В течение двух дней и двух ночей я являюсь пассажиркой идущего из Москвы поезда. Мы проезжаем станцию Собь, пересекаем Северный полярный круг и движемся дальше в сторону Салехарда — административного центра Ямало-ненецкого автономного округа. Там я пересаживаюсь на шестиколесное транспортное средство. Мы по льду пересекаем устье реки Оби — здесь, на далеком севере, мостов нет — и направляемся на север в направлении полуострова Ямал. На этой территории много месторождений нефти и природного газа, а по форме полуостров Ямал напоминает палец, указывающий на Северный полюс.
Цель моей поездки — лагерь местных ненецких оленеводов в арктической тундре, расположенный в том месте, где Уральские годы, отделяющие Европу от Азии, переходят в равнину, продуваемую мощными ветрами. Эта российская версия приключенческого туризма — подобная возможность только начинает появляться в такого рода удаленной местности — имеет свой определенный стиль. Передвигаемся мы на автомобиле «Трэкол» российского производства, который вполне подошел бы для полярной версии «Безумного Макса». Это внедорожник с бескамерными шинами низкого давления, а еще он обладает амфибийными качествами (это необходимо в том случае, если лед на реке провалится). Однажды так и случилось в ходе нашей поездки, когда мы, проломив лед, оказались на поверхности медленно текущей реки. В тот момент мне показалось, что мы упали на какое-то мягкое облако. Я рада, что «Трэкол» обладает такими возможностями. Если случится что-то непредвиденное, то спасателям будет нелегко сюда добраться и оказать вам помощь. Поэтому здесь, в сугробах по обочинам единственной дороги, можно увидеть немало железных остовов — канавокопатели, разного рода грузовые автомобили.
Местность становится все более безлюдной по мере продвижения дальше на север, и, наконец, мы съезжаем с накатанной дороги и начинаем передвигаться по снегу. В течение первых нескольких часов поездки вокруг «Трэкола» возникают снежные вихри. Создается впечатление, как будто находишься в центре шарика для пинг-понга. Затем погода меняется, а солнце превращается в бледный диск в сиянии ледяных кристаллов. Небо становится серовато-голубым. Даже болотистая почва выглядит очаровательной — она покрыта серебристым инеем и крупными пятнами застывшего кобальта.
Мы останавливаемся на некоторое время для того, чтобы почувствовать тишину. Это молчаливое пространство глубокое и широкое. Я слышу, как позванивают ветки на ледяном ветру. Мы видим, как лиса пробирается по голой тундре, а следы белой куропатки выглядят как звезды. Когда я хлопаю в ладоши, стайка этих небольших птиц резко поднимается в воздух, как искры фейерверка.
В течение некоторого времени мы никого не встречаем на своем пути, а затем перед нами неожиданно возникает цель нашего путешествия. Это расположенная в тундре на небольшом возвышении церковь своими очертаниями напоминает замки из фильмов студии «Дисней». Вокруг нее расположились семь часовен, несколько небольших домов, а также чум — то есть традиционный вигвам кочевников, где мне предстоит провести следующие четыре ночи. Здесь есть еще озеро, как мне говорят. Но сложно определить, где начинается и где кончается вода, но оно находится здесь — как скрытый крепостной ров позади золотистых крестов деревянной церкви. Это стойбище, получившее название «Земля надежды», расположено примерно в 25 километрах от ближайшего поселка-фактории Лаборовая. Здесь Анна Павловна Неркаги — она является российским писателем и педагогом — руководит работой детского дома и школой для местных оленеводов, или ненцев — это представители коренного населения, к которым принадлежит и она сама.
Анна Павловна представляет собой странную смесь. Она цитирует «Дон Кихота», Гете и Байрона. У нее суровые манеры, однако она завораживающее действует на собравшихся вокруг нее ненецких детей — как герой одной сказки, играющий на своей дудочке. Она является активным сторонником сохранения традиционного образа жизни своего народа — сама она совсем небольшого роста, не выше моего плеча, — а также набожной христианской, и именно ее работа по привлечению в лоно христианства новых членов привела в 2010 году к строительству местной церкви. «Вы слышали об армагеддоне?— спрашивает она и добавляет — Это место его переживет». Ее замечание застало меня врасплох.
