Итальянский журналист однажды спросил меня, почему я люблю свою страну и вообще считаю ли себя украинкой, ведь родилась я на Донбассе, и в повседневной жизни говорю преимущественно по-русски. Но и то, что я родилась там, где сейчас война, и то, что я говорю на русском языке, никак не исключает того, что я гражданка своей страны и отношусь к ней с уважением, любовью и здоровой критикой.
Другой вопрос мне недавно задали в регистратуре в больнице, когда я пришла оформлять медицинскую карточку. Рядовая сотрудница больницы (не врач) переспросила регион моей прописки, и когда я сказала «Луганская область», то в ответ услышала: «А вы случайно не сепаратистка?» Такой вопрос застанет врасплох любого. Над этим можно было бы пошутить, если бы за такой формулировкой не стояли бы война и люди, живущие в регионе, среди которых и твои близкие.
Сила стереотипа
Навешивание ярлыков зачастую происходит именно на таком бытовом уровне, среди обычного населения, в повседневной жизни. Обыватели берут пример с политиков, а политики так ни разу и не сказали публично: «Все мы жители одной страны и все мы нужны этой стране. Поэтому каждый, у кого есть украинский паспорт, достоин внимания и заботы со стороны своего государства, в какой бы точке планеты он ни находился».
Государственный механизм опирается на функционирующие сообщества — профессиональные объединения, группы по интересам или тому подобное. Дебаты внутри этих групп и между ними позволяют всему обществу оставаться здоровым и способным критически оценивать ситуацию, находить решения и отстаивать интересы. Комфорт сообществ и их активная позиция гарантирует и равноправное общество, наделенной внутренней силой и уверенностью в собственных правах и обязанностях.
Солидарность вокруг тотема
До войны в Донецке существовали небольшие локальные сообщества, как формальные так и неформальные — любители театра, художники, левые и правые активисты, техническая и гуманитарная интеллигенция и т. д. Внутри этих сообществ также происходили деления. Но чем больше развивались военные события в регионе, начиная с 2013 года, тем больше эти сообщества дробились, тем больше рассыпались на более мелкие составляющие.
И все же солидарность тоже присутствует в этой истории. И о ней стоит помнить хотя бы для того, чтобы сообщества снова начали работать и искать возможные пути решения защиты собственных интересов.
21 ноября 2013, когда в Киеве на улицы вышли студенты, программисты и журналисты, в Донецке к памятнику Тараса Шевченко вышло пять человек — все представители разных сообществ, но внутри своих локальных групп они оказались единственными, кто решился на такой шаг и вышел в поддержку Евромайдана. Один из первых, кто вышел, был Евгений Насадюк, драматург и режиссер, который работает под именем Петр Армяновский. В течение следующих недель и месяцев акция, на которую пришли пятеро, постепенно разрасталась, их стало десять, потом пятьдесят, но активные дончане оставались около памятника украинскому поэту круглые сутки изо дня в день в течение нескольких месяцев.
Акция стала невозможной в январе 2014, когда участились нападения на активистов, когда насилия стало больше, и оно вышло из-под контроля. На участников акции безнаказанно нападали подростки с битами — несмотря на то, что милиция в городе еще функционировала, и вопрос о ее реорганизации не возникал. Одним из способов запугивания стало обливание зеленкой, пик популярности которой пришел на 2010 год во время митингов в России и на
Украине.
Прошло несколько месяцев и люди, которые назвали себя «дончанами», вышли протестовать якобы против ценностей Евромайдана. В странной логике этого протеста каким-то образом возникла проблема защиты русскоязычного населения и прав человека, которую также связали с языком. Эта акция в медиа получила название «антимайдан», как нечто противопоставленное киевскому митингу.
Все пятеро активистов, которые вышли на первую акцию в Донецке в ноябре, говорили на русском. Все они до недавнего времени были жителями этого региона, а сейчас стали переселенцами. Они вышли за свои права граждан страны, выступили против коррупции во всех институтах власти и общества, за модернизацию и улучшение образовательной системы. Подобные ценности являются общечеловеческими, и в этом «общечеловеческом» смысле нет разрывов и исключения по региональному или какому-то другому принципу.
Самый большой митинг, который был назван активистами и прессой как «проукраинский», состоялся в апреле 2014 года. На нем были и те самые «пять и пятьдесят активистов», которые выходили раньше к памятнику Шевченко. Именно фотография с этой акции — с украинским флагом на площади Ленина — облетела весь мир.
И все же, было бы не совсем правильно назвать этот митинг проукраинским: самой важной мотивацией была не украинская национальная идея (хотя подобное на митинге также присутствовало), а сопротивление стихийному насилию, которое начало разрастаться и захватывать не только улицы, но и институции Донецка, и таким образом вытеснять жителей города. Именно оппозиция насилию стала важным фактором в утверждении гуманистических идеалов и демократических принципов. Все это помогло возродить на какое-то время силу локального сообщества, его значимость и веру в то, что дончане смогут отстоять свой город. Последний проукраинский митинг в Донецке.
