В утреннем поезде из Бреста в Тересполь четыре плацкартных вагона. В первых двух едут белорусы, в остальных — беженцы, набившиеся целыми семьями в четырехместные купе. Все молчат, даже дети не плачут. За облепленным снегом окном постепенно светает, становится виден приграничный хаос: будки, увешанные вывесками на русском, автостоянка, обмен валюты.
«Это уже Европа?» — недоверчиво спрашивает девушка, которая едет в Тересполь впервые. Многие из ее попутчиков бывали там уже много раз. Запросить статус беженца удается лишь немногим, не имеет значения, молод человек или стар, женщина это или мужчина, есть ли у него семья. Раз, два, три, проходишь ты! А остальные возвращаются в Брест на обратном поезде и уговаривают себя: «может быть, мне удастся въехать раньше, чем в паспорте закончится свободное место для печатей».
«Интервью»
Изношенный двигатель локомотива переключается на холостой ход, его тяжелый стук отвечает на вопрос девушки. Да, это ворота в Европу. Состав останавливается рядом с коротким перроном, выложенным новой, но уже покрывшейся мхом бетонной плиткой. Пограничники выпускают людей из первых вагонов, проходит больше получаса. Нам позволяют выйти только после того, как нормальные пассажиры прошли досмотр.
Мы стоим в самом конце толпы в холодном бетонном коридоре, который ведет в терминал. Женщины в цветастых платках смеются над шарфами, которые мы повязали на голову, и окружают нас плотным кольцом, чтобы пограничники не обратили внимания на наш неумелый маскарад. Очередные люди из очереди исчезают в просторном зале, где проходит «интервью». Посторонних туда не пускают. Туда мы не попадем: охранник прогонит нас, как только увидит наши паспорта.
«Вы, видимо, потерялись, — скажет он с сострадательной улыбкой, хотя еще минуту назад казался человеком, который не способен улыбаться. — Сожалею, что вам пришлось стоять здесь с этими…» Он осекается на середине фразы и быстро выводит нас из терминала в обход таможенного контроля. Моя спутница с украинским паспортом скажет, что еще ни разу не встречала такого вежливого польского пограничника.
Они
Обратный поезд приезжает в Брест около двух дня. Выкрашенный в ярко-розовый цвет зал ожидания с массивными колоннами заполняется людьми, которые не решились сегодня «предпринимать попытку». Это в основном женщины. К двум часам сюда приезжают даже те, кто снимает квартиру далеко от вокзала. Они оставляют мужей (если они у них есть) и детей, чтобы услышать новости: у кого сегодня получилось, кто вернулся обратно?
Некоторым далеко ходить не приходится: они спят на вокзале, потому что у них нет денег на аренду жилья. Здесь есть и целые семьи, но больше всего одиноких женщин. Без денег в путь никто не пускается: перед отъездом они тайком распродают свое добро или занимают деньги у родственников. Билеты на поезд и ночлеги в Бресте стоят мало, но за пару недель сбережения подходят к концу, а подработать там практически негде.
«Охранники нас не выгоняют, — рассказывает Асма. — Они только не разрешают нам лежать на лавках, приходится спать сидя. Еще они приносят нам кипяток, позволяют зарядить телефоны». У Асмы бледное напряженное от туго завязанного на голове платка лицо, ей тридцать лет. У нее трое детей, муж был тоже, но пропал, она надеется, что он скрывается. Все началось с того, что в их городке появились дилеры и начали промышлять вокруг школ. Муж Асмы сообщил о них полиции, ведь дело касалось в том числе его детей. Но оказалось, что доносить позволено не на всех.
«К нам приходили, угрожали. Сначала только мужу, а потом и детям. Один раз, когда нас не было дома, старшего сына привязали к стулу, рассыпали у его ног какой-то порошок и сфотографировали. Потом мужа вызвали в полицию по делу о хранении наркотиков. На следующий день он не вернулся, я осталась одна с детьми. Но меня в покое не оставили. Они говорили, что со мной сделают, если я им не расскажу, где мой муж. Но я на самом деле этого не знаю. Я целый месяц спала, не раздеваясь, и боялась выходить из дома. Если бы я переехала к родственникам, проблемы начались бы у них». А кто такие они? Наркомафия, «крышующие» их полицейские или спецслужбы? Неизвестно. Они не представились.
