Delfi начинает публиковать серию материалов проекта «ПостБалтика» российского журналиста Владислава Моисеева и литовского фотографа Артураса Морозоваса. Они десять дней путешествовали по Латвии, Литве и Эстонии, и сегодня мы начинаем знакомить вас с тем, что из этого получилось.
На подземной парковке фешенебельного делового центра среди автомобилей премиум-класса стоит игрушечный «Фиат» катастрофической расцветки. Красный, в оранжевую горошину с крупным логотипом литовского журнала для девочек-подростков на дверях. Если бы Хантеру Томпсону предложили отправиться на таком в Кентукки делать репортаж со скачек, он бы пустил себе пулю в голову, не дожидаясь 67-го дня рождения. Но нам предстояло объехать на этой «божьей коровке» Литву, Латвию, Эстонию и что-то понять о их жизни.
Артурас много раз бывал во всех этих странах и поначалу отнесся к нашему проекту скептически: он сомневался, что увидит что-то новое, что зацепит его фотографический взгляд. Я же в Прибалтике ранее не бывал и даже не подозревал, что называть эти три самостоятельных государства «Прибалтикой» не очень политкорректно. Но мне объяснили, что это болезненный осколок советского прошлого.
Два наших предыдущих проекта — «Там, где Россия» и «Крым» — хоть и отлично читались, но вряд ли кому-то понравились. Приятного там было мало. Мы пытались снизить градус безумия, подогреваемого пропагандой с обеих сторон, показать оттенки и полутона, но только больше раздражали представителей полярных точек зрения. Нам часто писали, что неплохо было бы проехаться по Латвии, Литве и Эстонии и показать непарадную сторону жизни этих стран со всеми их проблемами и болевыми точками. Я был уверен, что такой проект не состоится. Но вот мы в Вильнюсе, на подземной парковке загружаемся в нашу верную идиотскую машину и начинаем путешествие.
Мы снова не получили никакого задания или напутствия — нам просто надо было увидеть и понять как можно больше мест и людей, выйти за пределы комфортной бинарной оппозиции «враг-друг», которая постоянно генерирует все эти прекрасные боевые новости. О том, что Литва строит гигантскую стену на границе с Россией, страдает, но терпит давление кирзового сапога НАТО и трясется в приступах неконтролируемой русофобии. О Латвии, которая застряла в эпохе СССР, дискриминирует русскоязычное население и вообще скоро вымрет. Об Эстонии, которую поглотила наркомания, нацизм и еще черт знает что. И, конечно, о России, которая только и делает, что строит Европе и Америке козни, исподтишка управляет всем на свете и вот-вот всех аннексирует или хотя бы взломает своими мифическими хакерами.
Я был во многих европейских странах, но передвигался преимущественно на самолетах и поездах. Наверное, поэтому в моей голове сложилась довольно идиллическая открыточная картинка типичной Европы — современная столица со старым городом и несколькими небоскребами, вылизанные улицы, свободный английский, пряничные провинциальные городки, относительная культурная гомогенность не противоречит относительной открытости и толерантности. Но путешествие на самолете или поезде лишает элемента случайности, возможности неожиданно свернуть с автострады на проселочную дорогу и увидеть совершенно другую реальность, о которой часто даже не подозревают сами жители того места, где ты вдруг очутился.
Все эти две тысячи километров, что мы оставили позади, я постоянно думал об одном. Если бы всех россиян и европейцев по достижении совершеннолетия в обязательном порядке за государственный счет отправляли в автопробег по всему материку, не было бы никаких войн и ненависти, разногласий и неурядиц. Очень легко презирать кого-то, кого ты видел только по телевизору, с кем никогда не говорил, не сидел в одном баре и не имел ничего общего. Но стоит отправиться в такое путешествие — не по туристическим местам, а по закоулкам и задворкам, как голова моментально проясняется и возникает неожиданная эмпатия.
Всю дорогу меня не оставляло совершенно искреннее удивление, насколько Россия и страны Балтии похожи. И это не из-за общего советского прошлого — его мы как раз переживаем по-разному. Речь о контрастах. Москва и Архангельская область отличаются настолько же сильно, насколько Вильнюс и восточная граница Литвы, а второй по величине город Латвии не имеет ничего общего с полузаброшенным поселком где-то в глубинке. За один день мы побывали и в прекрасном Каунасе с его соборами, хипстерскими заведениями и зданиями в стиле арт-деко, и в заброшенных покосившихся домах, оставленных людьми давным-давно.
Нет никакой немытой России и благополучной Европы или наоборот — цветущей империи и загнивающего Запада. Мы пересекли границу Литвы и Латвии в странном местечке под названием Египет. Вся его история связана с тем, что во время очередного военного конфликта кто-то приходил и разрушал кирху, а потом ее отстраивали. Сейчас Египет выглядит весьма плачевно, он неумолимо уходит в прошлое, в отличие от своего африканского тезки.