Когда мне впервые рассказали об этой необычной поездке на Ямал в расположенной в Мельбурне туристическом компании «Intrepid Travel», никто не говорил о Боге. Я полагала, что услышу звуки шаманского барабана, а не разговоры о святых. Это было моим собственным незнанием экзотики, поскольку оказалось, что я отстала на целый век, а, может быть, и больше. Царь направил туда миссионеров. Когда Сталин построил всех ненцев по линейке, он, по сути, стер шаманизм с лица Сибири — от Байкала до Берингова пролива. Ненецкие стада оленей были коллективизированы, и их дети направлены в школы-интернаты, где преподавание в большей степени велось на русском, а не на местном языке. А в 1947 году Сталин захотел получить доступ к богатым природным ресурсам этого края или, по крайней мере, он попытался заложить основы того, чтобы Крайний север начал приносить доход. Он предложил идею строительства железной дороги, связывающей Салехард с Игаркой — городом, расположенным примерно в 1200 километрах к востоку вдоль Полярного круга. К моменту смерти Сталина в 1953 году погибли многие тысячи заключенных, работавшие на ее строительстве, и поэтому она получила название «Мертвая дорога». Когда Сталин умер, было построено всего 700 километров железнодорожного пути, и тогда от дальнейшего строительства было решено отказаться. Однако, несмотря на неудачу со строительством новой ветки, добывающие отрасли с того времени процветают в этом регионе. В 1970-х годах в Салехарде появились дороги с асфальтовым покрытием, а сегодня население города составляет около 45 тысяч человек.
Как и другие туземные жители на пространстве от Конго до Канады, ненцы пытаются найти свое место в этом запутанном и быстро модернизируемом мире. Та территория, по которой кочевали их предки, оказалась затронутой процессом развития, однако они тоже получили выгоду от образования и ресурсов, связанных с благосостоянием. Я вижу это напряженность на рисунке, сделанном ребенком в ненецкой школе-интернате, в которой я побывала в Салехарде и в которой теперь ведется преподавание на местном языке. На нем изображен оленевод, нефтяной танкер, трубы, а также белый медведь на айсберге.
Некоторые ненцы считают, что в тундре слишком суровый климат, и покидают эти места, тогда как появляющаяся время от времени сибирская язва способна за один сезон уничтожить все их стада. Для других ненцев переход от кочевой жизни в город заканчивается алкогольным хаосом. Современная Россия предлагает ненцам возможности для успешной городской карьеры, однако деятельность Павловны обеспечивает возможность альтернативного варианта. Она предоставляет жилище, безопасность и образование примерно 45 оленеводам, в том числе шести сиротам — все они могут получить у нее традиционные знания. Это тот мир, который Павловна постепенно открывает для туристических посещений в надежде на то, что ее инициатива поможет ей создать в тундре небольшое предприятие — и, возможно, больше ненцев останутся в своих родных местах. Ее первые платные гости приехали в начале этого года, и у нее появился оптимизм, хотя и умеренный. «Слово „надежда" не имеет такую же основу и такой вес в ненецком языке», — говорит она.
Павловна, естественно, не делает никаких компромиссов для посторонних, хотя вызовы становятся более серьезными в зимний период (мой визит состоялся в марте), а в теплый летний период в тундре появляются комары, и эту проблему не следует недооценивать. Посетителям разрешается все осматривать, однако они не могут изменить образ жизни ненцев и просить у них больше, чем они могут дать. Здесь нет никакого комфорта, за исключением места для омовения — русской бани, работой которой руководит бывший алкоголик, которого Павловна взяла под свою опеку. По утрам нет никакого свежего кофе, и это самое простое различие в наших культурах, однако оказалось, что смириться с этим мне было трудно. Вместо этого каждый день начинался у нас с обсуждения температуры, а показания термометра колебались в пределах от минут 20 до минус 40. Мы разводим огонь в печке и неохотно выползаем из-под нескольких слоев елового лапника, пахнущего древесными соками и дымом. Кусок льда растапливается для того, чтобы сделать чай. Масло затвердело от мороза. Мы едим его кусками вместе с засахаренными ягодами на толстых ломтях хлеба.