«На польской границе мне говорят, что у меня нет визы, — продолжает Асма. — Но чеченцам визу в Европу никто не дает. Пограничники спрашивают, почему я не обратилась в полицию. Но если она сама в это замешана? Я говорила им, что как только все прояснится и муж вернется, я вернусь на первом же поезде. Мы строили новый дом, почти закончили. В Чечне у меня остались все родственники. Но они меня не слушают: не будет документов из полиции, не будет статуса беженца».
Война стала более жестокой
Асма практически не покидает «женский уголок». В Бресте с одной стороны зала ожидания сидят женщины, а с другой — мужчины. «Женский уголок» выглядит уже по-домашнему: на лавках лежат сложенные кучками дары от гуманитарных организаций (белье, теплая одежда, игрушки) и разделенные поровну пакетики с чаем. У розетки высится груда смартфонов: WhatsApp позволяет получить известия от подруг из Европы и, преодолев границы, связаться с семьей.
«В город лучше не выходить. Милиция нас не трогает, пока мы сидим на вокзале и не бросаемся в глаза, — говорит Асма. — Да и что скажут наши мужчины, которые следят за нами с противоположной стороны зала?»
«От мужчин одни проблемы, — встревает в разговор Айшат, которая уже бывала в Европе и смотрит на некоторые вещи иначе. — Пойдет такой молодой на дискотеку, напьется, а потом весь Брест гудит, что чеченцы — сплошные гуляки. С другой стороны, я не удивляюсь. Некоторые сожгли за собой все мосты, а сейчас сидят на этом вокзале, как в ловушке. В Европу их не пускают, а если вернешься домой, на тебя будут давить, из-за того, что ты пытался сбежать. А потом ты просто исчезнешь».
Айшат бежала во Францию в конце 1990-х, когда в Чечне вспыхнула вторая война (1999- 2009). Ей вместе с мужем и детьми удалось получить статус беженцев и поселиться в Париже. Но муж начал воровать, скорее всего, от скуки, ведь на работе ему платили хорошо. После своих «акций» он снимал напряжение, избивая жену. К счастью, во Франции есть специальные телефонные линии, которые позволяют женщинам избавиться от таких субъектов.
«Я развелась с мужем, но в доме, где я жила, такие вещи не одобряли. Я не верила, что что-нибудь изменится, — вспоминает Айшат. — Когда война закончилась, а дети подросли, я стала думать про возвращение. Вдруг удастся найти в Чечне нового мужа? Решение пришло, когда мне сообщили о смерти моей матери. Я подумала, что похороню ее, а на скопленные деньги попробую открыть в Грозном какой-нибудь магазинчик».
Но оказалось, что в Грозном без нужных связей не откроешь даже овощной ларек. Все изменилось: в центре города выросли эксклюзивные высотки, в которые простого человека даже не впустят. У Айшат не было связей, поэтому ей приходилось делиться с какими-то людьми своим заработком. Это было бы еще ничего, но к ней начали приходить кадыровцы и задавать вопросы о муже, который во время войны воевал на стороне сепаратистов. В сегодняшней Чечне таких людей шантажировать проще всего: их можно обвинить в террористической деятельности.
«Честно говоря, если бы я знала, где он, я бы сама его выдала, — мстительно говорит Айшат. — Но они не верили, что мы развелись, потому что я не меняла фамилию, а французские документы они не признают. Хуже всего, что они записали мой адрес во Франции и стали угрожать, что сделают что-то плохое моей дочери. Лучше, наверное, когда приходит мафия. Человека забирают, но остаются шансы, что он вернется, пусть даже без пальцев или носа. Люди Кадырова не оставляют в покое никого. Так что я снова села в поезд: сначала в Москву, а оттуда в Брест. На границе мне говорили, что раз я вернулась в Чечню, значит, война там закончилась. А я им объясняла, что нет, и что она стала еще более жестокой, чем раньше. Ведь тогда чеченцы воевали с русскими, а сейчас все воюют со всеми. Никому нельзя верить».