Примерно такое же впечатление оставляет и граница двух государств: некогда тут была инфраструктура, и какая-то жизнь, теперь только руины, а старый, заваленный мусором и искореженный временем деревянный дом на холме выглядит как приговор старому миру, который нуждался в пограничных пунктах, заборах и колючей проволоке.
Покинув Египет, вскоре мы оказались перед большой мраморной звездой Давида. На въезде в Даугавпилс нас встретил мемориал евреям, погибшим во времена нацистской оккупации. Здесь проходила граница гетто, живыми из которого вышли всего сто человек. Теперь тут тюрьма. Это удивительное место внушает ужас одним своим видом, и сложно поверить, что здесь кто-то додумался бы содержать людей, пусть даже и опасных для общества. Но это так.
Даугавпилс — Москва в миниатюре, город-слоеный пирог: там есть и исторические памятники, и убогие советские коробки, и натуральные деревенские дома, и типично европейские бюргерские районы. Все это перемешалось в какой-то странной пропорции и вызывает легкое недоумение. Артурас с каким-то особым остервенением бесконечно жмет на курок фотокамеры и постоянно поднимает брови. Он никогда здесь не был и, мягко говоря, поразился увиденному.
Даугавпилс — второй по величине город в Латвии, более пятидесяти процентов населения составляют русские, и об этом легко догадаться, не заглядывая в «Википедию». Только к середине дня мы услышали латышский язык от молодых людей в кафе «Ежик в тумане». Местная предвыборная кампания была в разгаре, со всех сторон обрушивался шквал агитации на русском. В ворохе бессмысленных газет я отыскал «евроскептиков», их листовка призывала к выходу из Евросоюза и НАТО, к введению собственной валюты и консервативному повороту. Авторы демонстрировали запредельный уровень шовинизма и ксенофобии, напрямую связывая гомосексуальность и педофилию. Разумеется, евроскептики не преодолели пятипроцентный барьер.
Мы остановились у небольшой лодочной станции. Артурас пошел на берег фотографировать, а я остался в машине. Внезапно в окно постучали. Грустный краснолицый мужчина с дерзким взглядом явно желал выяснить отношения. Я снял очки и приготовился, но хмурый незнакомец просто хотел выговориться. Он рассказал о том, как невероятно тяжело живется в Латвии, как он набил кому-то морду и стал жертвой судебного произвола в стиле «Левиафан», как его достала такая жизнь, работа за копейки, проблемы в семье. В конце незнакомец сказал, что не пойдет ни на какие выборы, потому что не верит всем этим жуликам и ворам. Это было чертовски странно: последний раз я слышал такие истории совсем недавно, но в депрессивной русской глубинке, примерно теми же словами и с такими же интонациями.
После лодочной станции мы отправились в бар. Я спокойно прошел за столик, но Артурас застрял у входа и опять неистово защелкал фотоаппаратом. Дело было в том, что в оформлении этого места оказалось слишком много советской символики: серп и молот, военная форма, бюст Ленина, изображение Сталина. Все это кокетливо соседствовало со всякими диковинками вроде фигурки эксгибициониста, который по хлопку демонстрировал свой орган, и натуральными музейными экспонатами в виде старинной домашней утвари.
— Такого места просто не могло бы существовать в Литве, — удивленно вскинул брови Артурас.
— Почему? Что с ним не так? Музей всякой дичи.
— Посмотри, это советская символика. Это как если бы где-то открылся бар, увешанный свастиками и нацистской формой.
Какое-то время я настаивал на том, что это просто скопление всякого в меру ценного хлама, и никто не пытается провозглашать советские ценности, как это часто бывает в ностальгических российских закусочных а-ля «Советские времена» или «Калинка-малинка», где можно найти не только портреты всех советских вождей, но и ящики для анонимных доносов. Однако Артурас мотал головой и настаивал, что даже такая игривая ностальгия легитимирует, очеловечивает кровавую историю ХХ века.
Под конец он спросил, смирился бы я с тем, что в моем городе появился бы бар, оформленный в нацистском стиле. Я завис и не знал, что ответить. Подумав, я сказал, что мне было бы чертовски неприятно, но я бы не стал запрещать этого в пределах частной собственности. Никто бы не стал покупать там пиво, и, возможно, этот бар пикетировали бы круглые сутки. Вот только нельзя запрещать людям думать каким бы то ни было, пусть даже самым неприятным, образом. Когда появляются такие бары, это проблема общества, которое прилагает недостаточно усилий, чтобы объяснить каждому, что представлял из себя нацизм, и почему заигрывание с его символикой — это не круто.
Заведение закрывалось. К нам подошла официантка. Она рассчитала нас и рассказала, что раньше здесь базировалось Гестапо, и в округе до сих пор можно услышать крики замученных людей. В тот вечер я понял, что это будет очень странная поездка.
