В настоящее время основные направления нашей западной модели общества стремительно теряют никогда ранее не подвергавшуюся сомнениям самоочевидность. Причин для этого множество: правые националисты в западной Европе, левые популисты в южной Европе (партии Сириза (Syriza), Подемос (Podemos)). Но особенно фатальное влияние оказывают авторитарные перемены в отдельных частях восточной Европы, отделение Эрдогана от Европы, срыв Арабской весны и атака Путина на политический порядок, установившийся после 1990 года. Но, прежде всего, сказывается изоляционное развитие в США, симптомом которого является экономический национализм Трампа. Эти факторы давления связываются между собой неизвестным до этого образом.
Ошибается тот, кто считает, что речь идет только о политических интересах и вопросе о соответствующей репрезентации и балансе сил. Явно высказанный откровенный отказ от «трансатлантического запада» (как говорил российский министр иностранных дел Лавров и европейские правые популисты) или неявно содержащийся (критика Трампа свободной торговли и глобализации, а также конституционные планы Эрдогана) являются не только попытками поставить взаимодействие государств на основу, базирующуюся только на власти и интересах, которую мы знаем из истории XIX века. Это намного глубже уходящий отказ от западных ценностей, которые связывают проект Запада с 1776 года исторически и с 1789 года — нормативно: неотъемлемые права человека, верховенство права, разделение властей, народный суверенитет и представительная демократия.
Теперь самоуверенность запада неслучайно так сильно, как никогда раньше, связана с давлением извне и изнутри на нормативный проект запада. В противоположность этому, по-видимому, комфортная обстановка во время западно-восточного конфликта вышла из однозначной и негативной альтернативы. После решения западно-восточного конфликта доминировала наивная самоуверенность запада, заметная в невысказанной безальтернативности собственной модели общества.
Следствием стала двойная невнимательность: во-первых, по отношению к негативным последствиям, присущим западной модели. Во-вторых, по отношению к фактически имеющимся альтернативам, которые давно появились в результате капиталистического открытия Китая, продолжающего оставаться народной диктатурой, и, недавно, из «исламистского проекта». Большой шанс для нынешнего беспорядка, однако, заключается в том, чтобы заново оценить актуальный потенциал и возможности запада и отсюда получить конкретные выводы для преобразования.
Прежде всего, является ли еще канон западных ценностей вообще приемлемым и уместным? Историк Генрих Август Винклер (Heinrich August Winkler) не допускает в этом никаких сомнений: история западного проекта не закончится еще долгое время, так как «взрывная сила идей 1776 и 1789 годов еще долго не будет исчерпана» и «нормативный проект в отношении универсальности прав человека» еще не завершен. Отсюда тогда возникают четыре мощных поля напряжения. Во-первых, кризис управления, возникший в ситуации, когда запад стал целевым регионом для миграции. Какое значение в этой взаимосвязи еще имеет «универсальность человеческих прав»? Проявились глубокие расхождения в готовности принятия развивающихся стран. В то же время обнаружилась относительная слабость в борьбе с причинами бегства, как и провал дипломатии в Сирии.
Должны ли мы перестать ссылаться на выступление Ханны Арендт (Hannah Arendt) «WeRefugees» («МыБеженцы») — эссе о политической самоидентификации беженцев, и занять именно по отношению к перемещению беженцев нормативно согласованную позицию?
Во-вторых, кризис элиты с вытекающим отсюда выводом о том, что типичное для истории запада самопронизывание своими ценностями фундаментально ослаблено. На самом деле необходим «секуляризованный святой», как его назвал экономист Вильгельм Рёпке (Wilhelm Röpke), подразумевая под этим общепринятые образцы для подражания. Сегодня мы говорили бы о политически-культурном классе. Однако эти «святые» пропали у нас повсюду в западном мире.