Айшат пыталась въехать в Тересполь уже 32 раза. Сейчас она предпринимает эти попытки все реже, чтобы не разозлить пограничников. Как к ним подступиться непонятно: денег они не берут, а сочувствия в них нет ни капли. Дети рисуют улыбающихся людей в форме, а они даже не смотрят на их картинки.
Идею с рисунками придумала Марина — русская учительница из Варшавы. Она регулярно приезжает в Брест и занимается с детьми: поет с ними чеченские песни и учит их польскому. Дети ее обожают, а женщины получают возможность подработать: они шьют кукол. Куклы отправляются в Варшаву, где волонтеры продают их своим знакомым.
Не все женщины с вокзала знают русский: те, что постарше им владеют, а те, что помоложе не всегда. Они слишком мало ходили в школу или вообще не учились. Шить умеют все. «Сейчас появилась такая мода выходить замуж в 14 лет, — объясняет Айшат. — Раньше женщины хотели пожить в свое удовольствие, а сейчас все хотят рожать детей. Или этого хочет их семья».
Товарищ Тупица
«Польский мы учим при помощи песен, — объясняет Марина из Варшавы. — Больше всего детям нравится „Халупы, welcome to" (хит 1980-х годов, посвященный курорту на Балтийском море, — прим. пер.), но я советую им петь „Через пустыни жар бежали на осле". Я объяснила матерям, что Христос тоже был беженцем, и, может быть, нам удастся достучаться до сердец поляков».
Марину знает весь Брест. Она водит детей с вокзала в кино и зоопарк, а пока было тепло, они ходили кататься на каруселях. Поначалу Марине всюду отвечали, что даром ничего не бывает, так что она отправилась в городскую администрацию.
«Товарищ Тупица, этим детям нужно помочь, говорю я, — рассказывает Марина. — А он мне отвечает, что ему очень жаль, но он ничего не может поделать, потому что у них нет белорусского гражданства. Тогда я пошла в кинотеатр и сказала, не вдаваясь в детали, что товарища Тупица проникся судьбами детей с вокзала. Сразу же нашлась возможность сделать скидку: я покупаю десять билетов, а в кино входят все. По той же схеме удалось справиться с директором зоопарка, владельцем каруселей и игровой комнаты „Джунгли"».
«Тупица» — это на русском «глупый человек», а Хуля, такая фамилия у Марины, звучит похоже на крепкое выражение, с помощь которого можно задать вопрос «почему нет?».
Волшебные карточки
«К нам приходит Марина, еще есть Мария, она тоже из Варшавы, — перечисляет Айшат. — Я слышала, Мария раздает такие карточки, с которыми проще пересечь границу. Белорусы приходят тоже: с подарками для детей, теплыми вещами. А некоторые просто так, чтобы поговорить, узнать, как живется в России. Ведь еще недавно мы были гражданами одного и того же государства».
Мария из Варшавы, то есть Мария Ксенжак (Maria Książak) из Польского центра реабилитации жертв пыток, — психолог. На основе разговоров с остающимися в Бресте чеченцами она готовит психологические заключения. Пограничники не могут их игнорировать или по крайне мере не хотят нести за это личную ответственность.
«Мне удалось помочь примерно ста беженцам, но еще сотни ждут нашей помощи, — говорит Ксенжак. — Люди, которые подверглись пыткам не могут пройти освидетельствование там, где это с ними произошло. Это бы закончилось очередным „допросом" такого человека или врача, который бы решился его осмотреть. Спустя несколько месяцев на теле жертв уже не остается заметных следов: раны затягиваются, следы от пыток током, которые часто применяют в Чечне, исчезают. Поэтому важно найти этих людей как можно раньше, когда они только приезжают в Брест, чтобы документально зафиксировать все следы пыток».