Хотя этот протест был преимущественно русскоязычным, его главным символом стал именно украинский флаг. Выбор такого символа был неслучайным. Флаг Украины выражал надежду на удержание государственности как силой, способной защитить город и страну от внешней угрозы (многие боялись, что крымский сценарий может повториться в восточном регионе). На фоне бездействия местных элит и властей, флаг стал чем-то большим чем стяг из двух одинаковых кусков ткани — синей и желтой, он стал тотемом — символом, способным защитить общество от насилия. Его также можно рассматривать как крик о помощи, как у Киева, так и у международного сообщества.
Но что случилось потом с этим обществом и сообществами после окончательного триумфа насилия в регионе?
«Чужой» из Донбасса
Спустя три года войны общество сильно изменилось. Сейчас никто не вспоминает историю о тех пятерых, которые вышли на акцию под памятник украинскому поэту в ноябре 2013 года. Вышедшие на акцию в апреле 2014 года стали вынужденными внутренними переселенцами, они разъехались в разные города. Для многих этот переезд стал причиной стресса, проблемы на новых местах (жилье, работа, финансовое положение и т.д.) приводили к ощущению глубокой ямы; в то же время для кого-то новые обстоятельства послужили положительными изменениями и привели к карьерному росту (многие активные молодые люди уехали учиться в европейские университеты или обрели работу в хороших компаниях).
Кроме того те, кто остался в Донецке тоже нередко чувствовали враждебность со стороны жителей других регионов страны: вы там, значит заслужили, раз не уехали.
В разгар весенних событий 2014 года я звонила сотруднице Донецкого металлургического завода, с которой когда-то делала небольшой документальный фильм, и она спросила меня: «Что там в Киеве о нас говорят, Что вообще говорят?» А говорили, конечно, разное. С одной стороны, Майдан послужил созданию многих волонтерских организаций (например ВостокSOS, ДонбассSOS, Новый Мариуполь и др.), которые работали напрямую с людьми, помогали им продуктами, материально или даже отстраивали дома самостоятельно. С другой стороны, у другой части общества существовало непонимание, стереотип: люди, оставшиеся на оккупированных территориях, не уезжают потому, что якобы поддерживают режим.
Историк Елена Стяжкина многократно говорила, что людей на оккупированных территориях не стоит называть ни сепаратистами, ни поддакивателями режиму. Наоборот, по мнению Стяжкиной, их следует считать заложниками — тогда меняется логика восприятия происходящего.
В 2013 году, еще до военных событий, украинский художник из Харькова Сергей Братков создал работу «Уехать забыть», которая в тот момент не имела никакого отношения к военной проблематике. Визуально работа очень простая: на черно-белой фотографии запечатлен со спины мужчина, едущий по эскалатору метро вниз.
На фотографии помещена неоновая надпись: «уехатьзабыть». Работа была создана Братковым как реакция на отношения человека и общества, его желание уехать из города, быть помещенным в другой социальный контекст. Сегодня эта инсталляция воспринимается совершенно иначе: если в первом варианте трактовки человек принимал решение об отъезде посредством мягкой силы, то сегодня житель оккупированной территории физически вытеснен из своей среды.
Уехать и забыть — все, что требовала от жителей Донбасса часть украинского общества в 2014 году. Но в некоторых ситуациях нельзя ни уехать, ни тем более забыть. Мне лично задавали много вопросов о том, почему мои родители в конце концов не покинут свой регион и не переедут на мирную землю, означает ли это, что их все устраивает. Для себя я сформировала парафраз на Браткова — «Остаться и Выжить».
Стяжкина отмечает: «Люди на Донбассе называют себя мирными. Это еще не признание мирного будущего, но уже отрицание войны. Они же не называют себя республиканцами или ДНРовцами. Это неплохой шаг навстречу, его стоит зафиксировать. К такому образу будущего можно идти».
Формирование негативного образа региона, связано с тем, что о нем, его характере, жизни, о людях, которые его населяют, никто за пределами региона почти не знал. О Донбассе помнили только то, что это был «котел и всесоюзная стройка», на строительство и восстановление которого приезжали люди с разным прошлым (в том числе и криминальным) из разных регионов СССР. Миф о неблагополучном регионе подпитывался еще и криминальными разборками в начале 1990-х годов, а также происхождением политической элиты из Донбасса — большинство из них (например, Ринат Ахметов, Виктор Янукович) имели криминальное прошлое. За регионом закрепилось и то, что он так и остался консервативным, ностальгирующим по всему советскому прошлому.
