Над окраинами Авдеевки поднимается черный дым. Пожарище продолжает тлеть. По руинам бродят двое стариков. Раньше здесь стоял их дом. Ночью в него попали артиллерийские снаряды, запущенные из так называемой Донецкой Народной Республики.
«Стреляли вроде бы далеко, но я на всякий случай спустилась в подвал, а потом — мгновение, взрыв и… дома уже не было», — рассказывает женщина. Ее зовут Наталья, она прожила здесь больше 70 лет. «Уцелела пара ложек, больше ничего, хотя они такие черные, что не знаю, удастся ли их отмыть», — вздыхает она, бессильно опираясь на единственную уцелевшую стену и вглядываясь в руины. Ее муж осторожно перекладывает тлеющие доски. «Я успел выбежать. Мы за всю жизнь так не набегались, как за эти три года войны», — горько улыбается он.
«У меня было три кошки, такие красивые. Мару-у-уся, Бася, Маська! — зовет тихо старушка и оглядывается по сторонам. — Раньше они всегда прибегали, когда я их звала… Боюсь, что они тут погибли», — ее глаза наполняются слезами.
Муж Натальи подходит к делу с практической стороны. «Хуже всего, что пропали куры и голуби. Из-за войны цены растут, на одну пенсию прожить невозможно, так что мы продавали яйца. Часть голубей, наверное, спаслись, кур было 40 штук, а тут я вижу только шесть», — показывает он на кучку жмущихся друг к другу вялых птиц. Вариант отъезда из Авдеевки он не рассматривает даже сейчас. «Куда нам ехать, если мы прожили здесь всю жизнь?» Стариков окружают журналисты. Они спрашивают, знают ли те, что российские снаряды, которые разрушили их дом, запрещены минскими соглашениями. Нет, они знают только, что лишились дома.
Не так, как в кино
Два мальчика в пуховиках играют в мяч рядом с детской площадкой. Они не обращают внимания, что бегают по грязи, а в окружающих домах выбиты стекла, не слышат, что вдали звучат выстрелы. Это Ваня и Дима — 11-летние близнецы. Они объясняют мне, что ночью на котельную около их школы упал снаряд, так что занятия отменили. «Хорошо, что нет уроков, хотя жаль, что из-за войны», — радуются они.
Я спрашиваю, не боятся ли они выходить на улицу. Мальчики не сразу понимают мой вопрос. Проведя три года в прифронтовом городе, они привыкли к опасности. Выстрелы стали для них будничным явлением, как лай собак или гудки автомобилей. «А, надо бояться, потому что стреляют? Это далеко, у военных, — отвечают они, подразумевая ближайшие украинские позиции, на которые падают бомбы. — Это такой калибр, что до нас не долетит, — заверяют они со знанием дела. — Когда начнут стрелять ближе, мы спрячемся. Иногда выйти на улицу страшно, но сидеть дома тоже страшно, страшно скучно».
Мальчики удивлены, что кто-то взрослый задает им вопросы о войне. «Война… Ну, я представлял себе ее иначе, — задумчиво говорит Ваня. — Как в фильмах. Я не знал, что когда война, нет света, поэтому нельзя включить компьютер. Это, наверное, самое плохое. И еще, что все уезжают», — добавляет он. До войны в Авдеевке было почти 40 тысяч жителей. Сейчас их количество уменьшилось вдвое. «Мы бы тоже уехали, но все родственники живут здесь, поэтому переезжать нам некуда». «А вы знаете, кто воюет в этой войне?» — спрашиваю я. «Взрослые», — решительно отвечают они и убегают играть в мяч.
У нас нет шансов
«Да, я тоже воображал, что все будет по-другому. Я думал, человек на войне может что-то изменить, а здесь такое бессилие. Война устроена так, что ведут ее политики, а воюем мы. Президент Порошенко не смог о чем-то договориться с Путиным, и по нам стреляют из танков. Переговоры „нормандской четверки" в каком-нибудь Гамбурге сильнее меняют события на фронте, чем то, как мы тут воюем», — размышляет кареглазый парень в хаки. Это восемнадцатилетний Коля. Мы сидим в окопе на позиции в нескольких сотнях метров от оккупированной сепаратистами территории. Коля рассказывает, что год назад он бросил учебу и подписал контракт в армии. Он рассказал родителям, что уехал на войну, только после того, как убили его товарища.
«Я пил с ним кофе, а через 10 минут он был уже мертв, — говорит он с напускным спокойствием, принимая позу человека, который знает о смерти все. — Тогда я понял, что родители должны знать, где я, на случай, если… Так что я позвонил маме и признался, что я вовсе не в Киеве, а под Донецком. Родители не удивились.