Мария вместе с другими психологами и врачами из своего Центра проводит тренинги для Пограничной службы. «Среди пограничников есть компетентные и отзывчивые люди, часто им просто недостает базовых знаний. Они мало знаю о Чечне, пытках, и, что хуже всего, не хотят ничего узнавать. На последней нашей лекции в Тересполе большинство слушателей вышли, не дослушав до конца. А иностранцы продолжают жаловаться на бесчеловечное отношение. Недавно я разговаривала с женщиной, которую „развернули" на границе, и в тот же день у нее случился выкидыш. В Пограничной службе легко получить профессиональное выгорание. Некоторые сотрудники запрещают себе испытывать эмоции, они упиваются властью и издеваются над людьми. Профессор Филип Зимбардо (Philip Zimbardo) изучал, как меняются люди, получая роль „охранника". Без соответствующей помощи они вживаются в роль „плохого" и начинают злоупотреблять властью. Кроме того польский министр юстиции Мариуш Блащак (Mariusz Błaszczak) заявил по телевидению, что в Чечне нет никакой войны, потребовав не пускать к нам чеченцев. А ведь война это не единственный повод, по которому человек может просить предоставить ему статус беженца», — говорит Мария.
Министр сказал еще одну вещь: что беженцы в Бресте — это «попытка создать новый миграционный маршрут для притока мусульман в Европу». «Новый?— смеется Айшат. — А как я ехала в 1990-х? Спроси ребят, они всегда рассказывают так: „Когда началась война, мой отец бежал через Брест. Когда на меня стал давить Кадыров, я бежал через Брест. Не знаю, что принесет будущее, но, возможно, и моему сыну придется здесь оказаться"».
За девушку кадыровца
Я ловлю завистливые взгляды из «мужского уголка» и отправляюсь к ребятам. Женщины шьют и обмениваются слухами, к ним постоянно кто-то приходит, у них шумно и весело. Мужчины скучают, но не горят изливать душу. Проблемы с властями или мафией — это для них признак слабости и унижения, а не, как для женщин, история, которой можно поделиться с сочувствующими слушателями. Впрочем, мужчин на вокзале меньше. Те, у кого еще остались деньги на аренду квартиры, выходят из дома, только если хотят попасть на утренний поезд или присмотреть за женой.
Никогда не знаешь, кто твой собеседник, — объясняет Руслан — журналист, приехавший в Брест с большой семьей. — Все говорят, что по вокзалу ходят кадыровцы и пугают людей, что достанут их даже в Европе. Пока у власти остается Путин, альтернативы Кадырову не будет. Пытки стали в Чечне обычным явлением. Наказать могут за неаккуратные высказывания, за грехи родственников или борьбу на стороне бывшего президента — Дудаева, который воевал против России. И, конечно, за экстремизм: и настоящий, и выдуманный».
Мужчины кивают головами, постепенно они становятся менее скованными и начинают рассказывать, как сюда попали. В их историях повторяются одни и те же мотивы: один стал объектом кровной мести из-за своего двоюродного брата, другой занялся бизнесом на неподходящей улице, третий влюбился в девушку кадыровца. Некоторые бегут от нищеты (в Москве, рассказывают они, их считают гражданами третьего сорта) или едут за недоступным в Чечне лечением для себя или своих близких. Те, кто помоложе часто бегут от призыва в армию: они не хотят отправляться на Украину или в Сирию.
«В такой атмосфере молодежь примыкает к радикальным течениям: это форма протеста против режима Кадырова. Такие здесь есть тоже: они поверили в обещания исламистов, а потом испугались и сбежали от них. Конечно, они не обмолвятся об этом ни словом, а будут рассказывать только о преследованиях, которым за это подверглись. В Европе все знают, у них там свои агенты, в результате нас всех подозревают в причастности к терроризму».
