В Областном центре культуры молодежи Калининграда — российской территории на Балтийском море — собралась группка бледных подростков. Это — модели, участвующие в показе мод, на который прибыли полторы сотни редакторов и закупщиков. Большинство гостей, слетевшихся со всего мира, чтобы увидеть осенне-зимнюю коллекцию 32-летнего дизайнера мужской одежды Гоши Рубчинского, стоят — 40 стульев с обивкой из потертого бархата хватило не всем. Модели выходят из-за простого белого занавеса и шествуют, скрипя кроссовками, по паркетному полу мимо длинного ряда тусклых зеркал. Их одежда выглядит такой же скромной, как и окружение: полувоенные рубашки с погонами, матросские бушлаты, галстуки с зажимами, спортивные костюмы с кириллическими надписями. Многие из зрителей девять часов добирались сюда из Лондона, в котором на этой же неделе открылся январский показ мужской моды. На следующий день они отправляются в маленький калининградский аэропорт, чтобы успеть на показ Ermenegildo Zegna — первое событие в мужском модном календаре Милана в этом году. В Москве их ждет неудобная стыковка рейсов.
Зачем же эти люди отправились в такое путешествие — тем более, в середине зимы? Потому, что Рубчинский сейчас — одно из самых важных имен в модной индустрии, и потому, что российское влияние на моду сейчас так велико, что его можно сравнить только с началом прошлого века, когда мир восхищался «Русским балетом» Сергея Дягилева. Дягилевский балет серьезно повлиял не только на современную хореографию и музыку, но и на предвоенную моду. Собственно говоря, его костюмы и стали этой модой. Чтобы убедиться в этом, достаточно заглянуть в любую книгу по теме. В 1909 году дебютный парижский сезон «Русского балета» принес в моду яркие цвета и экзотичность, наперекор эдвардианской тяге к пастельным тонам и извилистым линиям в духе ар-нуво. Поль Пуаре во многом вдохновлялся творчеством родившегося в Белоруссии Льва Бакста, который создавал декорации и костюмы для «Русского балета». Бакст играл с контрастами цветов в традиционной русской вышивке. Силуэт сарафана — русского народного платья — превратился у него в тунику, надевавшуюся поверх штанов, которая в 1912 году в руках Пуаре стала костюмом для спектакля «Минарет» с державшейся на обручах юбкой-абажуром. Революционные, на первый взгляд, идеи Пуаре, вдохновившие множество последователей — чистые цвета, шаровары, узкие юбки, восточные тюрбаны, казацкие куртки с вышивкой и меховой оторочкой — на деле пришли со сцены «Русского балета».
Влияние дягилевского балета сохранялось долго после распада труппы, состоявшегося в 1929 году. Даже почти 50 лет спустя, в конце 1970-х годов оно чувствовалось в «Русской коллекции» Ива Сен-Лорана. Его осенне-зимний показ 1976 года включал в себя сапоги с кисточками, славянские вышивки и характерные меховые шапки — так называемые папахи. В сущности, это был не столько русский стиль, сколько фантазия на тему России — точно так же, как дягилевский балет идеализировал Россию, рисуя не реальную страну, находившуюся на грани революции, а красоты царского прошлого, и романтизировал крестьян (и крепостное право), игнорируя неприятные современные реалии. Кстати, в самой России «Русский балет» так и не смог выступить из-за политической нестабильности, воцарившейся в стране вскоре после дебюта труппы. В сущности, что в 1909 году, что в 1976 году, для моды Россия как источник вдохновения выступала просто образом «другого», позволяя приобщиться к романтике экзотической страны и иного времени.
Может показаться, что одежда, которую Гоша Рубчинский показывал в Калининграде, идет наперекор этой тенденции. Его наряды — русские, но они подчеркнуто основываются на реальности, а не на фантазиях. Рубчинский — бледный, бритоголовый — напоминал бы гопника, если бы не его располагающая улыбка. Его часто упоминают в одном ряду с Демной Гвасалией — дизайнером Vetements, занявшим в 2015 году престижный пост креативного директора Balenciaga, — и с Лоттой Волковой — стилисткой, работавшей с британским брендом Mulberry и с итальянским брендом Emilio Pucci. Вместе они обеспечивают нынешнюю популярность русской моды и нового балета — танцу между эстетикой Восточного блока и Западного мира.
Отсылая в первую очередь к скудости и странности СССР, рухнувшего 25 декабря 1991 года, одежда Рубчинского выглядит как контрафактная версия западных спортивных костюмов. В его последней коллекции есть яркие синтетические майки с русским словом «футбол». Они производятся совместно с Adidas, однако сочетание логотипа из трех полосок с кириллицей создает специфический шарм подделки. Рубчинский достигал аналогичного эффекта в прошлом сезоне, когда он работал с Kappa и Fila, сочетая их логотипы с узнаваемым шрифтом своего родного языка. Для человека, не знающего русский, эти надписи выглядят чем-то абстрактным, но это не мешает мешанине перевернутых букв быть вполне узнаваемой.
Демна Гвасалия не использует русских букв, но и в его эстетике есть отчетливый советский привкус: беспорядочные слои слишком большой или слишком маленькой одежды, неуклюжие пропорции, странные материалы вроде искусственной кожи или люрекса. Они отсылают к тем нелепым и старомодным нарядам, которые были характерны для последних лет коммунистического режима, когда, как вспоминает Гвасалия, простая пара джинсов Levi's была ценностью, добывавшейся трудными и не всегда законными путями.