В конце концов, они сами меня так воспитали. И еще я понял, что у нас нет шансов. Если бы на противоположной стороне воевали настоящие сепаратисты, то есть местные бунтовщики, мы бы отбили весь Донбасс за месяц. Шансы были бы равны. Но там ведь профессионалы из российской армии, некоторые из них даже прошли Чечню. Мы знаем, кто там воюет, они постоянно снимают видео и выкладывают его в сети „ВКонтакте". Впрочем, никто уже не скрывает: против нас выставили 1-й армейский корпус ДНР, а он непосредственно подчиняется российским генералам. — Коля поправляет не по размеру большую каску, которая съезжает ему на глаза. — В любой момент они могут бросить на нас больше российских войск, начать вторжение, и тогда — всё. Но что нам делать? Если мы сдадим Авдеевку, потом придется отдать следующие города в Донецкой области, а дальше уже находится мой родной город Днепр. Так что мы воюем, хотя, возможно, шансов у нас нет. Мне снятся кошмары. А потом я просыпаюсь здесь. Не знаю, что страшнее: сон или явь».
Лишь бы не стреляли
«Вы знаете, почему по нам стреляют из Донецка?— спрашивает пожилая женщина, стоящая у местной больницы. — Потому что к нам привезли украинских военных! Пока их не было, не было и обстрелов!» «Не было солдат, не было войны…» — вздыхает санитар, который вышел на улицу покурить.
«А мы?— возмущается старушка. — Все местные жители готовы отдать город России, лишь бы не стреляли. Я не хочу, чтобы мои внуки делали уроки, сидя в подвале и светя на тетрадь фонариком. Три года под бомбами, три года без света и воды. Мы не хотим ни России, ни Украины, мы хотим жить!»
Город содрогается от серии взрывов. Через мгновение у больницы с визгом тормозов останавливается военный санитарный автомобиль. Украинские военные помогают выйти из него подростку. Им приходится поддерживать его, кажется, что он готов в любой момент упасть. Второго мальчика выносят на носилках. Он тихо стонет. За ним идет рыдающая черноволосая женщина. «Вот видите! Кто-то спрашивал, за кого мы, за Россию или за Украину?» — шипит старушка.
Нас нагнала здесь война
«Старший сын сидел там, за компьютером, — темноглазый мужчина средних лет показывает на какую-то точку среди руин. — Младший был в своей комнате. — Он показывает груду обломков, на которые с верхних этажей упал диван. — Три года назад сделали ремонт…» — повторяет он, будто не веря собственным словам, и гладит пострадавшие от взрыва белые обои в голубой цветочек. От его квартиры в пятнадцатиэтажном доме осталась только гостиная и кухня. Дальше зияет огромная дыра на три этажа.
Потом он приходит в себя и обращается к журналистам, фотографирующим руины: «Извините, меня зовут Тельман. Вы ведь мои гости, может быть, выпьете чаю?» — настаивает он. Он подает турецкий чай в своей засыпанной штукатуркой кухне и рассказывает, что его семья приехала из Азербайджана 30 лет назад. «Мы бежали от войны. Но война нагнала нас и здесь, у меня нет больше сил бежать», — говорит он.
Я спрашиваю, какие у него планы на будущее. Он собирается остаться в Авдеевке, потому что податься ему некуда. «Хорошо, что жена в больнице, до ее возвращения я хотя бы наведу немного порядок», — говорит Тельман, хотя квартире уже не поможет ни уборка, ни новый ремонт. Ее, скорее, следует отстроить заново.
В кухню, хромая, заходит худой мужчина на костылях. Нога у него ампутирована до бедра. «Это Виталий. Ногу он потерял в Афганистане, война догнала и его», — представляет хозяин гостя.
Виталий сжимает в руках помятый паспорт и купюру в 200 гривен. Это единственные деньги, которые у него остались. «Вы удивляетесь, как я тут выжил? Я открою секрет, — рассказывает он заговорщицким шепотом. — В Донбассе идет война добра со злом. Танки и артиллерия — это орудия дьявола. А вот моя икона, — он вынимает из кармана изображение на позолоченном листке бумаги. — Когда все рухнуло, она была при мне. Пушки растопят землю, но не людские души. То же самое я чувствовал в Афганистане. Люди ничего не знали про глухие афганские деревушки, а сейчас никто не знает, где находится Авдеевка. От людей помощи ждать бесполезно. Нам остались только иконы».
