Александр Кожев был российским аристократом, профессором философии, высокопоставленным французским госслужащим, возможно, шпионом, а также одним из наименее правдоподобных ранних создателей Евросоюза.
Он вдохновил целое поколение интеллектуалов и с высоты своей должности влиятельного чиновника во французском министерстве экономики давал наставления ряду политиков, некоторые из которых в будущем стали французскими и европейскими лидерами.
Хотя у идеи Союза много отцов, Кожев сыграл важную роль в том, чтобы воплотить ее в жизнь, поспособствовав заключению Римского договора — документа, который учредил Европейское экономическое сообщество и в котором был сформулирован принцип «все более тесного союза».
Однако не стоит думать, что кто-то из 27 лидеров стран Евросоюза вспомнит имя Кожева, когда в субботу, 25 марта, они будут праздновать 60-летнюю годовщину подписания этого договора.
Жизнь Кожева оказалась не слишком долгой и была пронизана разного рода спорами и противоречиями. После того как он умер в Брюсселе в возрасте 66 лет, его посмертно обвинили в шпионаже в пользу Москвы. Его близкие друзья пытались оспорить это обвинение.
Но непродолжительность своей жизни он с лихвой компенсировал интенсивностью окружавших его дебатов и противоречий. Однажды он назвал себя «совестью Сталина», и он, несомненно, получал удовольствие от своей роли агента-провокатора, несмотря на то, что он помогал закладывать основы послевоенного политического порядка в Европе.
Исполнитель множества ролей
Александр Кожевников родился в 1902 году в богатой московской семье (его дядей был художник Василий Кандинский) и покинул Россию в 1920 году после революции. Он изучал философию в Германии, потом переехал во Францию и сменил фамилию на ее более благозвучный французский вариант — Кожев. С 1933 по 1939 год он преподавал в престижной Практической школе высших исследований в Париже.
Его семинары, посвященные немецкому философу Гегелю, вошли в легенду. Среди его студентов был психоаналитик Жак Лакан (Jacques Lacan) и политолог Раймон Арон (Raymond Aron), а также писатель Раймон Кено (Raymond Queneau). Экономист Робер Маржолен (Robert Marjolin), позже ставший одним из двух французских комиссаров в первой Европейской комиссии, тоже входил в круг близких знакомых Кожева. Его дружба с политическим философом Лео Строссом (Leo Strauss) вылилась в публичные дебаты длиною в жизнь.
В 30-е годы Кожев был откровенным сталинистом. «У него не было иллюзий относительно варварской природы сталинского режима, — отмечает профессор международного права Роберт Хауз (Robert Howse) в одном из своих эссе, опубликованных на сайте Института Гувера. — По всей видимости, Кожев скорее считал, что вынужденная „модернизация" была единственным или самым быстрым путем России к той ступени, на которой она смогла бы мирным путем преобразоваться в правовое государство. Сталин был просто инструментом постистории».
Фрэнсис Фукуяма (Francis Fukuyama) адаптировал и популяризировал тезис Кожева о «конце истории», который — и в этом его отличие от тезиса, изложенного Фукуямой в его более поздней работе — обозначает конец идеологической борьбы, начатой Французской революцией и Наполеоном, а не триумф западной либеральной демократии.
Книга Кожева о Гегеле, которую американский философ Аллан Блум (Allan Bloom) назвал «одной из нескольких важнейших философских книг XX столетия», до сих пор входит в основную библиографию по этому немецкому философу и считается интеллектуальным вкладом Кожева в формирование поствоенной политической идентичности Европы.
«Он стал одним из немногих европейских деятелей, которые занимали центральные позиции как на дипломатическом, так и на культурном уровне», — написал итальянский философ и журналист Марко Филони (Marco Filoni), собравший множество статей, написанных друзьями Кожева о нем, в книге под названием «Kojève mon ami».
С 1945 года и до своей смерти в Брюсселе в 1968 году Кожев занимал широкую, но неопределенную позицию в департаменте торговли министерства экономики Франции.
«Он входил в состав французской администрации, но у него не было какой-то конкретной роли», — отметил Раймон Фан ван Фи (Raymond Phan Van Phi), бывший высокопоставленный чиновник Еврокомиссии, работавший с Кожевым в 1960-х годах. По его словам, отчасти сила Кожева объяснялась тем фактом, что «он оказывал огромное интеллектуальное влияние на архитекторов французской экономики, которые также были основными представителями Франции на переговорах».
