобы мы с особенной, только нам свойственной интонацией, могли произнести «1917 год». Речь идет необязательно об этом конкретном годе или ближайшем к нему десятилетии (известный репортер Рейналуду Феррейра (Reinaldo Ferreira) утверждал, что в 1925 году ездил в Россию, хотя на самом деле это не так). Однако последствия этого исторического землетрясения и цунами, докатившегося до здешних пределов, заслуживают множества интересных рассказов. К нашему традиционному отсутствию вкуса и желания обращаться к воспоминаниям и литературе прямых свидетельств здесь следует добавить одно конкретное обстоятельство: наши коммунисты, люди, которые больше других имели дело с наследием 1917 года, воспитывались в подполье. Какая печальная потеря — нежелание рассказать о тех событиях в более подробной и совершенной форме.
Есть одна французская книжица в самом благородном смысле этого слова (из тех, что учат нас получать удовольствие от чтения). К счастью, ее объем — более 700 страниц, а называется она «Клуб неисправимых оптимистов» (Club des Incorrigibles Optimiste) Жана-Мишеля Генассии. Этот роман в 2009 году выиграл Гонкуровскую премию лицеистов, малый аналог знаменитой литературной премии, созданный с целью привлечь молодых людей к литературе. Он рассказывает историю мальчика, живущего в Париже, самом космополитичном городе той эпохи, в конце 1950-х — начале 60-х годов, когда цунами, начавшееся в 1917 году, окончательно утратило свою силу.
Члены клуба неисправимых оптимистов собирались в задней комнатке кафе на площади Данфер-Рошро, где играли в шахматы и вели разговоры о мире, особенно тех его странах, откуда каждый из них бежал. Это были поляки, венгры, чехи, русские, один грек — все бывшие коммунисты, Павел, Саша, Леонид, Игорь или Имре, иммигранты, незаконно прибывшие сюда по идеологическим причинам. Они верили, и их вера гналась за ними по пятам.
Жизнь каждого из них пошла под откос. Что касается личной жизни… Все они подозревали, что она существует, но упорствовали, чтобы не противоречить самим себе в том, что они жили для чего-то еще. Оптимисты — потому что невозможно отрицать собственную жизнь, неисправимые — потому что уже ничего нельзя было исправить. Страшный урок, потому что такова жизнь. Французский мальчик, рассказчик, жил по соседству с этой историей.
Несколько лет спустя — уже за пределами романного времени — площадь Данфер-Рошро стала свидетельницей красных флагов мая 1968 года. Это был предсмертный хрип 1917 года — и главным героям, неисправимым оптимистам, уже не пришлось бы скрываться в задней части кафе. Как ни странно, те, майские, довольно быстро сделались пессимистами.