Гвасалия родился в Грузии, у Черного моря; Рубчинский — москвич; Волкова выросла во Владивостоке, у российской границы с Китаем. Ее работы наглядно высвечивают эстетическое родство между ней Гвасалией и Рубчинским. Все трое фокусируются на мешковатой уличной одежде, синтетических тканях и смелых основных цветах — то есть на том, что носили в юности. Этот стиль — однозначно восточноевропейский, со странной тягой к уродливому и необычному — не выглядит высокой модой, точнее не выглядел ею до недавнего времени. Тем не менее, теперь он господствует на многих подиумах. Вероятно, поэтому Волкова сейчас пользуется таким успехом как разработчик рекламных кампаний, показов мод и журнальных стилей. Поэтому одежда Рубчинского продается более, чем в 140 магазинах по всему миру. Поэтому Гвасалия стал креативным директором Balenciaga. Эта тенденция породила ряд подражательных брендов (и от ведущих европейских модных домов, и от московских стартапов) — с русскими надписями, безразмерными одеяниями, дерзкими цветами и явной агрессивностью. Эта же эстетика царит сейчас и во множестве модных журналов. «Сейчас русский стиль на гребне. Он в тренде. — объясняет Волкова. — Для нас же он просто то, с чем мы росли. Теперь он смотрится по-другому и очень современно». Образы, которые создает трио, — это не сознательно сконструированные клише о России, а воспоминания о собственном опыте подростков из 1990-х годов. По сути это такое же отражение их личной реальности, как воспоминания Тома Форда о 70-х годах и клубе Studio 54.
Разумеется, не следует считать, что романтический образ России и наследие дягилевского балета ушли в прошлое. Всего в 15 минутах ходьбы от московской штаб-квартиры Рубчинского, расположенной у метро Баррикадная, в тени сталинского небоскреба, находится магазин Ульяны Сергееенко — 37-летней москвички, демонстрирующей свои роскошные (иногда до аляповатости) бюстье, цыганские юбки и бальные платья на парижских мероприятиях высокой моды. И стиль самой Сергеенко — алая помада как у куклы-матрешки, волосы, прикрытые платком, — стиль одежды, которую она создают, крайне далеки от Рубчинского. Сергеенко — бывшая жена российского страхового магната Данила Хачатурова — не только дизайнер, но и клиент модных домов. Ее творчество опирается на русскую историю и на современную тягу к ручным изделиям. На нее работает сотня мастеров, которые шьют, вышивают и украшают бисером, используя техники, характерные для народного костюма разных восточноевропейских стран, включая такие бывшие советские республики, как, например, Казахстан, в котором родилась Сергеенко. Силуэты ее костюмов отсылают к русской традиции: многослойные юбки, корсетные талии, странные головные уборы, включая всевозможные варианты кокошников — высоких, украшенных жемчугом гребней, которые можно увидеть на портретах русских цариц. Если Рубчинский и Гвасалия одевают нас по-пролетарски, то стиль Сергеенко — это странная смесь крестьянки и княгини: крестьянский наряд по княжеским ценам. В число ее клиентов входят многие российские знаменитости.
Образ царицы, предлагаемый Сергеенко и такими марками, как Valentino или Jean Paul Gaultier, неустанно искавшими в прошлом вдохновения в русском стиле, может служить символом другой линии русского влияния, сохраняющейся в моде со времен Дягилева. Это закрытые платья с длинными рукавами, бисерными вышивками и меховыми оторочками, смутно напоминающие русский крестьянский стиль и доступные только кошелькам олигархов.
Но что же означает новая русская эстетика Vetements и спортивных костюмов Рубчинского? Возможно, что российская молодежь тоже ценит свое наследие, пусть даже это не посконная народность и не великолепие царской России. Напротив, в ее случае речь идет о романтике совсем недавнего времени. «То, что на Западе сейчас называют „Восточным блоком", — это не современность, это девяностые, — объясняет Гвасалия. — По-моему, это нечто очень ностальгическое даже для тех людей из Восточного блока, которые считывают отсылки в моих или Гошиных работах. Это не нынешняя Россия — она совсем другая и не так интересна. Может быть, лет через десять, не знаю…»
Калининград — в сущности, эксклав, некогда бывший частью Германии, — выглядит по всем параметрам настоящей Россией. В его аэропорту висят яркие портреты Владимира Путина, напоминающие портреты Сталина. Сам город лишен московского гламура или петербургской живописности. Его архитектура выглядит безликой и немного захудалой, несмотря на немногочисленные сохранившиеся здания 19 века и несколько достопримечательностей, напоминающих, что до советской победы во Второй мировой войне, это был город под названием Кенигсберг. С точки зрения Рубчинского, Калининград представляет собой «маленький кусочек России посреди Европы». Этот образ легко спроецировать на самого дизайнера, который активно продает свою одежду в Париже — под эгидой Comme des Garçons — в магазины Европы, Азии и США.
Рубчинский не говорит о влиянии, вдохновении или даже о «русском стиле». Для него речь идет просто о «России». Именно это слово — кириллицей — он впервые напечатал под своим лейблом, как делают старые модные дома, использующие слово «Париж» как своего рода верительную грамоту. Это подразумевает, что он воспринимает свое творчество как естественную и неподдельную часть своей страны. Как правду о ней. Вероятно, такого эффекта и хотят добиться эти дизайнеры, создающие непримечательную, на первый взгляд, одежду, которая примечательна именно тем, что она отражает реальную российскую действительность — недавнюю, нынешнюю и, возможно, будущую.
Впрочем, может быть, это просто вопрос языковых предпочтений.