Развитие подобного мифа и противопоставление Донбасса всей Украине было выгодно политическим элитам, которые использовали свое влияние для того, чтобы заполучить ценные проценты на выборах и активизировать электорат. В силу того, что реальные реформы не принимались, популистские методы должны были переориентировать аудиторию в эмоциональную плоскость, в которой вопросы языка и прописки были фиктивным маркером отсталости общества, буксиром реформ, а вся ответственность с политиков снималась и обрела аморфную проблематику. «Советскость» инкриминируемая Донбассу — огромный разрыв между очень богатыми и очень бедными, отсутствие реформы образования, отсутствие действующих профсоюзов, отсутствие инвестирования в медицинскую сферу, низкие зарплаты, плохая транспортная система и инфраструктура, не активные сообщества — все это объединяет все 24 области Украины и Крым. Осознание того, что проблема современного украинского общества не заключается в восточном регионе, а заключается в подмене реформ популизмом, приведет к тому, что каждый ощутит себя жителем Донбасса — бесправным меньшинством, не способным постоять за себя.
Страх перед осознанием того, что общество не защищено государством становится причиной создания мифического Другого, некий вариант Чужого, пришедшего на этот раз не из абстрактного космоса, а из конкретного Донбасса, от которого в свою очередь исходят все беды.
Стая товарищей
Еще весной 2014 до начала объявления АТО в Донецке была попытка создать Комитет патриотических сил Донбасса — общественную инициативу, которая могла бы отстаивать интересы жителей Донецкого и Луганского региона на всех уровнях. Не смотря на то, что Комитет, в которых вошли донецкие интеллектуалы и гражданские активисты, на сегодняшний день до сих пор существует, вопросы региона решаются преимущественно без их участия.
На фоне войны переселенцы могли бы сформировать модель действующего сообщества, которое способно отстаивать свои интересы — и интересы донецкого и луганского региона — самостоятельно. Но этого, по большому счету, не произошло. И без того хрупкое сообщество разделилось на мелкие группки, которые начали отстаивать свои интересы внутри своего же небольшого сообщества, изолируя друг друга и увеличивая конкуренцию внутри своих же групп. Эта борьба и конкуренция часто сопровождается выяснением того, кто же из активистов больший патриот, кто больший активист, кто пострадал больше, а кто меньше, кто выступает за права человека.
Например, в недавнем моем разговоре с Евгением Насадюком, он обронил фразу, что ему бы не хотелось ассоциировать себя с некоторыми нынешними представителями Донецкого региона, и любые акции и митинги, организованные ими, вызывают недоверие.
Подобное мнение высказывали и другие активисты и переселенцы. Схожие чувства в какой-то степени ощущаю и я. Возможно такая позиция вызвана с непережитой травмой, возможно с тем, что существует внутренняя негласная (вынужденная) конкуренция «за место под солнцем». Те, кто отказывается участвовать в этой борьбе, уходит из круга сообщества и становится либо одиночкой, либо примыкает к другой группе.
Американский социолог Ричард Сеннетт в книге «The Myth of Purified Community, the Uses of Disorder: Personal Identity and City Style» (1996) говорит, что «для мифической солидарности в сообществах характерно то, что люди избегают признавать различия между собой и другими… Чувство "мы" — способ избежать необходимости заглянуть глубже друг друга». Украинское общество подобно такой модели: в нем понятие «мы» не сформировано на принятии разных категорий и групп населения, и часто даже исключает их.
Сегментированное общество перестало общаться друг с другом, определять общие цели, видеть друг в друге союзника, а не противника. Любое общение сводятся к «кухонным разговорам», фейсбук-активизму или постам в других социальных сетях. Уличный протест уже не работает, так как был скомпрометирован не раз проплаченными акциями. При этом, репрезентативная группа, которая ведет полемику, часто сводится к небольшому кругу людей с одинаковыми взглядами и происхождением. Выйти за пределы круга — значит перейти зону комфорта, солидаризироваться с теми, с кем раньше не пересекался, и посмотреть на проблемы комплексно, не фокусируясь на своих личных интересах. Все это пока кажется утопичным и проблемным.
Сейчас война оправдывает все — цель, средства, фиктивную солидарность, незащищенность и чрезмерный показательный патриотизм и т. д. Все это, конечно, играет на руку политическим силам, которые будут пытаться удержать свои места на очередных выборах и вновь обратиться в своих обещаниях к электорату, а не обществу.
Пока, к сожалению, невозможно даже предположить, что кто-то из высшей политической верхушки прервет вещание телевизионных каналов (как, например, это сделал президент Порошенко, когда объявил о введении Европейским союзом безвизового режима для украинцев) экстренным сообщением, в котором провозгласит курс на гуманизацию общества, или, скажем, подаст какой-либо другой пример, ориентированный на толерантное отношение к жителям двух восточных областей. Или скажем, в парламенте начнут выступать действительные лоббисты региона, интеллектуалы, писатели и философы.
Мне бы все-таки хотелось верить, что когда перестанут палить пушки, мы будем готовы принять мир и людей, всех без исключения. Ведь нам в любом случае придется это сделать.