Мужчины строят планы, руководствуясь слухами: «Лучше всего ехать в Германию, там, я видел в YouTube, беженцы получают квартиру и землю». Квартиру возможно, а со статусом беженца для чеченца могут возникнуть проблемы. «А мне больше хочется остаться в Польше, здесь можно быстрее получить бумаги и разрешение на работу». Это так, только работы для чеченцев здесь мало. «А у нас родственники в Европе, мы хотим уехать к ним». Они не знают, что по Дублинской конвенции за выезд из Польши их могут депортировать. Они вообще плохо знакомы с законом о предоставлении убежища, не понимают своих прав и обязанностей. «Тебя это удивляет?— фыркает Руслан. — Мы никогда не жили в стране, в которой соблюдаются какие-нибудь законы».
Я не буду обманывать
Еще здесь есть Рамзан — элегантный и разговорчивый немолодой мужчина. Вначале все думали, что это агент Кадырова, потому что он приехал один, без семьи, а не границе не просил предоставить ему убежище, а рассказывал свою странную историю. Он провел в «мужском уголке» много времени, и теперь ему уже все верят.
Рамзан, как он рассказывает, родился в Казахстане, куда Сталин депортировал чеченцев. На родину, в Чечню он поехал в конце 1960-х вслед за женщиной. Он выучился на инженера в Новосибирске и до распада СССР работал прорабом на стройке, успев завести пятеро детей. На войну его, к счастью, не взяли из-за возраста. Он пытался, как все, заняться бизнесом, но его добили взятки. Дела пошли на лад в 2000-х, когда его знакомый взял кредит и занялся в Москве строительством. Они вместе проектировали эксклюзивные пентхаусы: Рамзан готовил документацию и обеспечивал поставки материалов. «Но в 2014 году ввели санкции, все рухнуло, потому что у компании был кредит в Сбербанке, — рассказывает Рамзан. — В то же самое время у моего двоюродного брата возникли проблемы с мафией. В конце концов однажды ночью его убили, а тело бросили у квартиры. Открыв утром дверь, его сын размозжил голову мертвому отцу. Адам не мог придти в себя: он бросил школу, целыми днями сидел дома. Некоторое время он жил у нас, в его семье после смерти отца было туго с деньгами. Через несколько месяцев он ушел к „лесным братьям"».
Это боевики-исламисты. В родном регионе Рамзана «лесные братья» живут обменом: они собирают черемшу, а бабушки приносят им еду. «Зачем бабушкам эта черемша, я не знаю, они продают ее на рынке по цене травы, — размышляет Рамзан. — Но чем еще в деревне заниматься?». Однажды, когда Адам, видимо, относил черемшу, его застрелили спецслужбы.
Рамзан нашел его тело на лесной дороге. Когда он вернулся с сыном домой, «они» уже поджидали. От сына потребовали, чтобы он рассказал о боевиках, но он такими вещами не занимается: ему 40 лет, у него семья и дети. Жена впала в историку. В итоге, взяв с собой мать Адама и младших детей, она уехала в Германию. Статус беженки она там до сих пор не получила.
«У них, к счастью, все хорошо, — говорит Рамзан. — Младшую дочку только жаль. Она еще ходит в школу, а ее там обижают, называют черной и толстой. Сейчас я чаще всего звоню ей». Рамзан не собирался ехать ни в какую Европу. Раз жена уперлась, пусть едет, но он надеется, что все еще образуется и они смогут безопасно вернуться в Чечню. Сталин выгнал оттуда его родителей, и будет настоящим позором уехать по собственной воле. Когда его семья бежала, он отправился в горы к дальним родственникам и, пожалуй, кадыровцы о нем забыли или потеряли его след.
«На беду, у меня начались проблемы с сердцем. Когда мне удалось наконец найти доктора, он сказал, что у меня скрытый порок сердца, значит, оно скоро может остановиться. Возможно, завтра, возможно, через несколько месяцев. Жена хотела ко мне приехать, но она лишилась бы шансов на получение статуса, ей пришлось бы остаться в Чечне, может быть, уже без меня. Так что я сам отправился в путь. Я не хочу оставаться в Европе, объясняю я на границе, позвольте мне только с ними попрощаться, увидеть их. Я пытался несколько раз получить визу, но мне ее не дали».
