На протяжении последних семи лет я читаю в Йельском университете пользующийся популярностью курс под названием «Будущий Китай». С самого начала основное внимание в этом курсе удалялось вопросам переходного периода в современной китайской экономике — её перехода от модели производителя, которая долгое время была успешной, к модели, опирающейся в большей степени на потребление домохозяйств. В лекциях рассматриваются также угрозы и перспективы, возникающие в ходе этой ребалансировки, и её последствия для стабильного развития экономики Китая и мира в целом.
Многие важные элементы переходного процесса в Китае встали на своё место (особенно это касается быстрого роста сектора услуг и ускорения процесса урбанизации), однако сейчас наблюдается явно новый и очень важный поворот. Китай, похоже, стал превращаться из пользователя глобализации в её двигателя. Новый Китай повышает ставки на свою связь с интегрированным миром, благодаря чему возникают новые риски и перспективы.
Признаки поворота появились ещё несколько лет назад. Стратегический сдвиг во многом стал следствием личной инициативы председателя КНР Си Цзиньпина, в частности, его внимания к идее «китайской мечты». Изначально эта мечта была некой националистической мантрой: речь шла о восстановлении сил, благодаря которому Китай вернёт себе былую роль на глобальной сцене, соизмеримую со статусом второй по размерам экономики мира.
Однако сейчас «китайская мечта» обретает форму конкретного плана действий, в центре которого находится программа «Один пояс, одна дорога» (OBOR). Это амбициозная, панрегиональная инициатива в сфере инфраструктуры, которая сочетает экономическую помощь с демонстрацией геостратегической силы и опирается на новый набор «китаецентричных» финансовых учреждений — на Азиатский банк инфраструктурных инвестиций, Новый банк развития стран БРИКС, фонд «Шёлковый путь».
Для тех из нас, кто изучает экономическую трансформацию Китая, такое развитие событий трудно назвать заурядным. И хотя переходный процесс ещё продолжается, я бы сделал акцент на трёх предварительных выводах по этому поводу.
Руководство Китая, по сути, признает сейчас, что стратегия роста, основанного на потреблении, оказалась труднее в реализации, чем предполагалось изначально. С 2010 года доля потребления в ВВП выросла всего лишь на 2,5 процентных пункта. Это намного меньше роста личных доходов, которого можно было бы ожидать после повышения доли сектора услуг в ВВП на 7,5 процентных пункта и доли городского населения с высокими зарплатами в составе населения — на 7,3 процентных пункта за тот же период.
Такое расхождение объясняется в основном «дырявой» системой социальной защиты, которая стимулирует высокий уровень сбережений на чёрный день из-за страхов за будущее. Тем самым тормозится рост дискреционного потребления. Хотя Китай сохраняет верность стратегии дальнейшей урбанизации и развития сектора услуг, он решил обратиться к новому внешнему источнику экономического роста для компенсации дефицита внутреннего спроса.
Во-вторых, глобальный «натиск» Китая обладает многими чертами старой модели производителя. Он позволяет перенаправить избыток внутренних мощностей, вызывающий растущую тревогу, на удовлетворение инфраструктурных потребностей проектов OBOR. При этом он опирается на госпредприятия в качестве двигателя данных инвестиций, что тормозит давно назревшие реформы в этом раздутом сегменте китайской индустрии.
Оборотной стороной новоявленной поддержки производственной модели роста стало снижение приоритета стратегии роста, основанного на потреблении. В ежегодном «Рабочем докладе» премьер-министра Ли Кэцяна (это программный документ по вопросам экономической политики) акцент на структурной трансформации, движимой потреблением, снижается на протяжении уже двух лет (в 2016 и 2017 годах эта задача была поставлена на третье место, при этом так называемые меры на стороне рыночного предложения получили более высокий приоритет).
В-третьих, новый глобальный подход Китая отражает изменения в управлении страной. И консолидация власти Си Цзиньпином является лишь частью более широкой картины. Перенос центра принятия экономических решений из Комиссии по национальному развитию и реформам при Госсовете в так называемые малые руководящие группы КПК имеет особенно важное значение, так же как и начатая антикоррупционная кампания, усиление цензуры в интернете и введение нового регулирования для неправительственных организаций.
В централизации власти трудно не увидеть иронии. Дело в том, что ранее Си Цзиньпин обещал порвать с глубоко укоренившимися властным блоками, а в объявленных в ноябре 2013 году на Третьем пленуме ЦК КПК реформах акцент делался на предоставлении более важной роли рынкам.
Однако в новом усилии Китая есть и более глубокая ирония. Он начат на фоне популистской реакции антиглобалистов, охватившей многие развитые страны. Обладая экономикой производителя, Китай долгое время получал самые большие выгоды от глобализации как с точки зрения роста экономики, ориентированной на экспорт, так и с точки зрения снижения бедности, благодаря применению избыточной рабочей силы. Такой подход сейчас зашёл в тупик из-за нарастающего внутреннего дисбаланса в Китае, посткризисного торможения глобальной торговли и роста протекционистских настроений, мишенью которых является Китай. В результате новые попытки Китая получить дополнительный толчок с помощью глобализации наталкиваются на серьёзные проблемы.
Появление более глобального Китая имеет важные последствия и для китайской внешней политики. Территориальные споры в Южно-Китайском море особенно заметны, однако рост присутствия Китая в Африке и Латинской Америке тоже начинает привлекать повышенное внимание. Новая стратегия страны поднимает возможно самый важный вопрос из всех: сможет ли Китай занять место гегемона, освободившееся после того, как президент США Дональд Трамп провозгласил изоляционистский подход под лозунгом «Америка прежде всего»?
Будущий Китай обретает черты страны с большей ориентацией на внешний мир, с большей напористостью и с большей концентрацией власти, чем я предвидел, когда начинал читать данный курс в 2010 году. Одновременно создаётся впечатление, что Китай стал менее привержен программе рыночных реформ, касающихся стимулирования личного потребления и реструктуризации госпредприятий. Трудно судить, изменит ли это результат «ребалансировки» Китая. Я надеюсь, что это не так. Впрочем, именно благодаря таким сюжетам и интересно преподавать прикладной курс, в котором приходится следить за постоянно меняющимся объектом исследования.
Стивен Роач — бывший председатель и главный экономист Morgan Stanley Asia. Он — старший советник в Институте международных отношений имени Джексона и старший лектор в Школе менеджемента в Йельском университете, а также автор работы «Несбалансированность: взаимозависимость Америки и Китая».