Бывший премьер-министр Франции Раймон Барр (Raymond Barre), который был помощником Кожева, однажды охарактеризовал его как «блестящего переговорщика» и «сильного посредника французской торговой политики», добавив, что Кожев «оказал огромную услугу по время переговоров по Римскому договору».
Дипломатический террор
Кожев пришел в министерство экономики Франции сначала как переводчик (он знал санскрит, русский, французский и немецкий языки), а затем он поднялся по служебной лестнице, заслужив репутацию грозного переговорщика.
«Появление Кожева вызывало панику в других делегациях, — вспоминал Бернар Клапье (Bernard Clappier), высокопоставленный французский чиновник и бывший глава администрации Робера Шумана (Robert Schuman), бывшего премьер-министра Франции и одного из основателей союза. — Он был исключительно умен».
Кожев сумел создать влиятельное трио с Клапье, который тоже работал в министерстве экономики, и Оливье Вормсером (Olivier Wormser) из министерства иностранных дел (позже он занял пост главы Банка Франции). По словам Вормсера, это трио помогло сформулировать послевоенную политику Франции.
После войны господствовал протекционизм, но Кожев пустил в ход свои знания, чтобы добиться уменьшения пошлин и других торговых барьеров. Идея Кожева сделать открытым рынок шести членов-основоположников — Германии, Франции, Италии и стран Бенилюкса — осуществлялась «посредством общих списков продуктов, которыми бы страны могли торговать свободно, потому что цель была в том, чтобы добиться всей этой либерализации одновременно», как написал Барр.
Такой образ мыслей помог заложить основы Римского договора, и этот «метод позволил нам создать общий рынок уже в 1968 году, то есть на год раньше, чем предусматривал договор», как написал Барр.
По словам Барра, многие считали Кожева провокатором, которым получал удовольствие, сея хаос за столом переговоров, а затем предлагая решение, с которым все могли согласиться и которое его устраивало.
В начале 1960-х годов, когда Европейское экономическое сообщество столкнулось с проблемами на переговорах с американцами, за помощью обратились к Кожеву, как написал канадский дипломат Родни Грей (Rodney Grey) в одной из своих статей, потому что он умел разворачивать переговоры так, что все соглашались на его условия. Однако американским чиновникам не понравилась его тактика, и они прозвали Кожева «змеей в траве».
«Он получал удовольствие, указывая американцам на нехватку у них последовательности», — вспоминал Вормсер.
За свою службу Кожев получил Орден Почетного легиона, считающийся высшей наградой во Франции. Однако после смерти Кожева его верность Франции была подвергнута сомнениям.
Обвинения в шпионаже
В сенсационной статье 1999 года французская газета Le Monde заявила, что обнаружение некого документа российской разведки доказывает, что русский мыслитель был агентом советских спецслужб.
Хотя нет было почти никаких доказательств, «британская правая газета Daily Telegraph с мелодраматической аллитерацией заявила, что „этот чиновник-чудотворец оказался злонамеренным шпионом"», как написал Мэтью Прайс (Matthew Price) в статье под названием «Шпион, любивший Гегеля» (The Spy Who Loved Hegel).
С точки зрения канадского дипломата Грея, эти разоблачения вряд ли можно считать удивительными, учитывая провокационные заявления Кожева. Его считали настроенным против США и Великобритании, и многие воспринимали его стремление продвинуть европейский проект как попытку помешать американской власти. Однако, по мнению Грея, без веских доказательств сложно судить, действительно ли Кожев был шпионом Кремля.
Его друзья не поверили этим слухам. «Я никогда не верил этим обвинениям», — сказал бывший чиновник комиссии Фи.
Вормсер тоже относился к ним весьма скептически. «Я ни на секунду не поверю, что он был коммунистом. Мне он всегда казался скорее реакционером».
Раймон Арон написал, что на самом деле Кожева неверно понимали: его высказывания были скорее неустанными попытками эпатировать буржуа, провоцировать и обескураживать, но в конечном счете он «служил французской родине по собственной воле и с безукоризненной верностью».
Что касается вопроса о том, почему профессор философии стал чиновником, Арон написал, что Кожев сам на него ответил: «Я хотел узнать, как создается история».