Павловна выступает в качестве гида, а помогает ей домашняя утка и ее брат Иван Павлович Неркаги. Пара усыновленных Павловной детей — всего их более 30 — готовят нам еду, состоящую из сырой или соленой рыбы и оленьего мяса. Один из ее более взрослых племянников управляет снегоходом с прикрепленными к нему длинными санями. После многих проведенных в этом прицепе часов я нахожу успокаивающим звук саней, движущихся по ледяному насту. Мы пытаемся поймать хариусов через проделанную во льду лунку. Наша удочка представляет собой часть выдолбленной ложки. На «Трэколе» мы едем в Горнохадатинский природный заказник, где встречаем стадо овцебыков. А проехав еще 40 километров, мы помогаем поймать оленя и пьем чай в еще одном чуме — в нашу честь хозяева достают английский чайный сервиз Lefard, который, судя по всему, является их единственной современной вещью (еще у них есть спутниковое телевидение). Зимой эта семья переезжает пять или шесть раз, а затем выбирает место для летнего отела.
Вернувшись в лагерь, я погружаюсь в жизнь этого сообщества — посещаю школу, торчу на кухне, наблюдаю за тем, как занимаются вышиванием ненецкие девушки. «Я не хочу, чтобы наши традиции были унесены ветром», — говорит Анна Андреевна Лаптандер, ненка, удочеренная Павловной в возрасте 11 лет (в то время ее отец умер от туберкулеза, а ее мать уже не могла одна справиться). «Мы хотим, чтобы следующее поколение продолжило наше дело и выжило с его помощью», — добавляет она. Анна Андреевна теперь работает воспитателем и называет город «клеткой». «Тундра — это мое место», — говорит она.
Сначала мне нравится этот край из эстетических соображений. Существует какая-то внутренняя элегантность в том, как живут ненцы — от балетных спиралей лассо, с помощью которого они ловят олений, до узкого ствола рябины, который они используют для управления стадом. Ненецкие дети носят накидки с капюшонами, которые превращают их головы в пушистые меховые окружности. Мужчины носят тонкие и высокие сапоги, подвязанные разноцветными лентами с шариками, тогда как женщины надевают обильно украшенные вышивкой шубы из оленьей шкуры, спускающиеся чуть ниже колен. Что касается Павловича, этого старика из тундры, то он иногда выглядит как персонаж из книги «Хоббиты» — в своей сутане с кожаным поясом, увешанным ножами и кисетами с табаком. Он очень невысокого роста, у него кривая улыбка, а его непроницаемость была нарушена всего один раз во время нашей поездки, и произошло это под воздействием звука падающего снега. Недавно снежная лавина накрыла все его стадо, говорит он. Он рассказывает историю о сихиртя — коренном народе, представителей которого ненцы вытеснили с этой земли и заставили жить в подземелье. «Они невысокого роста?» — спрашиваю я. «Очень маленькие, — отвечает он. — Намного меньше меня». А когда их последний раз видели, спрашиваю я. «Лучше спросите об этом Анну Павловну, — говорит он. — Моя главная работа — рыбалка и олени».
Павловна показывает мне каменистый холм, который, по ее словам, служит входом в чум сихиртя. Она называет их троллями, загадочным народом, скрывающим свои сокровища. Я спрашиваю ее о том, как история с сихиртя уживается у нее вместе с христианской верой? Эти священные холмы являются незавершенными алтарями и церквями, говорит она.
Ее брат приводит нас к крутому обрыву у начала большой и расположенной на возвышении долины. Я вглядываюсь в ее глубину поверх хвойных деревьев, украшенных снежными шарами. «Я уже побывал на краю света, — говорит Павлович, описывая свою поездку на север к Карскому морю, омывающему оконечность полуострова Ямал. — Но в Москве я еще не был». Вечером я слышу, как он называет европейскую часть России «материком». Ямал не является островом, но его изолированность, вероятно, позволяет так говорить.
Тишина здесь полная, а нарушается она лишь треском ломающегося льда или птицами в небе. Здесь такая красота, такая таинственность, что даже Сталин не смог ее уничтожить, пытаясь очистить Сибирь от шаманизма. Тундра вся сверкает в розовых сумерках. Я слышу звон церковного колокола и звуки шагов — это люди спешат к вечерней службе. Но я не присоединяюсь к ним, а иду одна к краю лагеря. Все здесь покрыто снегом, как белым одеялом. Попадаются небольшие холмики — это сгорбившиеся собаки. Вся тундра покрыта льдом, ее высокие травы украшены морозом. Я смотрю на закат солнца, и разорванное облако становится серебристым в лунном свете. Здесь далекие созвездия кажутся ближе, чем дома, а масштабы Арктики выводят меня за пределы меня самой и того общества, к которому я принадлежу, что позволяет мне несколько по-другому думать о том, кто большой, а кто маленький.