Это отсутствие заслуживающей доверия элиты идет рука об руку с эмфатическим антиэлитизмом в широко распространенном популизме. Может ли запад без адекватного проблеме обсуждения элит при общественных проблемах уверенно идти своим путем? В-третьих, кризис СМИ: демократия и резистентные к меньшинствам права большинства функционируют только в здоровом «публичном пространстве» (Ханна Арендт), которое служит для обмена мнениями и ведения переговоров гражданского общества. Это предполагает функциональные СМИ и дискурсы, основанные на фактах.
Во времена фейковых новостей, «альтернативных новостей» и «постфактических дискурсов» мы теряем эту основу. Общество распадается на предвзятые сообщества, общее нельзя больше сформировать. Это процесс, который за счет новых технологий и социальных сетей будет только ускоряться. Насущный вопрос: как мы защитим наше публичное пространство?
В-четвертых, кризис легитимности политики вследствие неудержимо растущей бюрократизации, только лишь стратегической работы с общественностью и «далекой от народа» политики. Сюда также добавляется стремление управлять и интегрировать все большие пространства, чтобы противостоять глобальной конкуренции. Вследствие этого центры власти исчезают вдали. Из этого следует рост исполнительной власти в США и «дефицит демократии» в ЕС. Несмотря на глобальные взаимосвязи, существуют веские причины для возрождения принципа субсидиарности.
Ускорение интеграции. Но что означает кризис запада для его экономического порядка, рыночной экономики? Глобализация нашего времени с падением «железного занавеса» приобрела новое качество. В то же время было утеряно осознание того, что эта глобализация, связанная с «историей запада», сама является нормативным проектом. Ускорение всемирной экономической интеграции связано с перспективой создать надежную базу на основе западных ценностей, и стабилизировать ее снова посредством экономических успехов. Нейтральная точка зрения на глобальную рыночную экономику с прицелом на Китай создает серьезное противодействие содействию глобализации на западе.
Свободная торговля и беспрепятственный оборот капитала, необходимые для увеличения благосостояния, могут иметь также и серьезные разделяющие последствия: в соответствии с доходом и в региональном плане. Государства с разумной инфраструктурной политикой — материальной и нематериальной (образование) инфраструктурой — держатся лучше. Дисбаланс в старых промышленных регионах должен быть устранен посредством эффективных стратегий.
Обеднение или отсталость целых регионов и стран не может быть реальностью успешного запада. Эти долгое время игнорируемые последствия глобализации трактовались там, как потеря контроля: подверглись влиянию неизвестных сторонних сил.
Ответы на потерю контроля. Из всего этого следует, что нормативный проект запада не мертв, как утверждал Лавров, а требует ремонта. Только рассказа о западно-трансатлантических ценностях (также как и рассказа об европейской идее мира и процветания) больше недостаточно, хотя он неизменно верен. Он нуждается в применимом к жизни переводе. Это требует ответов на фундаментальные потери контроля в результате глобализации, финансового кризиса и диджитализации.
Вызванный этим в западном обществе кризис идентичности в настоящее время находит только негативные подтверждения изоляции, будь то социально-политическая, или торгово-политическая. Однако речь должна идти о том, чтобы сознательно установить в G20 главенство политики посредством дебатов о в равной степени значимых вопросах регулирования и установления стандартов с помощью обратной связи с нормативной базой рыночной экономики, ее закрепления в западных ценностях.
Кроме того, речь должна идти о том, чтобы реалистично обосновать новые перспективы подъема с помощью дифференцированной региональной политики на западе, которая эффективно борется с актуальными проблемами образования, последствиями разделения и региональными различиями в развитии. Если это произойдет, станет возможным серьезное восприятие моральных обязательств запада миром, там, где они особенно востребованы: в политике развития и политике беженцев. Но это будет по-настоящему возможно, только если приступить к решению социальных проблем дома и создать правдоподобные перспективы подъема.
Рассел Берман является профессором гуманитарных наук в Стэнфордском университете и старшим научным сотрудником Гуверовского института (Hoover Institution).
Михаэль Хютер — директор института немецкой экономики в Кельне.