«Почему вы не рассказываете, что вас преследовали, не попросите международной защиты?» — спрашиваю я. «Потому что я хочу поехать только на две недели и вернуться, я не хочу никакой социальной помощи», — отвечает он. «Раз вы родились в Казахстане, вы могли бы купить себе какие-нибудь документы, подтверждающие, что у вас есть польские или немецкие корни», — просыпается во мне польская смекалка. «Я не обманывал при Советском Союзе, не обманывал во время войн, не обманывал, когда приходили за Адамом, и не буду делать этого сейчас. Я жил в разных местах: в Казахстане, в Сибири, в Москве, но я не мог вообразить, что человеку на границе можно 40 раз сказать, что ты хочешь попрощаться с семьей, а у него не дрогнет на лице ни единый мускул».
Тересполь слезам не верит
Понятно, что не все пассажиры поезда в Тересполь могут претендовать на получение статуса беженца. Таких шансов нет у тех, кто бежит от нищеты, плохой системы здравоохранения или хочет воссоединиться с членами своей семьи. Рамзана «ненадолго» тоже никто не впустит.
Между тем, согласно польскому и международному законодательству, заявление о предоставлении международной защиты может подать любой желающий, а рассмотрением документов должно заниматься Управление по делам иностранцев. Сейчас решения об их судьбе принимают сотрудники Пограничной службы, которые позволяют подать заявление одной-двум семьям в день.
Проблема беженцев из Тересполя заключается в процедуре «интервью». По рассказам иностранцев, пограничники не разрешают им говорить и требуют отвечать только на конкретные короткие вопросы. Собираетесь ли вы работать в Польше? Вы заявляли о проблемах с мафией в компетентные органы? Если вы собираетесь и не заявляли, значит, вы экономический мигрант.
На «интервью» не пускают журналистов, юристов и правозащитников. По польским законам, человек получает право на представителя после подачи заявления на получение статуса беженца, по европейским — с момента, когда он заявит о таком желании. Единственной организацией, которой позволили ознакомиться с этой процедурой, было Бюро уполномоченного по правам человека. «Следует отметить, что разговор на границе продолжается не больше двух минут и проходит в не очень располагающей атмосфере, — говорит представительница Бюро Иоанна Субко (Joanna Subko). — Из двадцати семей, которые рассказывали о том, что они подверглись преследованиям, пропустили только две».
Из доклада Ассоциации правовой интервенции следует, что проблемы в Тересполе начались уже давно, однако, раньше они не приобретали такого масштаба, а вмешательство представителей НКО обычно давало результат. Все изменилось на рубеже 2015 и 2016 годов, когда число людей, претендующих на статус беженца, резко возросло (в тот же самый период российский «Мемориал» констатировал, что в Чечне участились случаи незаконного задержания граждан). В 2016 году у чеченцев приняли 7 000 заявлений, в 85 000 случаев (это в четыре раза больше, чем в 2015 году) во въезде было отказано.
Айшат была права, говоря, что в Брест ездили отцы и деды. С 1990-х годов международную защиту в Польше получили больше 80 тысяч чеченцев, большинство из которых прибыли через Брест. Примерно 7 000 остаются в нашей стране до сих пор.
Долгие годы Польша была одной из немногих стран, в которой чеченцы могли получить убежище. Другие государства ставили на первое место отношения с Россией. Сейчас эти люди больше не могут рассчитывать на Польшу: против беженцев настроена правящая партия «Право и Справедливость», а Германия и Франция требуют сделать границу в Бресте более герметичной. Это связано с тем, что многие чеченцы едут через нашу страну к своим семьям на Запад, и живут там нелегально, поскольку если они подадут заявление еще раз, им будет грозить депортация.
Брестские ворота закрываются все плотнее, а заявления МВД о намерении внести поправки в закон об иностранцах, не предвещают чеченцам ничего хорошего. А если позиция России на международной арене будет укрепляться, помощи им будет ждать неоткуда.
